- С души воротит смотреть на его чертову уродскую рожу! - закричал
Саломон. Он увидел, как мелькнуло что-то темное: мимо ноги Чико вдоль
треснувшего плинтуса пробежал таракан. По носу Саломона покатилась
бисеринка пота, но он утерся раньше, чем капля добралась до кончика. -
Печет, - сказал он. - Не выношу жарынь. Голова от нее трещит. - В
последнее время голова у Маркуса Саломона болела чрезвычайно часто. А все
этот дом, подумал он. Грязные стены и окошко на пожарную лестницу. Черные
волосы Софии, в тридцать два года уже пронизанные седыми прядями, и
отчужденная усмешка Чико. Нужна какая-то перемена, смена обстановки, не то
он сойдет с ума. Вообще, какого черта он связался с этой бабой и ее
дебильным чадом? Ответ был достаточно ясен: чтоб было, кому приносить
пиво, стирать шмотки и раздвигать ноги, когда Саломон того хотел. Больше
на нее никто бы не позарился, а тем, кто занимался социальным
обеспечением, довольно было бы поставить примерно одну подпись, чтобы
упечь Чико в приют к другим таким же кретинам. Саломон погладил прохладной
бутылкой лоб. Поглядев в угол, на Чико, он увидел, что мальчишка
по-прежнему улыбается. Так Чико мог сидеть часами. Эта ухмылка; в ней было
что-то такое, что действовало Саломону на нервы. Позади Чико вверх по
стене вдруг пробежал здоровенный черный таракан, и Саломон взорвался,
словно выдернули чеку. - К чертям собачьим! - заорал он и запустил в
таракана полупустой пивной бутылкой.
София завизжала. Бутылка угодила в стену прямо под тараканом, шестью
или семью дюймами выше вздутого черепа Чико (но не разбилась, только
расплескала повсюду пиво), упала и покатилась по полу, а таракан метнулся
вверх по стене и юркнул в щель. Чико сидел совершенно неподвижно и
ухмылялся.
- Сдурел! - закричала София. - Псих ненормальный! - Она опустилась на
колени, прижала сына к себе, и Чико обнял ее худыми смуглыми руками.
- Пусть перестанет пялить на меня зенки! Заставь его! - Саломон
вскочил; толстое брюхо и подбородки тряслись от бешеной злобы - на Чико,
на черных блестящих тараканов, которых, кажется, приходилось убивать снова
и снова, на простеганные трещинами стены и ревущий шум Ист-Ривер-драйв. -
Я ему всю харю набок сверну, мама родная не узнает, вот те крест!
София ухватила Чико за подбородок. Тяжелая голова сопротивлялась, но
Софии все-таки удалось отвернуть лицо Чико от Саломона. Привалившись
головой к плечу матери, мальчик испустил тихий бессильный вздох.
- Пойду прогуляюсь, - объявил Саломон. Ему было досадно - не потому,
что он бросил в Чико бутылкой; потому, что пиво пропало зря. Он покинул
комнату, вышел за дверь и двинулся в конец коридора, к общей уборной.
София покачивала сына в своих объятиях. "Хватит верещать!" - крикнул
кто-то в коридоре. Где-то играло радио, от стены к стене гулял громовой
рэп. Откуда-то наплывал горьковато-сладкий запах: в одной из нежилых,
заброшенных квартир, служивших теперь прибежищем наркоманам и торговцам
наркотиками, химичили с кокаином. Далекий вой полицейской сирены породил
за дверью напротив панический быстрый топот, но сирена мало-помалу
затихла, и топот смолк. Как она дошла до жизни такой, София не знала.
