мон пнул Чико и синяк с плеча мальчика не сходил целую неделю. В нынешний
переплет они угодили из-за нее, не из-за Чико, и всякий раз, когда страдал сын,
сердце Софии разрывалось на части.
Саломон положил руки на подлокотники, готовясь подняться с кресла.
София повернулась и сделала те четыре шага, что отделяли комнату от
каморки, служившей кухней. Она открыла тарахтящий холодильник, содержи-
мое которого представляло собой сборную солянку: разнообразнейшие остатки
и объедки, коробки со всякой съедобной всячиной и бутылки с пивом, самым
дешевым, какое нашел Саломон. Саломон вновь устроился в кресле, полностью
игнорируя Чико, бездумно ползавшего по полу туда-назад. Тараканище ни-
кчемный, думал Саломон. Следовало бы раздавить это отродье. Избавить от
жалкого существования, от страданий. Черт, да разве лучше быть глухим, не-
мым и полу-слепым? Все равно, рассуждал Саломон, башка у пацана пустая. Ни
капли мозгов. Даже ходить этот кретин и то не может. Только ползает на ка-
рачках, путается под ногами, идиот придурошный. Вот кабы он мог выйти из
дома да подсуетиться где-нибудь насчет деньжат, может, было бы другое дело,
но, насколько понимал Саломон, Чико лишь занимал место, жрал и срал. "Ты,
ноль без палочки",-- сказал он и посмотрел на мальчика. Чико, отыскав свой
обычный угол, сидел там и ухмылялся.
-- И чего это тебе все кажется таким смешным, едрена мать! -- фыркнул
Саломон.-- Поработал бы в доках на разгрузке, как я каждый вечер вкалываю,-
- небось, поменьше бы лыбился, дебил чертов!
София принесла пиво. Он вырвал бутылку у нее из рук, отвинтил кры-
шечку, отшвырнул и большими, жадными глотками выхлебал содержимое.--
Скажи ему, чтоб перестал,-- велел он Софии.
-- Что перестал?
-- Ухмыляться. Скажи, чтоб перестал лыбиться и еще -- чтоб перестал
глазеть на меня.
-- Чико тебе ничего плохого не делает.
-- С души воротит смотреть на его чертову уродскую рожу! -- закричал
Саломон. Он увидел, как мелькнуло что-то темное: мимо ноги Чико вдоль трес-
нувшего плинтуса пробежал таракан. По носу Саломона покатилась бисеринка
пота, но он утерся раньше, чем капля добралась до кончика.-- Печет,-- сказал
он.-- Не выношу жарынь. Голова от нее трещит.-- В последнее время голова у
Маркуса Саломона болела чрезвычайно часто. А все этот дом, подумал он.
Грязные стены и окошко на пожарную лестницу. Черные волосы Софии, в
тридцать два года уже пронизанные седыми прядями, и отчужденная усмешка
Чико. Нужна какая-то перемена, смена обстановки, не то он сойдет с ума. Вооб-
ще, какого черта он связался с этой бабой и ее дебильным чадом? Ответ был до-
статочно ясен: чтоб было, кому приносить пиво, стирать шмотки и раздвигать
ноги, когда Саломон того хотел. Больше на нее никто бы не позарился, а тем,
кто занимался социальным обеспечением, довольно было бы поставить пример-
но одну подпись, чтобы упечь Чико в приют к другим таким же кретинам. Са-
ломон погладил прохладной бутылкой лоб. Поглядев в угол, на Чико, он уви-
дел, что мальчишка по-прежнему улыбается. Так Чико мог сидеть часами. Эта
ухмылка; в ней было что-то такое, что действовало Саломону на нервы. Позади
Чико вверх по стене вдруг пробежал здоровенный черный таракан, и Саломон
взорвался, словно выдернули чеку.-- К чертям собачьим! -- заорал он и запустил
в таракана полупустой пивной бутылкой.
София завизжала. Бутылка угодила в стену прямо под тараканом, шес-
тью или семью дюймами выше вздутого черепа Чико (но не разбилась, только
расплескала повсюду пиво), упала и покатилась по полу, а таракан метнулся
вверх по стене и юркнул в щель. Чико сидел совершенно неподвижно и ухмы-
лялся.
-- Сдурел! -- закричала София.-- Псих ненормальный! -- Она опустилась
на колени, прижала сына к себе, и Чико обнял ее худыми смуглыми руками.
