в сверкающих "феррари" по обсаженным пальмами проспектам. Грань
между бедностью и богатством была здесь омерзительно четкой. Он
написал Вирге о стечении народа в окрестности города и о по-прежнему
безымянном мессии, добраться до которого было совершенно
невозможно: Нотон до сих пор не вызнал даже того, кто этот человек по
национальности. Но в пустыне его ждали. Каждый день Нотон видел,
как паломники, стоя на коленях лицом к солнцу, крикливо сетуют на то,
что мессия вновь не счел их достойными услышать его.
Джудит он писал о самой стране, о ее загадочной безликости, о
красках пустыни, о золотом мерцании полуденного марева и о густых,
черных тенях, выползающих на закате.
Однако кое-что он утаил. Его тревожило то, скольким случаям
насилия он стал свидетелем за те две недели, что минули с момента его
приезда; казалось, страна бурлит от растущей ненависти. В воздухе
пахло порохом. Эта земля воевала сама с собой.
Нотон сознавал, что здешняя атмосфера сказывается и на нем.
Общее безразличие к бедности и насильственной смерти медленно, но
верно ожесточало его сердце. В другое время он непременно потребовал
бы, чтобы таксист остановился и вызвал "скорую помощь" к раненому,
мимо которого они проехали. Теперь же он с недоумением обнаружил,
что ему решительно все равно - и ничуть не стыдно за свое равнодушие.
Да, происшедшее потрясло его, как потряс бы его любой другой акт
грубого насилия, но он трезво и рассудительно объяснил себе, что ничем
не может помочь, и на этом успокоился. Эта земля порождает насилие,
сказал он себе. В этой суровой стране, столь не похожей на Америку, он
чувствовал себя подлинным пришельцем с другой планеты, чужим,
одиноким. Возможно, аборигены жили в нищете и погибали от пули или
ножа потому, что так им было назначено судьбой; распорядиться иначе
означало бы нарушать гармонию миропорядка, посеять хаос,
распространяющийся как круги по воде. Люди здесь умирали оттого, что
становились помехой. Насилие, взлелеянное их образом жизни,
воцарялось над всем, жгучее, как здешнее раскаленное солнце.
Ряды лачуг остались позади, и теперь такси катило по гладкой
безлюдной дороге, прорезавшей плоское пространство пустыни, над
которым дрожал горячий воздух. Страна спешно строилась. На
горизонте вставали мрачные силуэты нефтяных вышек. Скоростные
автострады рассекали пустыню только для того, чтобы сгинуть под
слоем песка вдали от своих истоков. Многие дороги не вели никуда и
лишь бесконечно кружили и петляли, словно кто-то строил их от нечего
делать, чтобы скоротать время, а потом, наскучив этой забавой, бросил
ее на середине.
Впереди среди барханов, подвижных, точно драконьи хвосты,
расположился лагерь. Нотон каждый день приезжал сюда и ходил с
диктофоном на плече среди шатров из козьих шкур и жестяных
шалашей; он осторожно ступал по утоптанному загаженному песку и
время от времени останавливался и заговаривал с бедуинами и
кувейтцами, которые, подозрительно оглядев его, неизменно
поворачивались к нему спиной. По лагерю рыскали стаи воющих,
дерущихся из-за объедков собак, темными тучами роились мухи,
тысячами слетевшиеся сюда вслед за паломниками из разных частей
страны пировать на гниющих язвах и болячках. Больные,
приковылявшие сюда из окрестных деревень, держались особняком;
Нотон видел, как их били и пинали, когда они клянчили еду.
В лагере, как и в городе, существовала четкая граница. По одну ее
сторону ночевали в простых палатках или прямо на песке бедняки, по
другую высились узорчатые просторные шатры богатых шейхов, где
было все: дорогие ковры, слуги с опахалами, отгонявшие мух, и слуги с
ружьями, отгонявшие нищих и бродяг. Для состоятельного человека
пересечь эту невидимую границу было равносильно самоубийству. На
пятый день своих наблюдений Нотон увидел, как один из таких,
одурманенный гашишем, заступил за эту черту и оказался в царстве
бедноты. В мгновение ока два десятка человек накинулись на него,
схватили, швырнули на землю. Остальные горящими глазами наблюдали
за происходящим, женщины дико хохотали. Бедняга попытался удрать,
но с него сорвали одежды и голого, избитого, пинками вышвырнули
обратно, точно тощего пса из хозяйского дома. Нотон молча смотрел,
прочитав на распаленных лицах, что вмешаться значит подписать себе
смертный приговор.
