Свалку скрыло облако песка. Мусаллим взял Нотона за локоть и
вытолкнул из спасительного укрытия в беснующуюся толпу.
Только приблизившись к шатру, Нотон понял, до чего тот
огромен. Ветер раздувал исполинские стенки, за пологом исчезали целые
оравы оборванных фигур. Что-то щелкнуло - Мусаллим снял револьвер
с предохранителя. Они попали в круговерть оскаленных зубов, жадных
рук, голосов, выкрикивавших ~имя~ даже в драке. Мусаллим крикнул
каким-то нищим, чтобы те освободили дорогу, и один из них, со
свирепыми жестокими глазами, прыгнул на Нотона. Мусаллим вскинул
руку с револьвером, и выстрел отшвырнул оборванца прочь.
У запруженного орущей толпой входа в шатер Мусаллим, к ужасу
Нотона, начал без разбора палить по темной стене тел. В ней возник
узкий проход, и они смогли проскользнуть внутрь.
Внутри на песке плечом к плечу стояло на коленях больше тысячи
человек. С потолка свисали сверкающие позолоченные люстры,
заливавшие резким белым светом волнующееся море голов. Мусаллим,
орудуя локтями, размахивая револьвером и выкрикивая угрозы,
прокладывал себе путь через толпу. Нотон шел за ним, то и дело
осторожно оглядываясь на случай нападения сзади. Они пробились в
первые ряды этого кричащего, рыдающего собрания, и Нотон увидел
огромного идола, которому они молились. На высоком золотом
пьедестале стояла примитивно изваянная мужская фигура: высокомерно
сложенные на груди руки, продолговатая, почти треугольная голова,
узкие щелки глаз, тонкие жестокие губы. Но самой примечательной и,
бесспорно, самой смущающей особенностью этого диковинного
произведения древнего искусства были детородные органы: почти
четырехфутовый торчащий пенис и огромные, черные округлые яички.
На миг Нотон замер, вглядываясь в эту фигуру; Мусаллим рядом с ним
упал на колени, и его умоляющий голос слился с общим хором. У
фигуры, вырезанной давно забытым мастером, под черным камнем
бугрились живые мышцы, лицо было жестокое и требовательное.
Казалось, она следила за Нотоном, когда тот отделился от толпы и
потянулся к холодному камню.
И чуть не упал, споткнувшись обо что-то, с тихим криком
метнувшееся в сторону. Нотон поглядел под ноги и увидел оборванного
арапчонка с огромными испуганными глазами. Ребенок был чудовищно
худой, кожа да кости; локти были острые как кинжалы, а колени
плоские, этакие едва заметные утолщения на палочках-ногах. Нотон
решил, что это мальчик; вероятно, его сбили с ног и помяли в толпе. Но,
приглядевшись повнимательнее, он увидел на шее ребенка
металлический ошейник, соединенный тремя футами ненатянутой сейчас
цепочки с врытым в песок заостренным металлическим колышком.
Ребенок, казалось, вот-вот отчаянно разрыдается: он сжался в комочек и
вскинул руки, умоляя возвышавшегося над ним человека пощадить его.
Нотон отступил на несколько шагов, испытывая странное, доселе
незнакомое ему чувство собственного могущества: он вдруг понял, что
одним точно рассчитанным ударом башмака мог бы пришибить
мальчишку.
Гулкий звон колокола оборвался так внезапно, что от
наступившей тишины у Нотона зазвенело в ушах. Собрание притихло;
одни паломники пали ниц, другие преклонили колена перед изваянием.
Взмокший от невыносимого страха Нотон огляделся в поисках
Мусаллима, но того, а с ним и гарантию их безопасности, револьвер,
давно всосал людской водоворот. Толпа источала кислый запах пота и
враждебность. Нотон вновь почувствовал непреодолимое желание
посмотреть в глаза идолу. Взгляд изваяния приковал молодого
американца к месту. В голове у Нотона зашумело, словно кто-то пытался
докричаться до него издалека, и у него вырвалось: "Нет, этого не может
быть!"
Его приводила в трепет абсолютная власть фигуры, которая
торжествуя стояла над ребенком. Нотон вдруг подумал: вот он -
сильный, вечный. Наш господин. Когда все мы умрем и плоть наша,
истлев, вновь обратится в прах, он, уверенный, величавый, по-прежнему
будет здесь, в своем каменном теле, износившем столько покровов
столетий, что и не счесть. Он вдруг устыдился собственной бренности.
