- Ну, садись, Джеффри. Мне бы хотелось поговорить с тобой...
Ребенок не шелохнулся. Отец Робсон усомнился, слышал ли его
мальчик вообще.
- Я не кусаюсь, - сказал отец Робсон. - Иди сюда.
- Зачем?
- Не люблю, когда собеседник далеко. Иначе я попросил бы
позвать тебя к телефону в вестибюле.
- И надо было - сэкономили бы время.
Отец Робсон хмыкнул. Крепкий орешек. Кое-как изобразив
улыбку, он сказал:
- По-моему, ты любишь книги. Мне казалось, здесь тебе будет
уютно.
- Будет, - ответил мальчик, - если вы уйдете.
- Тебе совсем не интересно, почему я захотел поговорить с тобой?
- Нет.
- Почему же?
Ребенок молчал. Приглядываясь к мальчику в полумраке
библиотеки, отец Робсон вдруг уверился, что в глазах ребенка на миг
вспыхнул красный огонь. Это было так неожиданно, что у него
закружилась голова.
- Я это уже знаю, - после минутной паузы ответил Ваал. Он
подошел к полкам и стал разглядывать рисунки на суперобложках. - Вас
послали сюда поговорить со мной, потому что я, как вы выражаетесь,
"неисправимый". Сестра Мириам видит во мне "преступные
наклонности". Отец Кэри называет меня "смутьяном". Разве не так?
- Да, это правда, - признал отец Робсон, делая шаг к мальчику. -
Но я не верю, что ты такой, Джеффри.
Ваал резко повернул голову, и его глаза полыхнули столь жутким и
неестественным светом, что отец Робсон остановился, точно наткнулся
на стену.
- Не подходите, - негромко предостерег ребенок. Убедившись, что
священник готов подчиниться, Ваал вновь обратил взгляд на полки с
книгами. - Вы психолог. Что вы видите во мне?
- Я психолог, но не телепат, - ответил Робсон, прищуриваясь. Не
почудились ли ему эти красные огоньки? Вероятно, виновато скверное
освещение. - Если я не могу подступиться к тебе в обычном смысле этого
слова, то уж проникнуть в твое сознание мне и подавно не дано.
- Тогда я сам расскажу вам, что вы во мне видите, - сказал Ваал. -
Вы полагаете, что у меня не в порядке психика; вы полагаете, что на меня
повлияло некое событие - или ряд событий - моего прошлого.
Правильно?
- Да. Как ты это узнал?
- Я очень люблю книги, - ответил Ваал, вскидывая глаза на отца
Робсона. - Вы ведь сами так сказали?
Отец Робсон кивнул. С подобным ребенком ему еще не
приходилось иметь дела. В нем была некая странность: этот обычный с
виду десятилетний мальчик в заплатанных джинсах и свитере был
необычайно развит, он обладал такой ясностью ума, которая позволяла
заподозрить в нем экстрасенсорные способности. А аура, окружавшая
его, аура гнетущей, властной силы? Такого, сказал себе отец Робсон, я не
припомню. Он спросил:
- Почему ты так упорно отрекаешься от своего имени, Джеффри?
Хочешь порвать с прошлым?
- Меня зовут Ваал. Это мое единственное имя. И от него я не
отрекаюсь. У вас не идет из головы тот случай из моего прошлого,
который, по вашему мнению, так повлиял на меня. Вы полагаете, что я
перенес душевную травму и поэтому хочу забыть весь тот период.
Отец Робсон заметил в выражении лица ребенка нечто такое, чего
он, столько лет проработавший детским психологом, не умел
определить.
- Какой случай ты имеешь в виду?
Ваал посмотрел на него. По его губам скользнула усмешка.
- Я... забыл.
- Ты хитришь.
- Нет, - возразил Ваал. - Просто продолжаю игру, которую
начали вы.
- Ты умный мальчик, - заметил отец Робсон. - Я не стану
говорить с тобой так, как обычно говорю с другими. Буду с тобой
откровенен. За последний год ты перебывал в полудюжине семей, и
всякий раз тебя возвращали в приют из-за твоего невыносимого, даже
агрессивного поведения. По-моему, тебе не очень хочется покидать
стены приюта.
Ваал молча слушал.
- Чего же ты хочешь? Чего ты ждешь? Наступит время, когда ты
станешь слишком большим, чтобы оставаться в приюте. Что же тогда?
