душу. И ветер этот прошептал всего два слова: "Следуй за мной". И каждый
раз, все две ночи, просыпаясь в этот момент, Кобра обнаруживал, что он
стоит лицом на запад.
Кобра мигнул. Внезапный порыв ветра швырнул ему в лицо пригоршню
песка, принесенного из пустыни. Пора было отправляться в дорогу. "И когда я
доберусь туда, - сказал он сам себе, пересекая площадку стоянки и
направляясь к своему "чопперу", - то там будет ой какая вечеринка!".
Он оседлал своего "харли" и надел шлем, застегнув ремешок под
подбородком и опустив забрало, словно демонический рыцарь, готовящийся к
битве. Он пнул каблуком стартер и вывел громоподобную машину с площадки на
шоссе, оставив позади погруженный в тишину "Водопой" и его последних
клиентов. Он чувствовал себя так, словно только что напировался до отвала.
Вырулив на шоссе, он довел стрелку спидометра до восьмидесяти. Ему
придется двигаться по самым паршивым дорогам, чтобы не столкнуться с
полицией штата. "Нужно в самом деле быть поосторожнее, - предостерег он сам
себя, - но мне необходимо спешить".
Потому, что в одном он был совершенно уверен.
Он следовал по зову самой Смерти, которая никогда ничего не обещает
зря.
2.
Когда Энди Палатазин открыл глаза, увидев над собой потолок своей
погруженной в прохладную темноту спальни, его пронзила единственная,
вызывающая ледяную дрожь, мысль:
"Здесь Таракан".
Он лежал совершенно неподвижно, завернув в голубые простыни свое
мощное медвежье тело. И ждал, пока успокоится сердце. Он прислушивался к
тихим ночным шорохам и звукам: поскрипыванию лестницы, ведущей в холл
внизу, тиканью будильника на ночном столике у кровати, прочим разнообразным
потрескиваниям, шепотам и шуршаниям. Он вспомнил о сказках, которые ему
рассказывала Мама - об эльфах, которые, выезжая на спинах мышей,
пробираются по ночам в дома людей, устраивают там праздничные пиры, потом
исчезают с наступлением рассвета. Джо, лежавшая рядом с ним, зашевелилась,
придвинулась ближе к Энди. "Что же меня разбудило? - удивился Энди. -
Раньше я никогда не просыпался посреди ночи вот так!"
Он немного приподнял голову, чтобы взглянуть на часы. Ему
потребовалась почти минута, чтобы разобрать чуть светящиеся цифры -
одиннадцать пятьдесят. "Нет же, - сказал он себе. - Таракан не здесь.
Таракан где-то на улицах Лос-Анжелеса. Занимается своим любимым делом". От
ужаса у него похолодело в животе и он почувствовал отвращение при мысли,
что могло принести утро. Он снова опустился на спину всей тяжестью тела,
пружины кровати тихо заскрипели, словно струны скверно настроенной арфы.
Каждую секунду ему казалось, что пружина вопьется ему в спину или ягодицу.
Матрас был тоненький, сплющившийся за годы от тяжелого тела Энди, вес
которого колебался от 210 фунтов летом, когда он иногда играл в гольф с
несколькими детективами, до 231 зимой, когда он любил как следует покушать,
особенно предпочитая запеканку из говядины со сметаной, которую очень
здорово готовила Джо.