Нет-нет, решила она, неправда. Она отлично знала - как. Обычная история:
нищета, оскорбления и жестокие побои от отца - по крайней мере, мать Софии
называла того человека ее отцом. По ходу сюжета София в четырнадцать лет
становилась дешевой проституткой, промышлявшей в испанском Гарлеме; игла,
кокаин, обчищенные карманы туристов на Сорок второй улице. История из тех,
что, единожды начав разматывать, обратно уже не смотаешь. Софии случалось
оказываться и на распутье, когда требовалось принять решение... но она
неизменно выбирала улицу, погруженную во мрак. Тогда она была молода, ее
тянуло к острым ощущениям. Кто был отцом Чико, она, честно говоря, не
знала: возможно, торговец, который сказал, что он из Олбани и жена к нему
охладела, возможно, толкач с Тридцать восьмой улицы, тот, что носил в носу
булавки, а может быть, один из множества безликих клиентов, тенями
проходивших сквозь одурманенное сознание. Но София знала, что ее грех так
раздул голову младенца еще в утробе и превратил малыша в бессловесного
страдальца. Грех, а еще то, что как-то раз ее спустили с лестницы с
ребенком на руках. Такова жизнь. София боялась Саломона, но боялась и
лишиться Чико. Кроме сына, у нее ничего не было и ничего уже не
предвиделось. Пусть Саломон жестокий, бесчувственный и грубый, зато он не
выкинет их на улицу и не изобьет слишком сильно; уж больно ему нравится ее
пособие по безработице плюс те деньги, которые она получает на содержание
ребенка с задержкой в развитии. София любила Чико; он нуждался в ней и она
не желала отдавать его в холодные, равнодушные руки государственного
учреждения.
София прислонилась головой к голове Чико и прикрыла глаза. Совсем
молоденькой девочкой она часто мечтала о ребенке... и в мечтах дитя
представало безупречным, счастливым, здоровым мальчуганом, полным любви,
благодати и... да, и чудес. Она пригладила Чико волосы и почувствовала на
щеке пальцы сына. София открыла глаза и посмотрела на него, на
единственный темный глаз и на мертвый, белый. Пальцы Чико легкими
касаниями путешествовали по ее лицу; София схватила руку сына и ласково
придержала. Пальцы у него были длинные, тонкие. Руки врача, подумала она.
Целителя. Если бы только... если бы только...
София посмотрела в окно. В знойных серых тучах над Ист-Ривер виднелся
осколок синевы. "Все еще переменится, - зашептала она на ухо Чико. - Не
всегда будет так, как сейчас. Придет Иисус, и все изменится. В одно
мгновенье, когда ты меньше всего ожидаешь. Придет Он в белых одеждах,
Чико, и возложит на тебя руки свои. Он возложит руки свои на нас обоих, и
тогда, о, тогда мы взлетим над этим миром - высоко, так высоко... Ты
веришь мне?"
Чико не сводил с нее здорового глаза, а его ухмылка то появлялась, то
исчезала.
- Ибо обещано, - прошептала она. - Будет сотворено все новое. Всяк
будет здрав телом и всяк обретет свободу. И мы с тобой, Чико. И мы с
тобой.
Открылась и с глухим хлопком закрылась входная дверь. Саломон
спросил:
- О чем шепчемся? Обо мне?
- Нет, - сказала она. - Не о тебе.
- Оно бы лучше. А то как бы я кой-кому не надраил жопу. - Пустая
угроза, оба это знали. Саломон рыгнул - отрыжка походила на дробь басового
барабана - и двинулся через комнату. Перед ним по полу прошмыгнул еще один
таракан. - Едрена мать! Откуда они лезут, сволочи? - Понятное дело, в
стенах этих тварей, должно быть, обреталось видимо-невидимо, но, сколько
Саломон ни убивал, дом кишел ими. Из-под кресла выскочил второй таракан,
крупнее первого. Саломон взревел, вынес ногу вперед и притопнул. Таракан с
перебитой спиной завертелся на месте. Ботинок Саломона опустился вторично,
а когда поднялся, таракан остался лежать, превращенный в нечто желтое,
слизистое, кашицеобразное. - Свихнешься с этими тварями! - пожаловался
Саломон. - Куда ни глянешь, сидит новый!
- Потому что жарко, - объяснила София. - Когда жарко, они всегда
вылазят.
- Ага. - Он утер потную шею и коротко глянул на Чико. Опять эта
ухмылка. - Что смешного? Ну, придурок! Что, черт побери, смешного?
- Не разговаривай с ним так! Он понимает твой тон.
- Черта с два он понимает! - хмыкнул Саломон. - Там, где положено
быть мозгам, у него большая дырка!
София встала. Желудок у нее сводила судорога, зато лицо оживилось,
глаза блестели. Бывая рядом с Чико - касаясь его - она неизменно
чувствовала себя такой сильной, такой... полной надежд.