- Тогда... - начал Ваал, и отец Робсон подумал, что сейчас
услышит больше, но мальчик медленно закрыл рот. Он стоял, не
шевелясь, не говоря ни слова, и смотрел на человека в глубине
расчерченной полосками света и тени библиотеки.
Нет, так толку не будет, сказал себе отец Робсон. Этот ребенок
требует постоянного внимания профессионального психолога. Надежда
построить мостик между собой и мальчиком оказалась напрасной. Он
ничего не достиг. Делая последнюю попытку, он спросил:
- Почему ты не ходишь вместе со всеми в часовню?
- Не хочу.
- Ты неверующий?
- Верующий.
Лаконичный ответ удивил отца Робсона. Он ожидал грубости.
- Значит, ты веришь в Бога? - спросил он.
- В бога? - повторил Ваал, скользя внимательным взглядом по
полкам, плотно заставленным книгами. - Возможно, не в вашего.
- Твой Бог не такой, как наш?
Мальчик медленно повернул голову. Его губы искривила холодная
усмешка.
- Ваш Бог, - сказал он, - бог церквей с белыми колокольнями. И
только. За церковным порогом он бессилен. Мой бог - бог подворотни,
борделя, всего мира. Он - подлинный повелитель.
- Боже мой, Джеффри, - воскликнул отец Робсон, пораженный
этим всплеском эмоций. - Как ты стал таким? Кто вбил тебе в голову
этот страшный бред? - Он шагнул вперед, чтобы яснее увидеть лицо
ребенка.
Ваал прорычал:
- Назад.
Но отец Робсон не послушался. Он хотел подойти ближе, так,
чтобы можно было дотронуться до мальчика. Он сказал:
- Джеффри...
В ту же секунду мальчик крикнул: "Назад, я сказал!" - таким
голосом, что отца Робсона отбросило к полкам и книжной лавиной
свалило на пол. Что-то душило отчаянно сопротивлявшегося
священника, парализовало, лишило способности двигаться, дышать,
думать.
Мальчик одной рукой сбрасывал книги с полок и расшвыривал по
библиотеке; летали пожелтевшие страницы, рвались переплеты. Стиснув
зубы, дыша хрипло, точно разъяренный зверь, он ринулся за стеллажи.
Отец Робсон увидел, что мальчишка очутился в той части библиотеки,
где хранилась религиозная литература. Охваченный страшной,
неуправляемой яростью - священник не подчинился ему! - Ваал рвал
книги в клочья, и обрывки медленно опускались на пол к его ногам.
Отец Робсон хотел закричать, но неведомая сила, удерживавшая
его, сдавила ему горло, и оттуда вырвался лишь едва слышный хрип.
Перед глазами у него все плыло, а голова, казалось, разбухла от
прихлынувшей крови, стала безобразно несоразмерной, точно у
ярмарочного урода, и грозила вот-вот лопнуть.
Но ребенок остановился. Он стоял посреди учиненного им
погрома и усмехался отцу Робсону так свирепо, что кровь стыла в жилах.
Потом он медленно, грациозно поднял руку. В ней была зажата
Библия в белом переплете. На глазах у отца Робсона книга вдруг
задымилась; дым заклубился над головой мальчика и поплыл вверх, к
лампам на потолке. Ваал разжал руку, и Библия рассыпалась по полу
горками перепутанных страниц. Ваал объявил:
- Наш разговор окончен.
Резко повернулся и вышел.
Когда ребенок ушел, гнетущая сила освободила отца Робсона из
своего плена. Он ощупал шею, уверенный, что за горло его держала чья-
то рука, но зная, что синяков не найдет. Он подождал, пока затихнет
внезапно пробравшая его дрожь, потом осторожно порылся среди
усеявших пол страниц и переплетов. Сильно пахло горелой бумагой, и он
искал источник этого запаха.
Он нашел Библию в белом переплете, которую Ваал держал в
высоко поднятой руке. На обложке и корешке виднелась бурая
подпалина, след, при виде которого у священника мгновенно
перехватило дыхание, словно пол вдруг ушел у него из-под ног.
След руки.
8
Отец Робсон, сунув руки в карманы, шел по территории приюта.
Заходящее солнце отбрасывало на землю под деревьями пятнистые тени.
Покончив с теми немногими бумагами, на каких ему удалось
сосредоточиться, отец Робсон разложил их по папкам в своем кабинете и
наконец вышел подышать бодрящим осенним воздухом, отдающим
холодным канадским ветром и горьковатым ароматом листьев,
горевших на задних двориках Олбани. Библию он надежно запер в сейф.