-- Пусть перестанет пялить на меня зенки! Заставь его! -- Саломон вско-
чил; толстое брюхо и подбородки тряслись от бешеной злобы -- на Чико, на
черных блестящих тараканов, которых, кажется, приходилось убивать снова и
снова, на простеганные трещинами стены и ревущий шум Ист-Ривер-драйв.-- Я
ему всю харю набок сверну, мама родная не узнает, вот те крест!
София ухватила Чико за подбородок. Тяжелая голова сопротивлялась,
но Софии все-таки удалось отвернуть лицо Чико от Саломона. Привалившись
головой к плечу матери, мальчик испустил тихий бессильный вздох.
-- Пойду прогуляюсь,-- объявил Саломон. Ему было досадно -- не пото-
му, что он бросил в Чико бутылкой; потому, что пиво пропало зря. Он покинул
комнату, вышел за дверь и двинулся в конец коридора, к общей уборной.
София покачивала сына в своих объятиях. "Хватит верещать!" -- крик-
нул кто-то в коридоре. Где-то играло радио, от стены к стене гулял громовой
рэп. Откуда-то наплывал горьковато-сладкий запах: в одной из нежилых, за-
брошенных квартир, служивших теперь прибежищем наркоманам и торговцам
наркотиками, химичили с кокаином. Далекий вой полицейской сирены породил
за дверью напротив панический быстрый топот, но сирена мало-помалу затих-
ла, и топот смолк. Как она дошла до жизни такой, София не знала. Нет-нет, ре-
шила она, неправда. Она отлично знала -- как. Обычная история: нищета, ос-
корбления и жестокие побои от отца -- по крайней мере, мать Софии называла
того человека ее отцом. По ходу сюжета София в четырнадцать лет станови-
лась дешевой проституткой, промышлявшей в испанском Гарлеме; игла, кока-
ин, обчищенные карманы туристов на Сорок второй улице. История из тех,
что, единожды начав разматывать, обратно уже не смотаешь. Софии случалось
оказываться и на распутье, когда требовалось принять решение... но она неиз-
менно выбирала улицу, погруженную во мрак. Тогда она была молода, ее тяну-
ло к острым ощущениям. Кто был отцом Чико, она, честно говоря, не знала:
возможно, торговец, который сказал, что он из Олбани и жена к нему охладела,
возможно, толкач с Тридцать восьмой улицы, тот, что носил в носу булавки, а
может быть, один из множества безликих клиентов, тенями проходивших
сквозь одурманенное сознание. Но София знала, что ее грех так раздул голову
младенца еще в утробе и превратил малыша в бессловесного страдальца. Грех,
а еще то, что как-то раз ее спустили с лестницы с ребенком на руках. Такова
жизнь. София боялась Саломона, но боялась и лишиться Чико. Кроме сына, у
нее ничего не было и ничего уже не предвиделось. Пусть Саломон жестокий,
бесчувственный и грубый, зато он не выкинет их на улицу и не изобьет слиш-
ком сильно; уж больно ему нравится ее пособие по безработице плюс те деньги,
которые она получает на содержание ребенка с задержкой в развитии. София
любила Чико; он нуждался в ней и она не желала отдавать его в холодные, рав-
нодушные руки государственного учреждения.
София прислонилась головой к голове Чико и прикрыла глаза. Совсем
молоденькой девочкой она часто мечтала о ребенке... и в мечтах дитя предста-
вало безупречным, счастливым, здоровым мальчуганом, полным любви, благо-
дати и... да, и чудес. Она пригладила Чико волосы и почувствовала на щеке
пальцы сына. София открыла глаза и посмотрела на него, на единственный
темный глаз и на мертвый, белый. Пальцы Чико легкими касаниями путешест-
вовали по ее лицу; София схватила руку сына и ласково придержала. Пальцы у
него были длинные, тонкие. Руки врача, подумала она. Целителя. Если бы толь-
ко... если бы только...
София посмотрела в окно. В знойных серых тучах над Ист-Ривер вид-
нелся осколок синевы. "Все еще переменится,-- зашептала она на ухо Чико.-- Не
всегда будет так, как сейчас. Придет Иисус, и все изменится. В одно мгновенье,
когда ты меньше всего ожидаешь. Придет Он в белых одеждах, Чико, и возло-
жит на тебя руки свои. Он возложит руки свои на нас обоих, и тогда, о, тогда
мы взлетим над этим миром -- высоко, так высоко... Ты веришь мне?"
Чико не сводил с нее здорового глаза, а его ухмылка то появлялась, то
исчезала.
