аптеках.
Если же говорить о предстоящих событиях, то в августе в Файете
открывается ярмарка. Вышивки Рамоны всегда шли на ней хорошо.
Джон вспомнил женщину, купившую одну из работ Рамоны и сказавшую
при этом, что она выглядит так, будто сделана "бабушкой Мозес". Джон
понятия не имел, кто такая "бабушка Мозес", однако понял, что это надо
расценивать как комплимент, поскольку женщина охотно рассталась с
пятью долларами.
Утреннее марево над шоссе превратило Готорн в плывущий
мираж, готовый вот-вот исчезнуть. Джон беспокойно заерзал на сиденье,
проезжая мимо все еще никем не купленного и быстро разваливающегося
дома Букеров. У дома была дурная репутация, и вряд ли кто-нибудь,
находящийся в своем уме, согласится поселиться здесь. Только оставив
позади это обвитое лозами и сорняками строение, он позволил себе
вспомнить тот ужасный апрельский день, когда он увидел учебники
Билли, лежащие на ступеньках дома Букеров. До сих пор у мальчика
иногда случались кошмары, но он ничего им так и не объяснил, а Джон
предпочитал ничего не знать. Что-то изменилось в лице Билли с того
самого дня; его глаза стали беспокойными, и за ними угадывался какой-
то секрет, которого Джон непонятно почему боялся. Больше чем когда-
либо Джон сожалел об отсутствии в городе настоящего священника,
который смог бы вникнуть в эти изменения в Билли. Весь город страшно
нуждался в проповеднике: субботние ночи становились все более
дикими, случайные ссоры часто стали перерастать в драки, а в Дасктауне
как-то раз даже была перестрелка. Шериф Бромли был хороший,
трудолюбивый человек, однако Готорн почти вышел из-под его
контроля. Джон понимал, что городу как никогда необходим сильный
слуга божий.
Давным-давно он и сам хотел стать священником, однако
фермерская наследственность взяла верх, притянув его к земле.
Как-то раз, августовской ночью, во время палаточной проповеди,
он наблюдал, как его отец содрогался и катался по опилкам, в то время
как люди вокруг странными голосами кричали "аллилуйя"; на всю жизнь
в памяти Джона остался образ долговязого рыжего мужчины с
отсутствующим взглядом на искаженном лице и вздувшимися на шее
венами. Джон боялся голубых вечерних сумерек, когда - как говорил его
отец - Божий Глаз словно горящее солнце скитается по миру в поисках
грешников, которые должны умереть этой ночью. Всем понятно, что
Жизнь - это божий дар, а Смерть - вмешательство Сатаны в
совершенный мир, созданный Господом. Когда человек умирает
духовно, то за этим неминуемо следует смерть физическая, и бездна Ада
раскрывается, чтобы принять его душу.
Его отец был хороший семьянин, однако один на один говорил
Джону, что все женщины, начиная с Евы, коварные и лживые - за
исключением его матери, лучшей из женщин, когда-либо созданных
Господом - и что он должен все время остерегаться их. Они имеют
странные предметы поклонения, могут распоряжаться деньгами и
красивыми одеждами и раз в месяц кровоточат, чтобы искупить
Первородный Грех.
Но когда в двадцать лет на танцплощадке Джон Крикмор глядел
на шеренгу местных девушек, ожидающих приглашения к танцу, его
сердцу как будто приделывали крылья. Смуглая девушка, одетая в белое
платье; в ее длинные рыжевато-коричневые волосы вплетены белые
цветы; их глаза на несколько секунд встретились, а затем она отвела
взгляд и вздрогнула, как игривый жеребенок. Он наблюдал, как она
танцевала с парнем, чьи деревенские башмаки ступали по ее ногам как
лошадиные копыта, но она только улыбалась сквозь боль и
приподнимала подол платья, чтобы оно не запачкалось. Запах
канифоли, исходящий от смычков скрипачей, смешивался с запахом
табака, а от сотрясения, вызываемого кружащимися и топающими
парами, с чердака сарая сыпалось, словно конфетти, сложенное там сено.
Когда девушка и ее партнер оказались довольно близко от Джона
Крикмора, он вклинился между ними, подхватил девушку и быстро
повел ее в танце так, что мистеру Большое Лошадиное Копыто осталось
только схватить руками пустой воздух, чертыхнуться и пнуть ногой клок
сена, поскольку Джон по комплекции превосходил его раза в два.