Такси свернуло на длинную немощеную дорогу, которая вела в
самое сердце лагеря. Нотон увидел слепящий блеск жести - лачуги под
солнцем, почувствовал зловоние перенаселенного лагеря, куда стекались
все новые индивиды, чтобы ждать... кого?
Нотон спросил шофера:
- Кто этот человек?
Тот не ответил. В зеркале заднего вида отражались его
непроницаемые глаза.
Нотон наклонился вперед. Возможно, шофер не слышал. Он
повторил громче:
- Тот человек, ради которого они собрались - вы что-нибудь
знаете о нем?
Вновь не получив ответа, Нотон невнятно чертыхнулся.
Попробуем иначе.
- Он пророк?
Шайка отсталых ублюдков, подумал Нотон. Сплошь выродки и
подонки. Негодяй-таксист был таким же необщительным, как все
прочие. Нотон откинулся на жестком сиденье с выпирающим пружинами
и стал смотреть на бегущие навстречу ряды хибарок.
За два дня лагерь изменился к худшему. Хижины лепились
вплотную друг к другу, словно в пустыне вдруг возникли трущобы. От
крыши к крыше были протянуты веревки с сохнущим тряпьем. На такси,
медленно ехавшее по лабиринту сооруженных на скорую руку жилищ,
коршунами налетели попрошайки; они ухмылялись, показывая
щербатые зубы, а когда машина проезжала мимо, выкрикивали ей вслед
непристойности. По земле в пыли катались двое нищих; они дрались, а
орущая от восторга толпа передавала из рук в руки деньги. Шофер
Нотона нажал на клаксон, такси вильнуло в сторону. По кварталу
больных, швыряя камнями или песком в тех, кто не мог подняться,
носились голые ребятишки. Повсюду толклись оборванцы. Люди
походили на взбесившихся зверей с пеной на морде; Нотон увидел, как
человек с ножом нагнал какую-то женщину, и та с воплем упала на
колени, умоляя о пощаде. Нотону хотелось обрушиться на этих людей,
бесследно стереть с лица земли, словно он был их Творцом.
Машина замедлила ход: кучка бродяг замолотила по капоту.
Водитель крикнул: "Убирайтесь, а то задавлю!"
Нотон потянулся, чтобы, несмотря на жару, поднять окно. Кто-то
схватил его за руку и легонько сжал ее. Он поднял голову и встретился с
умоляющим взглядом темных глаз молоденькой девушки лет
пятнадцати-шестнадцати, прижавшейся к дверце автомобиля.
Она тихо, устало проговорила:
- Пожалуйста деньги.
Нотон заметил, что девушка была бы очень хорошенькой, если бы
не выпирающие кости, ввалившийся рот и равнодушный взгляд, из-за
которых она казалась уже мертвой. Должно быть, она долго голодала.
"Пожалуйста деньги", - прохныкала девушка.
Ее пальцы больно впивались ему в руку. Нотон нашарил в кармане
несколько мелких монет и отдал ей.
- Вот, - проговорил он. - Купишь себе поесть.
Она схватила деньги и посмотрела ему в прямо глаза; Нотон
уловил в этом пристальном взгляде панический трепет. Девушка вдруг
задрала грязный подол длинной юбки, и взгляд американца уперся в
темный треугольник между костлявыми бедрами. Ноги девушки были
покрыты неровными царапинами и синими кровоподтеками, из десятков
открытых болячек выделялась и стекала вниз, почти до колен,
желтоватая жидкость. Нотон в ужасе отпрянул; увидев его глаза,
девушка громко захохотала, брызгая слюной. Такси отъехало, а она все
смеялась, не опуская подол - знамя шлюхи. Нотона передернуло от
здешнего скотства.
Они проехали через весь лагерь и оказались перед чистыми
шатрами богатых паломников, разбросанными по равнине и
каменистому обрыву над ней. Здесь пахло пряностями, дорогими
духами, благовониями и струящимися шелками. Возле огромных
сверкающих автомобилей, чьи бока пестрели царапинами, оставленными
камнями и телами бедняков, дежурили вооруженные слуги. В одном
месте Нотон увидел "мерседес-бенц" с помятым радиатором и разбитой
фарой. По крылу была размазана уже засохшая кровь.