- Чико - мой сын, - в ее голосе звучала спокойная сила. - Если ты
хочешь, чтобы мы ушли, мы уйдем. Только скажи, и мы уберемся отсюда.
- Да уж. Рассказывай!
- Нам уже приходилось жить на улице. - Сердце Софии тяжело
колотилось, но слова, вскипая, переливались через край. - Можно и еще
пожить.
- Ага, готов поспорить, что люди из соцобеспечения будут в восторге!
- Утрясется, - сказала София, и сердце у нее в груди подпрыгнуло;
впервые за очень долгое время она действительно поверила в это. - Вот
увидишь. Все утрясется.
- Угу. Покажи мне еще одно чудо, и я сделаю тебя святой. - Он гулко
захохотал, но смех звучал принужденно. София не пятилась от него. Она
стояла, вскинув подбородок и распрямив спину. Иногда она становилась
такой, но ненадолго. По полу, чуть ли не под ногой у Саломона, пробежал
еще один таракан. Саломон притопнул, но проворства таракану было не
занимать.
- Я не шучу, - сказала София. - Мой сын - человек. Я хочу, чтобы ты
начал обращаться с ним по-человечески.
- Да-да-да. - Саломон отмахнулся. Он не любил говорить с Софией,
когда в ее голосе чувствовалась сила; он тогда невольно казался себе
слабым. И вообще, для скандала было слишком жарко. - Мне надо собираться
на работу, - сказал он и, начиная стаскивать волглую футболку, двинулся в
коридор. Мысленно он уже переключился на бесконечные ряды ящиков, сходящих
с ленты конвейера, и на грохочущие грузовики, подъезжающие, чтобы увезти
их. Саломон знал, что будет заниматься этим до конца своих дней. Все
дерьмо, сказал он себе. Даже сама жизнь.
София стояла в комнате, Чико скорчился в своем углу. Ее сердце
по-прежнему сильно билось. Она ожидала удара и приготовилась принять его.
Возможно, это еще впереди... или нет? Она посмотрела на Чико; лицо
мальчика дышало покоем, голову он склонил набок, точно слышал музыку,
которую Софии никогда не услышать. Она поглядела в окно, на тучи над
рекой. Немного же в небе синевы. Но, может быть, завтра... Саломон уходил
на работу. Ему понадобится обед. София вышла в кухню соорудить ему из
лежащих в холодильнике остатков сэндвич.
Чико еще немного посидел в углу. Потом уставился на что-то на полу и
пополз туда. Голова все время норовила клюнуть носом пол, и Чико пережил
трудный момент, когда ее тяжесть грозила опрокинуть его.
- Горчицу класть? - крикнула София.
Чико подобрал дохлого таракана, которого недавно раздавил Саломон. Он
подержал его на ладони, внимательно рассматривая здоровым глазом. Потом
сжал пальцы и ухмыльнулся.
- Что? - переспросил Саломон.
Рука Чико подрагивала - совсем чуть-чуть.
Он раскрыл ладонь, и таракан, быстро перебирая лапками, пробежал по
его пальцам, упал на пол и метнулся в щель под плинтусом.
- Горчицу! - повторила София. - На сэндвич!
Чико подполз к следующему дохлому таракану. Взял его, зажал в ладони.
Ухмыльнулся, блестя глазами. Таракан протиснулся у него между пальцев,
стрелой метнулся прочь. Исчез в стене.
- Да, - решил Саломон. Он подавленно вздохнул. - Все равно.
Сквозь выходящее на пожарную лестницу окошко с Ист-Ривер-драйв несся
неумолчный шум уличного движения. Во всю мочь орал стереомагнитофон. В
трубах хлюпало и стонало, стрекотали бесполезные в такую жару вентиляторы,
и тараканы возвращались в свои щели.
Роберт МАК-КАММОН
ОН ПОСТУЧИТСЯ В ВАШУ ДВЕРЬ
1
В самом сердце Юга в канун Дня Всех Святых, Хэллоуин, обычно бывает
тепло, можно ходить без пиджака. Но когда солнце начинает садиться, в
воздухе возникает некое предвестие зимы. Лужицы тени сгущаются,
вытягиваются, а холмы Алабамы превращаются в мрачные черно-оранжевые
гобелены.
Добравшись домой с цементного завода в Барримор-Кроссинг, Дэн
