Робсоном беседовали на эту тему.
- Ну, тогда, - сказал отец Данн, - послушайте. Младенец - самое
нежное и чувствительное из всех творений Господа. Едва родившись,
ребенок уже тянет ручки, чтобы касаниями исследовать новую среду
обитания. И реагирует на эту среду; а она в определенной степени
формирует его. Младенцы, да и вообще все дети независимо от возраста,
необычайно восприимчивы к проявлению различных чувств,
переживаний, страстей. - Он многозначительно воздел палец. - И
особенно к ненависти. Ребенок способен до конца жизни носить в себе
пагубные, разрушительные страсти, пограничные с насилием эмоции. У
мальчика, о котором идет речь, жизнь складывалась... сложно. Насилие,
учиненное над его матерью, заронило в ее душу малую искру ненависти,
которая, беспрепятственно разгораясь, привела к убийству отца
Джеффри. Мать мальчика убила мужа на глазах у ребенка. Я полагаю,
что именно здесь корень той ненависти, а может быть, страдания,
которое носит в себе Джеффри. Сцена жестокого насилия произвела на
мальчика сильнейшее впечатление и до сих пор жива где-то на самом дне
его памяти...
Вошла миссис Бимон и положила на стол отца Данна желтую
папку, помеченную "Рейнс, Джеффри Харпер". Отец Данн поблагодарил
и принялся молча листать страницы.
- Возможно, Джеффри не помнит подробностей той ночи... по
крайней мере, не сознает этого. Но на уровне подсознания он помнит
каждое грубое слово, каждый жестокий удар. - Он на мгновение отвлекся
от изучения бумаг, желая удостовериться, что собеседница внимательно
его слушает. - Вдобавок, сестра Мириам, нам приходится считаться с
психологией осиротевшего ребенка. Здесь у нас - сироты от рождения,
никому не нужные дети, трудные дети. Они не просили их рожать. Они
считают себя ошибкой, следствием того, что кто-то забыл принять
противозачаточные таблетки. Нам удается - очень медленно, ценой
неимоверных усилий, с ничтожной отдачей - пробиться к некоторым из
них. Но этот Рейнс... он пока еще не впустил нас к себе в душу.
- Он пугает меня, - сказала сестра Мириам.
Отец Данн хмыкнул и вновь погрузился в изучение желтой папки.
- Он здесь четыре месяца. Его перевели к нам из школы Святого
Франциска в Трентоне. Туда он попал из нью-йоркского приюта
Богоматери, успев перед тем побывать в приюте Святого Винсента для
мальчиков, тоже в Нью-Йорке. Его несколько раз усыновляли, но по тем
или иным причинам он не приживался. Все приемные родители
отмечали его нежелание общаться, неуступчивость... - отец Данн
взглянул на сестру Мириам, - грубость и дурные привычки,
непокорность родительской власти. И еще одно: он упорно отказывается
откликаться на христианские имена. - Священник поднял голову и
посмотрел на монахиню. - Что скажете?
- Сейчас он отказывается откликаться даже на свое настоящее имя.
Он называет себя Ваалом, и я слышала, как кое-кто из ребят так его
называл.
- Да, - проговорил отец Данн, поворачиваясь вместе с креслом к
распахнутому окну, чтобы посмотреть на детей, играющих во дворе. -
Да. И, насколько я понял, он отказывается ходить на службы в часовню.
Это так?
- Да, сэр. Именно так. Он отказывается даже входить в часовню.
Мы лишили его возможности смотреть фильмы, играть на площадке с
другими детьми, чего только не пробовали, и все зря. Отец Робсон
посоветовал восстановить все его права и больше не тратить на это силы.
- Мне кажется, это самое лучшее, - заметил отец Данн. - Очень и
очень странно... А что, его отец был человеком верующим?
Сестра Мириам покачала головой, и отец Данн сказал:
- Что ж, я тоже не знаю. Мне известно только то, что содержится в
этой папке. Он, кажется, мало общается с другими детьми?
- По-моему, есть несколько таких, кто пользуется его доверием, но
все они похожи на него, такие же молчаливые и подозрительные. И все
же, несмотря на всю свою непокорность, он прекрасно учится. Он много
читает, особенно по истории и географии, и жизнеописания. Могу также
отметить его нездоровый интерес к личности Гитлера. Однажды в
библиотеке я услышала, как он скрипел зубами. Он читал тогда статью о
газовых печах Дахау в старом номере "Лайф" и захлопнул журнал, когда
заметил, что я наблюдаю за ним.
