мною и Коффеном. Когда Коффен заметил это, он резким жестом показал на
труп и сказал:
- Вы видите это? Он сам виноват в своей смерти. Он хотел сесть рядом
со мною. Но бревно может выдержать только одного, я принужден был сказать
ему об этом. Но нет, он настаивал, и я должен был спасать свою жизнь... Вы
поймете меня без слов, у вас есть глаза, чтобы видеть. Еще раз
предупреждаю, не приближайтесь!
Я дошел до предела отчаяния, чтобы не бояться угроз, но его страшное
признание заставило меня похолодеть от ужаса. Я перестал гнаться за ним и
удовольствовался тем, что лишь удерживался на поверхности.
Чтобы избежать соседства с несчастным Биллом, я поплыл. Скорее
какой-то инстинкт, чем воля, заставил меня издали следить за Коффеном,
хотя ни малейшей надежды на помощь не оставалось. Было очевидно, что он не
может помочь мне, не рискуя погибнуть сам. Я все еще видел его нахмуренный
лоб, суровое безжалоствное лицо, крепко сжатые губы. Он действительно мог
убить меня, если бы я к нему приблизился.
Тем не менее я продолжал следовать за ним, благоразумно держась на
почтительном расстоянии от грозного оружия, которому он нашел такое
страшное употребление.
4. ПОМНИТЕ БИЛЛА!
Почти десять минут я плыл за Коффеном. Он направлялся все прямо,
кое-как помогая себе копьем, и я следовал за ним с такой легкостью, что
иногда мне казалось, будто меня тащат на буксире. Мы продвигались вперед,
сохраняя между собою одно и то же расстояние. Мы не обменялись больше ни
единым словом, но каждый раз, когда он оборачивался ко мне, я видел на
лице его все то же холодное, неумолимое выражение.
Я думаю, для него было бы большим облегчением, если бы я пошел ко
дну. Я же, уверенный в своем искусстве плавать и в своей природной силе,
думал, что смогу плыть за ним до бесконечности. Но все чаще спрашивал
себя: для чего? Да, для чего? Однако словно какой-то необъяснимый магнит
влек меня помимо моей воли за человеком, который не мог и не хотел оказать
мне никакой помощи и, не моргнув глазом, убил бы меня, если бы я только
протянул руку, чтобы коснуться его бревна. Может быть, я действительно
находился под властью магнетизма и был зачарован Коффеном, как птичка
змеей.
Но вместе с тем это чувство было понятно: если было суждено умереть,
то я предпочел бы умереть на глазах другого человеческого существа, а не в
ужасной пустыне океана, покинутый всеми. Я приходил в ужас при мысли, что
отстану и умру одиноким, поглощенный и захлестнутый волнами, и никто не
услышит моей мольбы и не скажет мне последнего прости! Я буду слышать в
час своей кончины только нетерпеливые крики голодных птиц, потому что
море, как и суша, имеет своих хищников. Эти ужасные крики звучали в моих
ушах. Птицы знали, что скоро я опущусь в бездну, чтобы потом снова всплыть
и стать их добычей...
Ужас, охвативший меня, становился невыносимым. И физически и
нравственно я едва держался. Но что делать? Перестать плыть и пойти ко дну
или собрать все силы и вступить в борьбу с Коффеном за обладание его
обломком, рискуя жизнью, не обращая внимания на его угрозы?
К счастью, я не прибегнул к таким крайностям, и позднее мне оказал
помощь именно этот человек, на которого я смотрел как на злейшего врага.
Когда мы оба в отчаянии боролись с волнами, наши взгляды часто
встречались. И вдруг мне показалось, что на его лице блеснул луч
сострадания. Я знал, что по натуре он не был ни зол, ни жесток, и что не
по отсутствию человеколюбия он был так неумолим. В нем говорил самый
могущественный инстинкт, инстинкт самосохранения. Я и теперь в глубине
души не могу осудить его за его поведение при таких условиях. Но в эти
страшные минуты я и сам боролся за свою жизнь, во мне говорил тот же
инстинкт. Взгляд Коффена, устремленный на меня, казалось, говорил: "Ну,
бедный мальчик, вы мужественно боролись, и я в отчаянии, что ничего не
могу сделать для вас. Вы видите, что этот обломок не выдержит двоих, и,
конечно, не ждете, что я принесу свою жизнь в жертву, чтобы спасти вашу".