Он шел, глядя себе под ноги. В вышине, в пылающих кронах
деревьев, вдруг пронесся ветер и осыпал его дождем листьев. Цепляясь за
его пальто, они падали на землю.
За годы, проведенные в приюте, за все то время, что отец Робсон
изучал особенности детской психики, он ни разу не сталкивался ни с чем
подобным. Сила ненависти мальчика, выбранное им имя, невероятные,
сверхъестественные эрудиция и ум, отпечаток ладони, выжженный на
Библии, - возможно, думал священник, это лежит за пределами
человеческого опыта. Несколько лет назад ему попался такой же
маленький ненавистник, дитя улиц, рано наученное бороться за
выживание. Он ненавидел все и вся, и отец Робсон понимал почему; в
случае Джеффри Харпера Рейнса, или Ваала, простого объяснения не
было. Возможно, этими приступами ярости, желанием нападать заявляла
о себе мания преследования - но след руки, выжженный на обложке?..
Нет, этому не было объяснения.
Он никому не рассказал о случившемся. Наконец успокоившись,
он собрал в разгромленной библиотеке все уцелевшие книги и расставил
их по местам. О тех, которые требовали замены, он решил поговорить с
библиотекарем позже. Зажав Библию под мышкой, отец Робсон вернулся
к себе в кабинет, закурил и сидел, глядя на отпечаток ладони, пока глаза
ему не застлал дым.
Сейчас, шагая по территории приюта, он решил, что пока не
может посвятить в происшедшее отца Данна. Нужно осторожно
понаблюдать за ребенком, негласно обследовать его; потом, когда
исследование будет завершено, может быть, появится какое-нибудь
объяснение. Но до тех пор покоя ему не будет.
Когда отец Робсон пересекал асфальтированную автостоянку,
направляясь к административному корпусу, из тени дерева протянулась
бледная рука и поймала его за рукав.
Он резко обернулся и оказался лицом к лицу с женщиной в черном.
Одна из приютских сестер. Он узнал ее.
- Сестра Розамунда!
- Извините. Вас что-то тревожит? Я видела, как вы шли...
- Нет, нет. - Отец Робсон не поднимал головы. Они шли под
деревьями, двое в развевающихся черных одеяниях. - Вам не холодно?
Поднимается ветер.
Сестра Розамунда промолчала. Впереди высилась темная громада
приюта; огни в окнах придавали ей сходство с огромным черным
бульдогом, который, насупившись, следил за ними, напружинив перед
прыжком мощные задние лапы.
- Я слышала сегодня ваш разговор с Джеффри Рейнсом в
библиотеке, - чуть погодя сказала она. - Я не хотела подслушивать, но
так вышло...
Отец Робсон кивнул. Сестра Розамунда покосилась на него и
заметила глубокие складки, избороздившие его лицо, паутинку морщин
вокруг настороженных глаз. Он сказал:
- Не знаю, как с ним быть. Здесь, в приюте, больше сотни детей, и
с каждым я могу найти общий язык. С каждым. А с этим - нет. Мне даже
кажется, что он не хочет, чтобы ему помогли.
- Я думаю, хочет. В глубине души.
Отец Робсон хмыкнул.
- Ну разве что. Вы проработали у нас два месяца. Не
разочаровались?
- Ничуть.
- Вас привлекает работа с сиротами?
Она улыбнулась: профессиональное любопытство психолога
работало сверхурочно. Он улыбнулся в ответ, однако его глаза
внимательно следили за ней.
- Они привлекают меня своей беспомощностью, - созналась она. -
Им нужно плечо, на которое можно было бы опереться, и мне нравится
его подставлять. Мне невыносима мысль о том, что когда-нибудь их
выпихнут в большой мир, а им некуда будет пойти.
- И все же многие из них предпочли бы улицу нашим стенам, -
заметил отец Робсон.
- Потому что они по старой памяти боятся нас. Очень сложно
разрушить их представление о нас как о строгих, одетых в черные рясы
наставниках, которые бьют детей линейкой по рукам.
Отец Робсон кивнул, заинтригованный столь страстной критикой
былого приютского воспитания.
- Согласен. Вы сегодня слышали Рейнса. Как по-вашему, не
помогла бы здесь пресловутая линейка?
- Нет.
- А что же?
- Уважение и понимание. У него человеческая сердцевина, но,