Он смотрел на потолок, слушая шум двигателя машины, поворачивающей за
угол Ромейн-стрит. По потолку пробежал отсвет фар. "Очень скоро начнется
новый день", - подумал он. Октябрь в Лос-Анжелесе. Но не совсем такой
октябрь, о котором он помнил с детства. Тогда октябри были настоящими, с
сильными ветрами, с вдруг начинающимися снегопадами, с серым холодным
небом, с листьями, танцующими у оконного стекла, несомыми вихрем. А здесь,
в Калифорнии, октябрь был каким-то фальшивым, пустым, каким-то не
оставляющим удовлетворения. Утром - холодок, изморозь, днем - жара, если
только небо не затянут тучи, что случалось весьма нечасто. И трудно было
поверить, что где-то в мире сейчас идет снегопад, когда он видел на улицах
Лос-Анжелеса людей в рубашках с короткими рукавами. Это был город вечного
лета, земля золотой молодости. Иногда ему до боли хотелось увидеть хотя бы
одну-единственную снежинку. Да, в ясные дни зимы и осени он мог видеть снег
на склонах Сан-Габриэля, если их не закрывал туман или смог. Но пальмы,
машущие повсюду своими листьями, как-то не вписывались в эту картину. В
прошлом году на рождество было больше шестидесяти градусов. А он помнил
рождественские праздники детства, когда температура падала до десяти и
двадцати ниже нуля, и Папе приходилось буквально выбивать дверь, чтобы
вырвать ее из оков снега и льда, и выбраться наружу... Вдруг в памяти
образовался провал. Энди вернулся в мыслях к тому, что разбудило его -
Таракан. Он притаился где-то на улицах города, среди восьми миллионов
человек, ожидая момента, чтобы нанести новый удар. Или, быть может, он уже
нанес его. Была пятница, и молодые проститутки заполнили бульвары Заката и
Голливуда. "Быть может, сегодня он сделает ошибку", - сказал себе
Палатазин. Возможно, он сегодня попытается заманить одну из
женщин-полицейских, и тогда весь этот кошмар кончится. Четыре молоденькие
девушки за две недели, и все четверо задушены сильными руками, потом
изнасилованы. И еще записки, которые оставляло на трупах это кошмарное
животное. В них содержалось лишь одно предложение, нацарапанное неуклюжим
почерком, сообщавшее о божественном плане истребить нехороших девушек,
проституток, которые, как говорилось в записке, были ангелами ада, и лишь
через смерть могли обрести покой, дав покой всем остальным. Палатазин
помнил большую часть записок почти слово в слово. Он непрерывно изучал их
день за днем, начиная с 27 сентября, когда прибрежный рыболов обнаружил в
районе Венеции тело Китт Кимберлин, девятнадцатилетней, разведенной,
имеющей двоих детей, под гниющим причалом.
"Бог позвал меня в ночь, - было написано на клочке бумаги. - Он сейчас
среди нас, и из всех людей Он призвал Меня, чтобы Я исполнил его работу!"
Эта первая записка, поспешно нацарапанная синими чернилами на обрывке
упаковочной бумаги, не была подписана. Офицер полиции из Венеции по имени
Дуччио обнаружил, что рот девушки набит мертвыми тараканами. История
просочилась в газеты, и немедленно в "Лос-Анжелес Тэтлер" появилась статья
на всю первую полосу - написанная Гейл Кларк, конечно - озаглавленная "Где
Таракан ударит в следующий раз?" Статья была иллюстрирована несколькими
фотографиями трупа, которые сделал некий Джек Кидд. Палатазин знал, что
газетенка продала в тот день не меньше миллиона экземпляров. Когда была
найдена следующая женщина, индианка-чикано, всего лет шестнадцати, лежавшая
под брезентом на заброшенной стоянке, снова обнаружились записка и
тараканы. И остальные газеты подхватили прозвище убийцы, вместе с
сенсацией.
Третья записка была подписана: "Таракан? Ха-ха. Мне нравится."
Последняя записка, найденная на трупе молодой блондинки, голубоглазой,
убежавшей от родителей из Сиэтла, была самой тревожащей из всех: "Меня
зовет Мастер. Теперь Он называет меня по имени, и я должен ответить. Он
говорит, что я ему нужен, и тогда голова моя перестанет болеть. Но говорит,
что я делаю неправильно, и что он научит меня вещам, о которых я даже не
мечтал. Вы обо мне больше не услышите". Подписана она была "Таракан" и рот
девушки был набит ими же.
Это произошло десятого октября. Прошло тринадцать дней, от Таракана не
было ни слуха, ни духа. Где он теперь? Что он задумал или тянет время,
посмеиваясь над управлением полиции Лос-Анжелеса? Пока полиция проверяет
всякую самую малую возможность напасть на след, проверяет любую историю,
слух, оброненное слово о том, что кто-то где-то в таком-то баре или другом
заведении видел странного, ей Богу, посетителя, с горящими глазами, который
сообщил, будто у него припасена пригоршня тараканов для Китт Кимберлин, и
любой полуночный звонок телефона от испуганных домохозяек, шепотом
сообщавших, что они не знают, что стряслось в последнее время с Гарри или
Томом, или Джо, так как он стал вести себя непонятно, и не приходит домой
раньше рассвета. Палатазин почти что слышал коллективное "благодарю вас,
мэм, что позвонили. Мы проверим". Сейчас эту фразу наверняка повторяют
десяток разных офицеров полиции по всему Лос-Анжелесу.
