хрупкую китайскую статуэтку, смотрела не него непроснувшимися голубыми
невидящими глазами. Потом она сказала сонно:
- Уже пора вставать?
- Нет, - успокоил он ее, - спи.
- Что тебе приготовить на завтрак?
Он наклонился в ее сторону и поцеловал в щеку, и жена тихо опустилась
обратно на подушку. Почти в то же мгновение ее дыхание стало более ровным и
тихим. Палатазин снова посмотрел в сторону окна, чувствуя, как стекают по
подбородку капли холодного пота.
Кресло-качалка, стоявшее в углу, где оно всегда и стояло, было пустым.
На какую-то секунду ему показалось, что оно слегка покачивается, но
присмотревшись, он понял, что кресло неподвижно. И все время было
неподвижно. По улице промчался еще один автомобиль, бросая световой отблеск
и паутину танцующих теней на потолок спальни.
Палатазин еще долго смотрел на кресло, потом расслабился и опустился в
кровать. Он натянул простыню до самой шеи. Мысли бешено вертелись в голове,
как рваные старые газеты на ветру.
"Конечно, это все напряжение, поиски Таракана, но я на самом деле
видел ее, я уверен, что видел! Завтра снова допросы, много ходьбы,
телефонные звонки, поиски Таракана. Я видел, как Мама сидела в этом
кресле... День начинается рано... Нужно отдохнуть, поспать... Я видел ее...
Закрой глаза... Да-да, я видел ее!!!"
Наконец тяжелые веки сомкнулись. И вместе со сном пришел ночной
кошмар, в котором за маленьким мальчиком и женщиной, бегущими по снежной
равнине, гнались какие-то ужасные тени. Последней связной мыслью Палатазина
было воспоминание о том, что мать умерла еще в первую неделю сентября,
потом он полностью погрузился в кошмар о побеге по снежному полю.
3.
Митчел Эверет Гидеон, сорока четырех лет, старший антрепренер, а ныне
- недавно избранный вице-президент Лос-Анжелесского Клуба Миллионеров,
закурил темно-коричневую двухдоларовую сигару "Джойа де Никарагуа", потом
погасил пламя золотой зажигалки "данхилл", с помощью которой он прикуривал
сигару. Это произошло примерно в то же время, когда Энди Палатазин сидел в
своей постели и смотрел на пустое неподвижное кресло-качалку. Гидеон,
невысокий полноватый мужчина с заметным брюшком и лицом таким же невинным,
как лицо Шолтай-Болтая, если бы не темные глубоко посаженные глаза и
тонкогубый рот, сидел в своем кабинете в Лауриэль-каньоне и смотрел на
полдесятка счетов, разложенных перед ним на антикварном столе из черного
дерева. Счета покрывали расходы на доставку и оплату обычных товаров: пару
грузовых составов необработанной дубовой планки требуемых размеров, которая
была уже доставлена на фабрику в район Хайлэд-парк, резервуары с лаком и
морильным раствором, несколько десятков рулонов шелка от Ли Вонга и
компании, обосновавшихся в Чайнтауне, тюки с хлопковой обивочной тканью,
шесть барабанов с бальзамом.
- Грабители! - пробормотал Гидеон, выдавая акцентом свое нью-йоркское
происхождение и воспитание. - Грязные паршивые грабители! Особенно Ли Вонг.
И я с ним веду дела почти пятнадцать лет! - сказал сам себе Гидеон,
впиваясь зубами в кончик сигары. - И теперь старый паршивец третий раз за
этот год поднимает цены! Боже!
"И так же с остальными. В эти дни дубовая планка чуть ли не на вес
золота, и только на прошлой неделе мне позвонил Винченто от братьев Гомес,
чтобы сообщить, чем он жертвует ради меня, продавая дуб так дешево!
Жертвует! Как же! - подумал Гидеон, жуя сигару. - Еще один проклятый
грабитель! Что ж, в следующем месяце срок возобновления контракта, - сказал
он сам себе. - Тогда и посмотрим, кто желает иметь со мной дело, а кто -
нет?"
Он втянул в легкие дым, потом свирепо выпустил его в потолок, сметая
счета в сторону ладонью, пальцы которой украшало бриллиантовое кольцо.
"Нет, этот год меня буквально прикончит, - подумал он. - До сих пор только
бальзамические составы не повышались в цене, и вот, пожалуйста - люди из
лаборатории де Витта начинают поговаривать о повышении цен. Спрашивается,
разве может человек в наше время прилично прожить?"