Отец Данн хмыкнул.
- Подозреваю, что он куда умнее, чем хочет казаться.
- Сэр?
Священник постучал по раскрытой перед ним странице.
- Судя по результатам стандартных тестов, у него феноменальные
способности, и все же отец Робсон, проводивший тестирование, считает,
что Джеффри поскромничал. Ему кажется, что на некоторые вопросы
мальчик намеренно ответил неверно. Вы можете мне это объяснить?
- Нет, сэр.
- И я не могу, - сознался отец Данн и пробормотал что-то себе под
нос.
- Сэр? - переспросила сестра Мириам, наклонившись к нему.
- Ваал... Ваал, - негромко повторил священник. Потом, словно
ему в голову пришла неожиданная мысль, снова повернулся к ней. - Он
играет с нами, сестра Мириам. И, смею вас уверить, подсознательно
хочет прекратить эту игру. Отец Робсон - хорошо разбирается в таких...
сложных случаях. Я попрошу его поговорить с Джеффри. Однако, сестра
Мириам, мы тоже не должны опускать руки. Ради самого мальчика нам
нужно проявить столько терпения и силы... - он помолчал, стараясь
сформулировать поточнее, - сколько должно. Договорились? - Он
вопросительно взглянул на сестру Мириам.
- Да, сэр, - ответила она. - Надеюсь, отцу Робсону удастся понять
его лучше, чем мне.
- В таком случае, решено. Я попрошу его при первой же
возможности поговорить с мальчиком. Всего доброго, сестра Мириам.
- Всего доброго, отец Данн, - ответила она, вежливо наклонив
голову, и встала.
Когда дверь за сестрой Мириам закрылась, отец Данн еще
мгновение молча смотрел в окно во двор, где бестолково, точно
ослепшие от осеннего солнца неопрятные летучие мыши, носились дети.
Он потянулся к ящику стола, где лежала коробка с сигарами, но
передумал: нет, до вечера - никаких сигар. Предписание врача. Вместо
этого он взял с полки за письменным столом книгу о расстройствах
психики у детей младшего школьного возраста. Но, пока его взгляд
считывал сухую логическую информацию, его память вела поединок с
именем Ваал.
Повелитель демонов.
Отец Данн закрыл книгу и снова поглядел в окно. Какие
загадочные существа дети, сказал он себе. Живут собственной тайной
жизнью и захлопывают двери перед всяким, кто пытается войти; дети
очень ревниво относятся к своей загадочной личности и с наступлением
ночи совершенно преображаются. Преображаются так, что порой даже
родные не могут их узнать.
7
Ребенок медленно шел вдоль высокой сетчатой ограды. Здесь к
детской площадке вплотную подступала разноцветная чаща. Он
остановился, повернулся спиной к остальным детям, которые с визгом
носились по пыльному двору, и устремил неподвижный взгляд туда, где
лес прорезала скоростная трасса, идущая через Олбани в город.
Мгновение спустя он обернулся, привалился к забору и стал смотреть,
как ребята азартно гоняют футбольный мяч.
К нему подошли двое: коренастый крепыш с густой черной
шевелюрой и торчащими зубами, и мальчик потоньше, рыжеватый
блондин с глубоко посаженными голубыми глазами. Рыжеватый сказал:
- Эта очкастая - настоящая ведьма.
Ваал молчал. Его тонкие пальцы были продеты в металлические
ячейки ограды.
- Здесь настоящая тюрьма, - отозвался он через секунду. - Они
боятся нас. Разве вы этого не чувствуете? И из страха запирают нас в
клетку. Но долго им нас не удержать.
- Да разве отсюда сбежишь? - спросил рыжеватый.
Черные глаза сверкнули:
- Вы уже сомневаетесь во мне?
- Нет. Нет, Ваал. Я тебе верю.
- Всему свое время, - тихо проговорил Ваал. - Я изберу друзей и
уведу их с собой. Остальные погибнут.
- Возьми меня с собой, Ваал, - заныл коренастый. - Ну возьми...
Ваал ухмыльнулся, однако его черные глаза оставались
безжизненными и непроницаемыми. Он протянул руку и, запустив
пальцы в темные кудрявые волосы, притянул к себе голову мальчика.
Поблескивающие черные глаза оказались всего в нескольких дюймах от
лица крепыша.