Естественно, все газеты от "Таймс" до "Тэтлера" сконцентрировали
внимание на жутких убийствах, совершенных Тараканом. Вечерние выпуски
теленовостей обязательно тем или иным образом упоминали о нем. Активность
продавщиц плотских наслаждений начала заметно убывать после полуночи, хотя
в последние дни все немного поутихло и начало возвращаться к обычному
состоянию дел. Но никто ничего не забыл. Дежурной шуткой был анекдот о том,
что все управление полиции Лос-Анжелеса не состоянии найти даже таракана.
И именно эти слова не давали уснуть Палатазину, словно рядом с ним в
кровати лежал разлагающийся труп.
НУЖНО НАЙТИ ТАРАКАНА!
Но как? Естественно, это был сумасшедший. Человек, превратившийся в
зверя, маньяк. Но осторожный и хитрый. А город очень велик, в нем и без
того хватает потенциальных убийц. Так как же? С этим вопросом Палатазину
приходилось сталкиваться каждый день, потому что будучи капитаном
детективного отделения убийств в деловом центре Лос-Анжелеса, он отвечал
за расследование дела. И сейчас ему представился страх и недоверие на лицах
людей, разговаривающих на бульварах и сидящих в дымных барах. Сам метод,
избранный маньяком, превосходил по своей отвратительности все, с чем
приходилось до сих пор сталкиваться со времен дела об Удушителе с Холма. А
если что-то и было способно привлечь внимание общественности Лос-Анжелеса,
так это как раз нечто ужасное, именно в духе преступлений Таракана.
"От этого просто должно тошнить", - подумал Палатазин, глядя на
потолок спальни и пытаясь нарисовать в уме портрет убийцы. Как он должен
выглядеть? Судя по синякам, оставленным на горле у жертв, у него должны
быть ненормально большие, сильные кисти рук. Вероятно, предплечья и плечи
тоже хорошо развиты. Кроме того, он должен иметь очень быструю реакцию -
только одной из женщин удалось поцарапать его. И по этому маленькому
кусочку ткани сотрудники полицейской лаборатории определили, что убийца был
темноволос, имел смуглую кожу и возраст его был примерно лет сорока или
немного меньше. Человек этот должен так же быть садистом, ненормальным,
которому доставляло наслаждение внимание публики. Но что же заставило его
вдруг прекратить преступления и уйти в подполье? Почему он так же
неожиданно прекратил убивать - так же неожиданно, как и начал? "Тринадцать
дней, - подумал Палатазин. - След все больше остывает. Что сейчас он
делает? Где скрывается ?"
И внезапно Палатазин обратил внимание на новый звук, появившийся в
комнате. Звук, который его разбудил, инстинктивно понимал он. Это было
тихое слабое поскрипывание, как-будто кто-то ходил, наступая на рассохшиеся
доски пола в ногах кровати. Рядом с Палатазином зашевелилась во сне его
жена, громко вздохнув.
В ногах кровати, там, где окно выходило на Ромейн-стрит с ее
старомодными домами, деревянными, тесно стоящими друг к другу, как старые
друзья, сидела в кресле-качалке мать Палатазина. У нее было маленькое,
покрытое морщинами усталое лицо, но глаза ярко поблескивали, несмотря на
темноту. Она медленно покачивалась в кресле.
Сердце Палатазина тяжело застучало. Он выпрямился, сидя в постели, и
вдруг услышал свой собственный шепот. На родном венгерском он шептал: Анья,
мам... боже... - Но мать не отводила взгляда, устремленного на него.
Казалось, она пытается что-то сказать. Он видел, как шевелятся ее губы, как
опускаются и поднимаются ввалившиеся старческие щеки. Старая женщина
подняла слабую руку и чуть взмахнула, словно давая понять сыну, что он
должен встать с постели, иначе он, лентяй этакий, опоздает в школу.
- Что такое? - прошептал он, смертельно побледнев. - Ч Т О Т А К О Е ?
На его плече сомкнулась чья-то ладонь. Он громко вздрогнул и
обернулся, чувствуя, как бежит по спине холодная струя. Его жена, маленькая
симпатичная женщина, которой только недавно исполнилось сорок, похожая на