Гидеон поднялся и налил себе приличную порцию "Шива Регаль". На нем
были до хруста отутюженные свободные брюки желто-коричневого цвета, огненно
-красная рубашка, открытая на груди, с полудесятком свешивающихся золотых
шнуров. На ногах пара коричневых удобных туфель от Гуччи. На кармане
рубашки имелась монограмма - буквы МГ белым цветом. Вместе со стаканом и
сигаретой Гидеон через отодвинувшуюся дверь вышел на открытую террасу с
фигурным железным ограждением. Прямо из-под ног его уходила в темноту
кустов и деревьев пятидесятифутовая стена, а слева смутно виднелись из-за
зарослей сосен огни еще одного каньонного обиталища. Прямо перед Гидеоном,
будто многие пригоршни драгоценных камней, разбросанных щедрой рукой
ювелира на черном бархате, горели огни потрясающей многоцветной панорамы
ночного Лос-Анжелеса. Голливуд и Беверли-Хиллз. По Голливудскому,
Закатному бульварам, по авеню Санта-Моника двигались казавшиеся игрушечными
огоньки автомашин. Над барами и дискотеками в интимном ритме каждого
заведения пульсировали неоновые огни рекламы и вывесок. Посреди этого
электрического вытканного ковра темнели квадратами и прямоугольниками парки
и кладбища. Гидеон затянулся сигарой, наблюдая, как светофоры на авеню
Фонтана меняют цвет с красного на зеленый.
"Миллионы людей там, внизу, - подумал Гидеон, - сейчас или спят, или
пьют, дерутся, разговаривают, любят друг друга, или ненавидят. И рано или
поздно им всем понадобится то, что я продаю. Эта мысль сразу привела его в
хорошее расположение духа. - Время идет, мир поворачивается, - сказал он
сам себе, - и каждый день кому-то не везет в последний раз. Автомобильные
катастрофы, самоубийства, просто убийства, или мать-природа берет, наконец,
свое. И я знаю, что тебе теперь понадобится, малыш. Тебе понадоблюсь я!"
Иногда он сам себе казался Богом, когда вот так глядел сверху вниз на
Лос-Анжелес. Иногда ему казалось, что он может протянуть руки к черным
небесам и куском мела начертать на этой школьной доске - Митчел Гидеон.
Чтобы все видели все старые учителишки из его старой публичной школы.
Конечно, они уже давно все умерли. И похоронены, надеюсь, подумал он. Но
все-таки ему хотелось, чтобы все те, кто говорил, будто он кончит плохо,
знали теперь, что Гидеон кончил хорошо, и что он теперь наверху. Что теперь
он курит двухдолларовую сигару и пьет "Шива Регаль" из хрустального стакана
и смотрит, как суетятся внизу, в долине, маленькие человечки. Теперь он был
Митчел Гидеон - погребальный король Лос-Анжелеса.
Вдоль каньона пронесся прохладный ветерок, сбив дюйм пепла с конца
сигары. В порыве ветра Гидеону почудился запах дуба, древесной морилки,
лака, шелка и воска, пыли и жевательного табака - запахи его юности, когда
он проходил период ученичества у старого Джекоба Ичвайна в Бруклине. Джекоб
делал гробы... Да, были времена...
Он швырнул сигару за поручень, глядя вслед уносящимся вниз искрам, и
уже собирался вернуться в тепло кабинета, когда вдруг обнаружил, что
смотрит вправо, мимо световой пыли ночного города, в сторону темных холмов
почти прямо над валом Голливудской Чаши.
Он снова чувствовал на себе магическое притяжение замка Кронстина,
словно сам превратился в стрелку компаса. Он знал, что глаза его устремлены
в точности к нему, через пространство в две мили, через сосны, каньон,
крыши зданий. Замок стоял там, как будто корка, нарост над тем местом, где
в теле земли образовалась ссадина, на вершине холма в конце Блэквуд Роуд,
где он стоял вот уже сорок лет. И в пятый раз за такое же количество дней
Митчел почувствовал желание покинуть дом, залезть в свой
шоколадно-коричневый "мерседес" и по старой, местами требующей ремонта,
дороге добраться к этому огромному готическому замку.