Девушка робко улыбнулась, но в ее карих глазах была настоящая
веселость, и когда танец закончился, Джон спросил, не могли бы они
встретиться как-нибудь вечером.
Поначалу он ничего не знал о Ребекке Фейрмаунтейн, матери
Рамоны. Позже отметал рассказы про нее как глупые слухи. Он отказался
выслушивать идиотские россказни и женился на Рамоне, а потом стало
уж слишком поздно, и он попеременно обращался то к луне, то к
Библии. Он не мог утверждать, что его не предупреждали об истинном
положении вещей. Он помнил, что даже Рамона несколько раз пыталась
поговорить с ним о том, чего он не желал слушать. Он цеплялся за
Библию, за память об отце, который говорил, что порядочный мужчина
никогда не уйдет от женщины, а также Бога. И жизнь пошла своим
чередом. С тех пор случилось два благословенных события: рождение
Билли и то, что Ребекка Фейрмаунтейн, оставшаяся после смерти мужа
совсем одна, переехала в дом аж за пятьдесят миль от них, поскольку
тамошняя земля была богата глиной, необходимой ей для гончарных
работ.
Мужчина, которого Джон никогда раньше не видел, городской,
насколько можно было судить по одежде, прибивал плакат к
телефонному столбу рядом с магазином Сейера. Джон притормозил свой
"Олдс" и вытаращил глаза. На плакате был нарисован праведного вида
мужчина, воздевший руки к небесам, и надпись, которая гласила:
"ВЕЛИЧАЙШИЙ ЕВАНГЕЛИСТ ЮГА ДЖИММИ ДЖЕД
ФАЛЬКОНЕР! ТОЛЬКО ОДНА НОЧЬ! ПРИХОДИТЕ И
СТАНОВИТЕСЬ БЛИЖЕ К БОГУ!" Ниже была вторая надпись, более
мелкими буквами: "ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ЦЕЛИТЕЛЬСКОЙ СИЛЫ
СВЫШЕ В ЛИЦЕ МАЛЕНЬКОГО УЭЙНА ФАЛЬКОНЕРА!"
Сердце Джона громко застучало. Благодарение Господу! -
подумал он. Его молитвы были услышаны. Он и до этого слышал о
Джимми Джеде Фальконере и его палаточных проповедях, спасших
тысячи грешников; ему всегда хотелось попасть на них, однако каждый
раз они проходили слишком далеко от Готорна.
- Эй, мистер! - позвал он.
Мужчина повернулся, его загорелое лицо выделялось ярко-
красным пятном на фоне ослепительно белой рубашки.
- Когда и где будет выступать этот проповедник?
- Вечером в среду в семь часов, - ответил мужчина и ткнул
молотком в направлении поля для софтбола, - вон там.
- Спасибо, - улыбнулся Джон. - Большое спасибо.
- Не за что. Будете там? Приводите всю семью.
- Можете в этом не сомневаться! - Джон помахал на прощание
рукой и поехал дальше. Его дух поднялся от мысли о том, что следует
взять с собой Билли, чтобы тот послушал великого евангелиста,
который, несомненно, вернет жителям Готорна почтительность к
Господу.
12
В среду вечером, одетый в колючий темно-серый костюм, который
был как минимум на размер меньше, чем нужно, Билли стоял на террасе.
Его запястья торчали из коротких рукавов, а галстук, на котором
настоял его отец, почти душил его. Этим утром он с папой ездил в
парикмахерскую Пила для жестокой стрижки, которая определенно
укоротила его уши дюйма на два. Впереди волосы были достаточно
умаслены, чтобы удерживаться от порывов ветра, но непослушный
хохолок на затылке уже преодолел сопротивление бриолина. От Билли
сильно пахло "Виталисом", аромат которого он очень любил.
Несмотря на то, что из-за костюма ему казалось, что по нему
ползают шмели, он нетерпеливо ждал начала палаточной проповеди; он
не совсем понял, что собой представляет данное мероприятие, кроме
того, что это очень похоже на церковь, однако жители города уже
несколько дней обсуждали это событие и то, кто что оденет и кто с кем
сядет. Когда этим утром они с папой проезжали мимо поля, Билли видел
огромную палатку, которую устанавливали рабочие, и грузовик,
груженый опилками для посыпания земли, передвигающийся по полю
как гигантский жук. С виду хрупкая палатка заняла почти все поле для
софтбола. Ее полог развевал пыльный бриз. С другого грузовика, на
котором стояла лебедка, в палатку тянулись черные электрические
кабели. Билли хотелось остаться и понаблюдать за происходящим,
поскольку он еще никогда не видел в Готорне такой активности, однако
Джон поторопил его, и они поехали дальше. Проезжая мимо развалин
дома Букеров они оба молча посмотрели на него, и Билли крепко
зажмурил глаза.