Ни одно из этих слов не было произнесено, но я готов был поклясться,
что он произнес их и что я их слышал. Вот почему я сказал ему:
- Я хорошо понимаю, что это бревно не выдержит двоих, но, может быть,
вы увидите что-нибудь, на чем я могу спастись? Вы выше, чем я, вы над
водой. Ради Бога, взгляните вокруг!
Он сдался на мои мольбы и внимательно осмотрел поверхность моря. Я
жадно следил за его взглядами и изучал выражение его лица с тягостным
беспокойством.
Спустя немного времени он взглянул на меня и разочарованно произнес:
- Ничего!
- Смотрите еще! - кричал я ему в отчаянии. - Осмотрели ли вы всю
линию горизонта? Может быть, видно корабль или флаг, который мы воткнули
на кашалоте? Может, вы их просто не заметили?
- Я бы хотел что-нибудь увидеть, - отвечал он уныло, - я слежу уже
давно. Пусть Господь сжалится над нами, но я не вижу ни того, ни другого.
Снова сжалось мое сердце, но я продолжал плыть со всей энергией
отчаяния. Я следовал за Коффеном на том же расстоянии, мои взоры были
по-прежнему прикованы к его лицу, но уже совершенно бессознательно, потому
что я от него ничего не ждал. Я видел, что мое присутствие тяготило его.
Он боялся, может быть, что в последний момент я схвачусь за его бревно и
подвергну опасности его жизнь. Но я думал об этом меньше всего на свете
или, по крайней мере, не больше, чем об ином.
Когда он жадно всматривался в волны, очевидно разыскивая какой-нибудь
обломок, могущий меня поддержать, его сочувствие заставило меня забыть его
жестокость и угрозы - я был обезоружен.
Внезапно он вздрогнул, и его взор с глубоким вниманием устремился
куда-то в море.
- Что там? - спросил я без всякой надежды.
- Там, вон там, кажется, что-то похожее на весло.
- Где? Укажите мне направление поточнее!
- Вон там, направо, плывите с этой стороны, отсюда легче его
различить!
Я не заставил его повторять и, руководимый его указаниями, смело
поплыл вперед. Да, там, вдали, что-то было, я смутно видел какой-то
предмет. Когда я к нему приблизился, то увидел, что это не весло, а ворох
большой темной травы. Волна бросила меня на нее, и она окутала меня своими
длинными стеблями. Она парализовала меня, сковала движения, и я уже
предчувствовал свой конец.
Однако мне удалось высвободиться, и я снова поплыл к тому, кто
расставил мне эту западню. Вся моя ненависть, весь мой гнев вспыхнули
снова. Конечно, он хорошо знал, что плывущий предмет был просто травой, а
не обломком лодки. Ему представился случай избавиться от меня, не отягчая
свою совесть новым убийством. Но на этот раз я решил вступить с ним в
борьбу за обладание бревном.
Я был ослеплен бешенством до такой степени, что ни на мгновение не
задумался о том, на чьей стороне сила. Коффен был силен и смел. У него
было двойное преимущество передо мною. Он был вооружен и имел точку опоры,
чтобы действовать своим страшным оружием. У меня же не было иного оружия,
кроме моих рук, без помощи которых я не мог держаться на воде. Нужно было
совершенно обезуметь, чтобы решиться на такой поступок.
Но я считал это вполне естественным. По виду юноша, я обладал ростом
и силой мужчины, по ловкости и смелости знал немного соперников. Еще в
школе я слыл за атлета, и это воспоминание подстегивало меня напасть на
Коффена, несмотря на неравенство наших положений. Что еще побуждало меня
на этот шаг? Желание погибнуть в море. Я твердо знал, что рано или поздно
это случится, и мне хотелось поскорее покончить с этим в короткой и
бешеной борьбе, к которой я и готовился.