Он подошел к самому концу террасы - дальше двигаться было уже некуда -
и остановился, сжимая в ладони холодный поручень ограждения. В лицо его
снова дунул порыв холодного ветра, вызывая во всем теле неприятные мурашки,
и вместе с этим дуновением до Гидеона как будто донеслось его собственное
имя. Как будто его позвали откуда-то издалека. Он почувствовал ритм пульса
в висках, словно невидимые руки медленно давили по бокам его головы. И на
мгновение Гидеону показалось, что он и в самом деле видит нависший над ним
стокомнатный замок Кронстина, с белой свечой луны над башней, несущейся
сквозь шелк летящих ночных облаков. Пальцы Гидеона крепче сжали поручень, и
теперь перед его глазами возник конвейер, по которому в его направлении
плыли рекой не полностью еще готовые гробовые крышки. Вокруг него стояли
люди: мужчины, женщины, даже дети, но освещение было плохим, повсюду лежали
густые тени, и словно толстая паутина, не давали ему увидеть лица этих
людей. Широкая черная конвейерная лента несла крышки к погрузочной
платформе, где ждали грузовики, рыча моторами. Казалось, что все здесь
хорошо знали друг друга, но почему-то все молчали. Длинные ряды
флюоресцентных ламп над головой горели в половину мощности, и люди вокруг
Гидеона двигались, словно сомнамбулы, подобно теням без лиц. Лента
конвейера жужжала все громче и громче, наращивая скорость, принося все
больше и больше гробов, которые нужно было грузить на машины. В руках у
Гидеона была лопата. Стоявший перед ним рабочий откидывал крышку очередного
гроба и Гидеон бросал внутрь полную лопату коричневой песчаной земли.
Следующий рабочий у конвейера делал то же самое, следующий - тоже. В конце
конвейера крышку закрывали и транспортер-погрузчик спешил установить
очередной гроб в кузов грузовика. Гидеон увидел, что рубашка у него впереди
вся грязная.
Почти у самого уха чей-то голос произнес:
- Митч!
Он услышал стук падения на бетон какого-то предмета, и в первую
секунду подумал, что это его лопата. "Я отстану! Скорее!" - подумал он.
Потом он почувствовал запах "шанеля". Набросив свитер поверх своего халата
цвета серебра, который, к сожалению, не совсем скрывал ее живот и
раздавшиеся бедра, приобретенные за годы гурманского отношения к еде, рядом
стояла его жена, Эстелл Гидеон. Ее темно-коричневые глаза были слегка
припухшими после сна, лицо было покрыто бело-зелеными слоями специальных
кремов, поставляемых самой Элизабет Арден на Родео-драйв. Гидеон моргнул,
посмотрел себе под ноги. На полу террасы лежали осколки разбившегося
хрустального стакана. "Гм, - тихо сказал Гидеон. - Кажется, я его уронил".
- Что ты здесь делаешь, дорогой? - спросила его жена.
- Так холодно!
- Я... - Он замолчал. "Что же я тут делаю?" - Я работал, - вспомнил
он, - у себя в кабинете. - Он потер глаза, посмотрел туда, где тьма
скрывала взобравшийся на вершину холма замок Кронстина. По позвоночнику
пробежала холодная дрожь и он быстро отвел взгляд в сторону. - Я просто
вышел подышать свежим воздухом. Ты не можешь заснуть?
- Я спала, но проснулась, - сказала она, зевнув. - Когда ты думаешь
ложиться?
- Еще несколько минут. Я проверял кое-какие счета. Этот кровопивец
Вонг опять сидит на моей шее. - Он посмотрел на мерцающие ночные огни
города и подумал: "Там кто-то умирает как раз сейчас. И вот что я сделаю...
Я обслужу вас по специальной таксе... За тенистый участок на кладбище, за
дубовый гроб с шелковой обивкой в стиле "Конкистадор"..." Он почувствовал
запах воска, слабый, сладкий и одновременно кисловатый. Он посмотрел на
руку, которая только что сжимала рукоять лопаты.
- Как ты здесь насорил, - сказала жена, неодобрительно цокая языком. -
Сколько стаканов ты выпил?
- Что? А, всего один, не больше. Осторожней, дорогая, смотри под ноги.
Нет, оставь, пускай этим займется Натали утром. Ей все равно нечего делать,
кроме как вытряхивать пепельницы и смотреть оперы по телевизору.
Эстелл молча смотрела на него несколько секунд:
- Ты странно выглядишь, Митч. У тебя все в порядке?
- Странно. В каком смысле?
- Обеспокоенный, встревоженный... не знаю. Если вдруг плохо будет с