В небе поднималась белая полная луна, а Билли очарованно
смотрел, как длинный сноп света медленно описывал круги в стороне
поля для софтбола. Он услышал голоса родителей, доносящиеся из дома,
и хотел уже испугаться, однако понял, что они не спорят; сегодня все
будет прекрасно, потому что мама согласилась пойти вместе с ними на
палаточную проповедь. Когда она поначалу решила отказаться, стены
дома содрогнулись от негодующих воплей Джона. Пререкания
продолжались почти два дня. Они заключались в том, что Рамона
обычно холодно молчала, а Джон бегал вокруг нее, стараясь разозлить.
Но теперь, подумал Билли, они пойдут на проповедь все вместе, как
дружная семья.
Через несколько минут Рамона и Джон вышли на террасу. Джон
был одет в старый коричневый костюм, слегка желтоватую рубашку, а на
шее у него был повязан черный бант. Его лицо и волосы были
свежевымыты. В одной руке он сжимал Библию.
На Рамоне было темно-синее платье и белая шаль. Ее волосы были
до блеска причесаны и свободно падали до середины спины. Она
согласилась пойти не из-за евангелиста и не из-за того, чтобы успокоить
Джона, а потому, что слишком давно не выходила из дома; она хотела
увидеть людей, хотя знала, что при виде ее люди вряд ли будут прыгать
от радости.
Сегодня, решила Рамона, она будет держать себя в руках. Если она
увидит черную ауру, то отвернется, но скорей всего она ничего не увидит
и все будет великолепно.
- Готов, парень? - обратился Джон к сыну. - Тогда вперед!
Они сели в автомобиль и поехали прочь от дома. Не хочу видеть
это сегодня, подумала Рамона, и ее ладони вдруг покрылись потом. Нет,
пожалуй, не хочу видеть это никогда...
Легковые автомобили и грузовики заполняли почти все
пространство вокруг огромной палатки, и длинная вереница
автомобилей стояла в ожидании поворота под длинным транспарантом,
который гласил: "СЕГОДНЯ ПРОПОВЕДЬ! ПРИГЛАШАЮТСЯ ВСЕ
ЖЕЛАЮЩИЕ!" Люди с фонариками указывали водителям место для
стоянки, и Джон увидел, как подъехали полные людей школьные
автобусы. Рядом с палаткой, отделенный от стоянки козлами для пилки
дров, стоял блестящий серебристый трейлер. Воздух был наполнен
пылью и голосами, и Джон услышал, как поскрипывает транспарант,
когда они проезжали под ним на поле.
Человек с фонариком заглянул в кабину и улыбнулся.
- Добрый вечер, братья. Поворачивайте направо и следуйте за
мужчиной. Он укажет вам место для стоянки, - он поднял ведро, полное
мелочи. - Четвертак за стоянку, пожалуйста.
- Четвертак? Но... это же общественное поле, не так ли?
Человек потряс ведро, и монеты внутри зазвенели.
- Только не сегодня, парень.
Джон покопался в карманах и извлек пятнадцатицентовую монету.
Рамона открыла кошелек, нашла десятицентовик и отдала его мужу. Они
поехали вслед за нетерпеливо качающимся светом фонарика. Место для
стоянки нашлось в дальнем конце поля между двумя школьными
автобусами, и пока они прошли пятьдесят ярдов до входа в палатку, их
тщательно выглаженные одежды покрылись слоем пыли. Когда они
переступили полог палатки, Джон взял Билли за руку.
Внутри помещения находилось такое множество людей, какое
Джон ни разу в жизни не видел, и народ все прибывал и прибывал,
быстро заполняя деревянные раскладные стулья, установленные вокруг
большой возвышающейся платформы. От висящих под высоким
потолком палатки ламп, закрытых плафонами, струился золотистый
свет. Возбужденный, но сдержанный гул голосов перекрывался идущими
из двух мощных динамиков, расположенных по обеим сторонам
платформы, звуками церковного органа, исполнявшего "Старый и