Нотон расплатился в шофером и попросил заехать за ним ближе к
вечеру. Шофер смотрел безучастно, и Нотон понял, что снова придется
тащиться пешком по дороге и ловить попутную машину. Он захлопнул
дверцу, и такси укатило в облаке песка и темных выхлопных газов.
Сволочь, сказал Нотон вслед удаляющейся машине. Все вы здесь
сволочи. Он подключил к магнитофону микрофон, намотал шнур на
руку и под подозрительными взглядами вооруженных слуг пошел между
богатыми шатрами. Заметив, как на него смотрят, он двинулся было к
одному из охранников, но тот положил руку на пистолет, и Нотон
отступил в сторону вонючих лачуг.
Тогда-то он и заметил нечто новое. На чистом участке белого
песка, в стороне от грязного прямоугольника лагеря, за ночь вырос
громадный овальный шатер. Вокруг него двигались грузовики с
электрооборудованием, и Нотон увидел, что рабочие обносят изгородью
генератор. Горячий ветер с Персидского залива лениво колыхал складки
огромного шатра. Поблизости не было видно ни палаток, ни хижин, и
такая обособленность пробудила любопытство Нотона. Увязая в песке,
он двинулся к грузовикам.
- Эй! Прошу прощения, старина! Я уже пробовал. Не обломилось.
Нотон обернулся на голос.
Из просвета между шатрами показался человек в хаки. Он был
невысокий, коренастый, широкоплечий, на голых руках бугрились
мышцы. На шее висели два фотоаппарата, на ходу стукавшихся друг о
друга. Человек в хаки подошел к Нотону. Лет ему было тридцать пять,
не меньше. Спутанные светлые волосы, серые глаза, покрасневшие от
избытка солнца. Солнце вообще не пощадило его: он страшно сгорел, и
его лоб и переносица лоснились от какой-то жирной мази.
- Я уже попробовал расспросить рабочих. Но они ничего не знают.
Им платят за работу, и все, - сказал он.
Нотон ответил:
- Я надеялся, может, они намекнут мне, что здесь происходит.
Мужчина пожал плечами.
- Их прислали из города. Они ничего не знают, - он протянул
Нотону руку: - Джордж Каспар, Би-Би-Си. Ищу тему для репортажа.
Чуть не сгорел живьем на этом проклятом солнце. А вы от кого?
- От кого я?
- Да. От какой газеты? Вы ведь американец, верно? И не говорите
мне, будто вашим неинтересно, что здесь происходит.
- А-а. Нет-нет. Меня зовут Дональд Нотон. Я профессор теологии,
преподаю в Бостонском университете. Собираю материал для книги о
пророках и мессиях. А насчет солнца вы правы. Ничего подобного я себе
не представлял.
- Око зверя, - кивнул Каспар в сторону пылающего огненного
пятна. - Взгляните на меня. Зажарен живьем и освежеван в дюжине мест.
Вы здесь с группой?
- Увы, нет, поскольку приехал за свой счет.
Каспар хмыкнул.
- А, черт, - проговорил он, сгоняя с руки муху. - Эти проклятые
твари не отстанут, пока не высосут вас досуха. - Он протянул флягу
Нотону. - Вот. Берите.
- Спасибо, у меня есть вода, - ответил Нотон, показывая точно
такую же флягу.
Каспар захохотал и отхлебнул.
- Вода, черт побери! Это виски - хорошее виски. Что бы я без него
делал! Сижу тут по уши в песке, а остальных носит хрен знает где. И
оператора, и обоих ассистентов. Укатили куда-то в нашем фургоне,
сукины дети, а меня бросили здесь. Сволочи поганые. Я тут уже три дня
торчу, обрыдло. - Он прищурился. - Нет, я серьезно. На хер обрыдло.
Вся эта срань, вся эта вонь... вы писатель? Пишете про здешнюю
заваруху?
- Профессор, - поправил Нотон и, загораживаясь рукой от солнца,
оглянулся на рабочих, которые теперь подсоединяли к генератору
кабели. - Что же это они делают, интересно знать? Вы что-нибудь
слыхали?
- А как же! Я много чего слыхал, но все это враки. - Каспар
прихлопнул муху, кружившую у него над головой. - Би-Би-Си пыталось
узнать, что происходит, используя дипломатические каналы. Ничего не
вышло. Потом через личных друзей. Ничего. Тысячи этих мерзавцев