-- Ибо обещано,-- прошептала она.-- Будет сотворено все новое. Всяк
будет здрав телом и всяк обретет свободу. И мы с тобой, Чико. И мы с тобой.
Открылась и с глухим хлопком закрылась входная дверь. Саломон спро-
сил:
-- О чем шепчемся? Обо мне?
-- Нет,-- сказала она.-- Не о тебе.
-- Оно бы лучше. А то как бы я кой-кому не надраил жопу.-- Пустая уг-
роза, оба это знали. Саломон рыгнул -- отрыжка походила на дробь басового
барабана -- и двинулся через комнату. Перед ним по полу прошмыгнул еще
один таракан.-- Едрена мать! Откуда они лезут, сволочи? -- Понятное дело, в
стенах этих тварей, должно быть, обреталось видимо-невидимо, но, сколько Са-
ломон ни убивал, дом кишел ими. Из-под кресла выскочил второй таракан,
крупнее первого. Саломон взревел, вынес ногу вперед и притопнул. Таракан с
перебитой спиной завертелся на месте. Ботинок Саломона опустился вторично,
а когда поднялся, таракан остался лежать, превращенный в нечто желтое, сли-
зистое, кашицеобразное.-- Свихнешься с этими тварями! -- пожаловался Сало-
мон.-- Куда ни глянешь, сидит новый!
-- Потому что жарко,-- объяснила София.-- Когда жарко, они всегда вы-
лазят.
-- Ага.-- Он утер потную шею и коротко глянул на Чико. Опять эта ух-
мылка.-- Что смешного? Ну, придурок! Что, черт побери, смешного?
-- Не разговаривай с ним так! Он понимает твой тон.
-- Черта с два он понимает! -- хмыкнул Саломон.-- Там, где положено
быть мозгам, у него большая дырка!
София встала. Желудок у нее сводила судорога, зато лицо оживилось,
глаза блестели. Бывая рядом с Чико -- касаясь его -- она неизменно чувствовала
себя такой сильной, такой... полной надежд.
-- Чико -- мой сын,-- в ее голосе звучала спокойная сила.-- Если ты хо-
чешь, чтобы мы ушли, мы уйдем. Только скажи, и мы уберемся отсюда.
-- Да уж. Рассказывай!
-- Нам уже приходилось жить на улице.-- Сердце Софии тяжело колоти-
лось, но слова, вскипая, переливались через край.-- Можно и еще пожить.
-- Ага, готов поспорить, что люди из соцобеспечения будут в восторге!
-- Утрясется,-- сказала София, и сердце у нее в груди подпрыгнуло; впер-
вые за очень долгое время она действительно поверила в это.-- Вот увидишь.
Все утрясется.
-- Угу. Покажи мне еще одно чудо, и я сделаю тебя святой.-- Он гулко
захохотал, но смех звучал принужденно. София не пятилась от него. Она сто-
яла, вскинув подбородок и распрямив спину. Иногда она становилась такой, но
ненадолго. По полу, чуть ли не под ногой у Саломона, пробежал еще один та-
ракан. Саломон притопнул, но проворства таракану было не занимать.
-- Я не шучу,-- сказала София.-- Мой сын -- человек. Я хочу, чтобы ты
начал обращаться с ним по-человечески.
-- Да-да-да.-- Саломон отмахнулся. Он не любил говорить с Софией,
когда в ее голосе чувствовалась сила; он тогда невольно казался себе слабым. И
вообще, для скандала было слишком жарко.-- Мне надо собираться на работу,--
сказал он и, начиная стаскивать волглую футболку, двинулся в коридор. Мыс-
ленно он уже переключился на бесконечные ряды ящиков, сходящих с ленты
конвейера, и на грохочущие грузовики, подъезжающие, чтобы увезти их. Сало-
мон знал, что будет заниматься этим до конца своих дней. Все дерьмо, сказал
он себе. Даже сама жизнь.
София стояла в комнате, Чико скорчился в своем углу. Ее сердце по-
прежнему сильно билось. Она ожидала удара и приготовилась принять его.
Возможно, это еще впереди... или нет? Она посмотрела на Чико; лицо мальчика
дышало покоем, голову он склонил набок, точно слышал музыку, которую Со-
фии никогда не услышать. Она поглядела в окно, на тучи над рекой. Немного
же в небе синевы. Но, может быть, завтра... Саломон уходил на работу. Ему по-
надобится обед. София вышла в кухню соорудить ему из лежащих в холодиль-
нике остатков сэндвич.
Чико еще немного посидел в углу. Потом уставился на что-то на полу и