Ему захотелось рухнуть на колени и спрятать лицо, но он не мог. Он
задрожал, пойманный в ловушку между идолом и толпой, не в силах
повернуться спиной ни к кому из них.
Нотон вдруг понял, что слышит новый звук: голос ветра снаружи
поднялся до пронзительного воя. По стенам шатра колотили кулаками
те, кто не сумел попасть внутрь. Шатер содрогался. Стонали веревки и
балки. На миг Нотону показалось, что надвигающаяся песчаная буря
сметет и шатер, и все, что в нем.
У него за спиной, в задних рядах толпы, послышался сдавленный
крик. Нотон обернулся, но ничего не увидел - источник шума находился
слишком далеко. Он подумал, началась очередная драка, но вдруг совсем
рядом с ним какой-то бедуин вскрикнул, зажал руками уши, грянулся
наземь и принялся кататься по песку.
Нотон стоял неподвижно, как в трансе. Пот, выступивший на лице,
капал на воротник рубахи.
Агония распространялась по толпе. Состоятельные кувейтцы и
нищие бедуины равно подхватывали единый стон, единый вопль
ненависти. В разных местах шатра вспыхивали драки. Нотон заметил
кровожадный блеск в глазах людей, хватавших друг друга за горло, и
попятился к изваянию, странным образом чувствуя себя под защитой его
громады. Мужчины и женщины, с трудом поднявшись на ноги, без
промедления бросались в бой; вопли и стоны звучали все громче, и в
конце концов Нотону начало казаться, что он сходит с ума. От
невыносимого гвалта больно стучало в висках. Нотон съежился, не в
состоянии защититься от шума.
Он видел, как мужчины срывали с женщин одежду и
совокуплялись с ними на взвихренном песке. Женщины, задрав подол на
голову, раздвигали ноги перед всяким желающим. Драка постепенно
переросла в нескончаемые любовные поединки, но то здесь, то там
недавние партнеры накидывались друг на друга с кулаками. Нотон
видел, как они избивали друг друга, не чувствуя ни вины, ни стыда; грубо
употребив одну женщину, ее отшвыривали в сторону ради новой пары с
готовностью раздвинутых бедер. Его замутило, но он не мог
отвернуться, это было выше его сил. К нему подкатилась
совокупляющаяся пара, и он отступил, освобождая дорогу. Какой-то
бедуин прокричал что-то Нотону в ухо и бросился на него. Американец
вырвался и увидел, как бедуина утянуло вниз, в огромный клубок
дерущихся. Он стал отступать от этих потных голых тел, облепленных
песком, и снова споткнулся о ребенка. Чертыхнувшись, Нотон пнул
наугад, попал в кого-то и услышал слабый вскрик. Женщина с
запавшими глазами, с серыми гнилыми зубами зашарила у него между
ног. Внутри у Нотона все перевернулось, он замахнулся и сильно ударил
ее в подбородок. Другая женщина вцепилась ему в спину, укусила за ухо,
разодрала ногтями рубашку. Нотон выругался и стряхнул ее с себя. Он
тяжело дышал, из разорванной мочки уха капала кровь. Изможденный
араб в перепачканной одежде пнул Нотона в пах, но Нотон поймал его за
лодыжку, дернул на себя, и араб опрокинулся на какую-то впавшую в
ступор голую парочку.
У Нотона не было времени на раздумья. Кровь бросилась ему в
голову. Будьте вы прокляты, сказал он. Будьте вы все прокляты,
провалитесь вы к черту. Они поубивают друг друга и его, они не
успокоятся, пока не погибнут. Он услышал выстрелы и задумался, сумеет
ли отыскать Мусаллима. Вонь стояла такая, что трудно было дышать.
Нотон задыхался. Будьте вы прокляты, сказал он. Вы хотите убить меня.
Он наткнулся на двух бедуинов с ножами в руках; у одного на груди была
глубокая рана, потухший взгляд говорил о том, что этот человек
истекает кровью. Он заметил Нотона и, с проклятием повернувшись к
нему, замахнулся. Его противник немедленно воспользовался этим и с
быстротой молнии вонзил нож ему в поясницу.
Нотон подхватил нож упавшего бродяги и попятился от
победителя. Он крикнул: "Проваливай!" - но его голос затерялся в
невыносимом шуме. Американец прочел в глазах бедуина свой смертный
приговор. Позади, над самым ухом у Нотона, послышался яростный
вопль. Резко обернувшись, чтобы нанести удар, Нотон споткнулся о чье-
то тело и тяжело рухнул на землю, полосуя ножом воздух в
новообретенном стремлении спасти свою жизнь.