- Надо любить меня, Томас, - прошептал Ваал. - Любить меня и
делать все, что я скажу. Тогда я смогу спасти тебя.
Томас дрожал. Из приоткрытого рта капнула слюна, повисла
серебристой нитью на подбородке. Он сморгнул слезы, грозившие
хлынуть по щекам, и выдавил:
- Я люблю тебя, Ваал. Не бросай меня.
- Мало говорить, что ты любишь меня. Нужно доказать это, и ты
докажешь.
- Докажу, - поспешно заверил Томас. - Докажу, вот увидишь!
Оба мальчика не двигались с места, словно загипнотизированные.
Взгляд Ваала не давал им уйти.
Кто-то позвал: "Джеффри! Джеффри!"
Ваал моргнул. Ребята, пригибаясь, побежали через площадку.
Кто-то шел к нему: монахиня в трепещущей на ветру черной рясе,
сестра Розамунда. Она подошла и, улыбаясь, сказала:
- Джеффри, сегодня ты освобожден от урока чтения. С тобой
хочет поговорить отец Робсон.
Ваал кивнул. Он молча последовал за ней через двор, сквозь
крикливую толпу детей, расступившихся перед ним, и дальше, в
полутемные, затейливо переплетающиеся приютские коридоры. При
этом он все время внимательно наблюдал, как обозначаются под
просторной рясой ягодицы монахини.
Сестре Розамунде было, вероятно, чуть-чуть за тридцать.
Овальное лицо с высоким лбом, очень чистые зеленовато-голубые глаза
и золотистые с рыжинкой волосы. Она совсем не походила на прочих
воспитательниц с землистыми лицами, в очках с толстыми стеклами; с
точки зрения Ваала, она была доступной. Она единственная поощряла
детей приходить к ней с личными проблемами и, широко раскрыв глаза,
подбадривая и утешая взглядом, снова и снова выслушивала рассказы о
пьянчугах отцах и матерях-потаскухах, о побоях и наркотиках.
Интересно, думал Ваал, она хоть раз спала с мужиком?
Они поднимались по широкой лестнице. Сестра Розамунда
оглянулась, желая убедиться, что мальчик идет за ней, и заметила, как
его взгляд метнулся от ее бедер к лицу и снова вернулся к прежнему
объекту наблюдения.
У нее пропало желание оглядываться. Она чувствовала, как
мальчишка взглядом срывал с нее рясу и обшаривал полные бедра - так
пальцы бегают по клавишам: тронуть здесь, здесь и здесь. Сестра
Розамунда плотно сжала побелевшие губы; у нее затряслись руки. Взгляд
ребенка добрался под рясой до ее нижнего белья и неумолимо скользнул
к треугольнику между ног. Она резко обернулась, не в силах дольше
сохранять спокойствие:
- Прекрати!
- Прекратить что? - спросил мальчик.
Сестра Розамунда остановилась, дрожа и беззвучно шевеля губами.
Она недолго проработала в приюте и тем не менее понимала ребят - и их
безобидные шалости, и мерзкий уличный жаргон. Все это было ей
понятно. Но этот ребенок... его она не могла понять. В нем было нечто
неуловимое, что и привлекало ее, и отталкивало. Сейчас, под его
холодным оценивающим взглядом, к ее горлу подкатил ледяной комок
страха.
Они остановились перед закрытой дверью библиотеки. Вздрогнув
при звуке собственного напряженного голоса, сестра Розамунда сказала:
- Отец Робсон хочет поговорить с тобой.
На пороге он обернулся и неприметно улыбнулся ей, как кот,
подкрадывающийся к запертой в клетке канарейке. Сестра Розамунда
обмерла и выпустила дверь. Та захлопнулась.
В библиотеке пахло старой бумагой и книжными переплетами.
Она еще не открылась для посетителей, и на полках царил порядок, все
лежало на местах. Стулья были аккуратно расставлены вокруг круглых
столиков. Взгляд Ваала обежал комнату и уперся в спину мужчине,
который стоял в углу, легонько поглаживая пальцем книжные корешки.
Отец Робсон слышал, как закрылась дверь, и краешком глаза
наблюдал за мальчиком. Теперь он медленно повернулся к нему от
книжных полок.
- Здравствуй, Джеффри. Как дела?
Мальчик не двигался с места. Где-то в дальнем углу библиотеки
тикали часы, качался маятник - туда-сюда, туда-сюда.