Разве у него больше прав на это бревно, чем у меня? Разве жизнь не
одинаково притягательна и для него и для меня? Он старше меня, он больше
видел свет, он многим насладился, тем больше оснований, чтобы он, а не я
ушел из жизни, не я, еще не достигший возраста возмужалости, не успевший
помириться с матерью... Эта последняя мысль была для меня невыносима. Она
довела меня до безумия и придала моим рукам сверхъестественную силу. Как
мне помнится, я никогда не плавал с такой быстротой.
Я приблизился к тому, на кого смотрел как на своего врага. Его глаза
были устремлены на меня, и я легко прочел в них его намерение. Он вынул
свое копье из воды и с угрожающим видом закричал:
- Еще раз предупреждаю, держитесь подальше! Помните Билла!
Ни его угрозы, ни страшный образ, вызванный его последними словами,
не удержали бы меня от борьбы, нет, меня удержали чувство более благродное
и мысль более возвышенная, мелькнувшая в это мгновение. Имел ли этот
человек действительное намерение устроить мне западню? Не стал ли он сам
жертвой оптического обмана? Может, он был искренен и я ошибался на его
счет? Если это так, то кем бы я стал, покусившись на его жизнь? А если,
победив, я узнаю, что он невинен, жертвой каких упреков совести я должен
стать!.. Потому что он несомненно утонул бы, отними я у него копье. Всем
известно, что Лидж Коффен, отличный и знающий моряк, был очень
посредственным пловцом.
Я решил оставить его в покое, если он сумеет убедительно объяснить
мне, что принял траву за весло.
- Мистер Коффен, когда вы сказали мне, чтобы я подплыл к этому
предмету, знали вы, что это не весло?
- Нет, я не знал этого. Кроме того, я не утверждал, что это весло, я
говорил совершенно честно.
- Это правда, мистер Коффен?
- Это правда, но у меня нет обыкновения клясться по пустякам, и я не
вижу теперь надобности в такой клятве. Для чего я стал бы лгать? Неужели
вы думаете, я боюсь, что вы отнимете у меня этот обломок? С этим копьем я
держу вас в своей власти, как кошка мышь. Даже сейчас мне довольно только
пожелать, чтобы убить вас. Но ни за что в мире я не хотел бы сделать это.
Я жалею только о том, что ничем не могу помочь вам. Иначе как погубив
себя, я не могу вас спасти.
Это объяснение рассеяло все мои сомнения. Я ошибался относительно
характера этого человека, теперь я лучше узнал его и, мне казалось, смогу
покорнее и терпеливее подчиниться своей участи.
По-видимому, моя драма приближалась к развязке. Я так ослаб, что мог
продержаться на поверхности очень недолго. Еще раз спросил я себя, не
лучше ли покончить разом и пойти ко дну, перестав сопротивляться. Я почти
решился, мне стоило только перестать двигать руками, чтобы опуститься на
дно бездны. Я подумал, что это будет самоубийством, хотя и вынужденным
обстоятельствами, но тяжким грехом. Однако разве я уверен, что Бог
окончательно покинул меня?
В эту минуту до меня донесся голос Коффена. В нем слышалась симпатия
человека, тронутого моим положением. Быть может, он все это время думал, в
свою очередь, о грехе эгоизма, который совершал, предоставляя меня моему
печальному жребию?
- Мэси, если вы поклянетесь вернуть мне бревно по первому моему
требованию, я уступлю вам его, чтобы вы могли немного отдохнуть. Я плохой
пловец, но все же некоторое время продержусь на воде. Ветер падает, и мы
должны быть недалеко от нашего кашалота. Мы сможем к нему пристать и
дождемся лодок или корабля, определенно отправленных на поиски. Хотите
дать клятву, какой я потребую?
- Да.
- Поклянитесь всеми вашими надеждами на вечное спасение.
Я едва имел силы повторить за ним слова клятвы.
- Довольно! - крикнул он и, бросившись в воду, оттолкнул бревно.
Минуту спустя я уже сидел на этом обломке, и так как я был значительно
легче Коффена, то бревно поднялось выше над поверхностью моря. Конечно,