Стон вдруг оборвался.
Те, что боролись в окровавленном песке, застыли, словно чья-то
рука неожиданно вырвала их из тисков злобы и гнева. Совокупляющиеся
тела замедлили свои содрогания. Посреди шатра Нотон увидел
Мусаллима с револьвером в руке. Их взгляды встретились.
Нотон дрожал от ярости и смятения. Его руки и грудь были
горячими и липкими от пота, он смутно сознавал, что прокусил нижнюю
губу. Его лихорадило, ноги подкашивались. Когда его ноздрей коснулся
сладковатый запах крови, он выронил нож и, как раненый зверь,
уткнулся лицом в песок.
Он перерезал горло ребенку.
Нотон вскрикнул, оттолкнул от себя обмякшее тельце и стал
отползать в сторону. Открытые глаза мальчика над чудовищно
искромсанным горлом незряче смотрели на Нотона, рана походила на
смеющийся окровавленный рот. Нотон переползал через людей, которые
старались дотронуться до него, вцепиться ему в мгновенно осунувшееся
лицо, оторвать лоскуток от лохмотьев рубашки. Он прятал лицо, ежился
от легких, любовных прикосновений неугомонных рук.
Вдруг шум возобновился с новой силой - выкрикивали ~имя~.
Нотону показалось, что он замурован в склепе со стенами из живой
плоти. Он протянул руку и коснулся обнаженного женского бедра.
Женщина жадно присосалась к его губам. Вокруг воздевали руки, ~Ваал
Ваал Ваал~ кружило над головой. Нотон вздохнул - это было дыхание
Ваала. Стиснул скользкую плоть - это была плоть Ваала. Впился в
кривящийся рот - это был рот Ваала.
Глаза Нотону заливал пот, все плыло, туманилось, как во сне. Его
вдруг обуял восторг, он чувствовал, что свободен, что его ласкает
женщина или женщины, каких он прежде никогда не встречал. Запах
крови лишь обострял чувственное восприятие. Нотон рванул с себя
остатки рубашки, движимый внезапным желанием избавиться от них, и
женщина впилась зубами ему в живот, как тигрица. Голоса вокруг
достигли недосягаемых высот, и Нотон отдался во власть безумия.
~Имя~ билось внутри его. Он еще не заговорил, а оно уже заполнило его
рот. И Нотон сказал: "Ваал".
Сквозь плавающий в глазах туман он различил каких-то людей,
ходивших среди паломников. Одного он как будто бы узнал, но не мог
припомнить, где его видел. Охваченная неистовством толпа испустила
истошный многоголосый крик. Нотон хотел встать, но он был слишком
слаб и, понурив голову, опустился на прежнее место. Потом кто-то взял
его за плечо и настойчиво потянул вверх. Рука была цепкая, сильная,
ногти больно впивались в тело. Нотон попытался рассмотреть, кто это, и
не смог; неизвестный возвышался над ним, словно изваяние с
гигантскими гениталиями.
Лба Нотона коснулся палец.
Американцу показалось, что по его телу пробежал слабый
электрический разряд, и он открыл рот, чтобы вскрикнуть в сладкой
муке: его кровь обратилась в жидкий огонь. Тогда незнакомец отпустил
его и исчез в толчее.
Нотон пошатнулся, но кто-то, подошедший сбоку, поддержал его.
Молодой человек огляделся и с трудом различил сквозь дымку усталое,
но спокойное и безмятежное лицо Мусаллима. Грудь богатого кувейтца
была исцарапана, бурнус исчез. Нотон моргнул. На лбу у Мусаллима,
точно между глаз, краснела какая-то отметина. Пятно? Нет, поправил
себя Нотон, не пятно. Не пятно. След пальца.
Когда он протянул руку, чтобы дотронуться до алой метки, колени
у него подломились.
15
Собирая чемоданы, Вирга наткнулся на относительно свежий
номер "Тайм". Журнал пришел по почте несколько дней назад, и
профессор еще тогда прочел его от корки до корки, основное внимание
обратив на интересную для себя статью. Сейчас он взял журнал и по
застланному серым ковром коридору отправился в кабинет. Он включил
свет и сел за письменный стол, чтобы перечитать статью: за последние
