капитана! Пока мы возвращались к брошенному нами кашалоту, которого нам
уже не суждено было увидеть, Дринкуотер приказал принести себе рому, и еще
рому. Стакан следовал за стаканом, и скоро пришлось отнести капитана в его
каюту, так как сам он уже не мог доставить себя туда.
К счастью для нас, на судне был офицер, привычки и темперамент
которого представляли полную противоположность привычкам и темпераменту
капитана. Это был его помощник. Его звали Элиджа Коффен, но в силу
фамильярности, царившей на судне, его звали просто Лидж. Уроженец Новой
Англии, он был истинным китоловом в полном смысле этого слова. Одно имя
его уже было дипломом на звание китолова. Фенимор Купер, дав имя Длинного
Тома Коффена герою одного из своих романов, взял это имя из жизни.
Действительно, на всем побережье Массачусетса, от Нью-Бедфорда до Бостона,
не найдется селения, где не встретилась бы фамилия Коффен. Китоловное
судно, отправляющееся отсюда и не имеющее на борту хотя бы одного Коффена,
поистине могло считаться исключением.
В этом отношении "Летучее облако" подтвердило общее правило. Если
Лидж Коффен не был известен так же, как его однофамилец, герой романа, то
все же он был таким же бравым моряком, шарахался от крепких напитков и не
поддавался необдуманным порывам. Он был трезв, молчалив и благоразумен -
это были главные черты его характера.
Но не единственные, о чем мы еще узнаем. Не раз, прежде чем мы
обогнули мыс Горн, смелость Коффена подвергалась испытанию, и он всегда
выходил из таких испытаний с честью. Мне было суждено видеть его мужество
при таких исключительных и опасных обстоятельствах, в какие я никогда
больше не желал бы попасть.
Несколько месяцев мы охотились за кашалотами в Тихом океане. Здесь их
водилось очень много. Нефть еще не была открыта, и цены на спермацет были
так высоки, что это делало охоту на кашалотов гораздо выгоднее всякой
другой.
В двухстах лье от берегов Чили мы попали на хорошее место. Почти
каждый день мы встречали кашалотов и почти каждый день загарпунивали хотя
бы одного.
Наш капитан продолжал пить, и его тяга к рому "Санта Круц",
по-видимому, возрастала соответственно нашим успехам. Эта прогрессия не
была лишена некоторой опасности для экипажа.
Как бы то ни было, нам так повезло, что к Рождеству мы уже имели на
борту столько жира, сколько могло поднять "Летучее облако", еще сотня
бочонков - и наш корабль был бы полон. Естественно, мы были в прекрасном
настроении и решили отпраздновать Рождество так весело, как только это
возможно на борту судна.
Правда, мы были словно затеряны среди океана, в двухстах лье от
берега и еще дальше от родины, но мысль о Рождестве с его мистическими
обычаями так же владела нами, как если бы мы готовились к этому празднику
под отеческой кровлей или у дружеского очага.
Однако за отсутствием отеческой кровли и дружеского очага мы решили
на судне выполнить до мельчайших подробностей все обычные церемонии и
сделать заметную брешь в запасах "Летучего облака". Товарищи сказали мне,
что такова традиция на "Летучем облаке", уже не впервые проводившем этот
день в море. День Рождества праздновали всегда, будь то в Ледовитом океане
или в лазурных волнах южных морей.
Но на этот раз, помимо обычных причин, было и еще одно
обстоятельство, располагавшее к веселью. Нас можно было сравнить со
счастливыми охотниками, возвращающимися домой с полным ягдташем дичи. И в
самом деле, мы очень близко подошли к моменту возвращения домой. Наши
сердца согревали воспоминания о рождественских праздниках в кругу своей
семьи, среди сестер, кузин или любимых. Чтобы по возможности утешить нас в
отсутствии дам, наш великодушный патрон разрешил нам вино в каком угодно
количестве, ром и водку, и это усилило веселье на шканцах. Что касается
нашего повара-негра, то он заявил, что превзойдет самого себя и что
никогда еще компания голодных китоловов не видала такого пиршества, какое
готовит он для нас.
Некоторые из нас, печально настроенные, выражали сожаление по поводу
отсутствия традиционных индюка и гуся. Но где их взять посреди океана?
Настроенные более снисходительно полагали, что индюка и гуся могут
заменить чайки, бакланы или какие-нибудь другие морские птицы. уж их-то
было вокруг в изобилии. И даже альбатрос, если бы имел любезность
приблизиться к нам на выстрел, без сомнения мог бы украсить наш стол.
Но и без этого наш погреб предоставлял обилие съестных припасов,
которыми можно было утешиться. "Летучее облако" было снабжено провизией на
продолжительное плавание, наше же было довольно кратковременно, и мы могли
надеяться на настоящую оргию обжорства солониной, свининой, маринадами и
консервами. У нас был бы и пудинг из лучшей муки, изюма и сушеной
смородины, а вокруг пудинга запылал бы голубым огнем бренди, отпущенный
нам капитаном. Мы надеялись на суп, рыбу и другие блюда, рецепт которых
был у нашего достаточно искусного повара. Для экипажа, сидевшего полгода
на солонине, такое меню выглядело прямо-таки эпикурейским.
В день Рождества с самого утра палуба была, насколько возможно,
очищена от загромождавших ее предметов, хорошо вымыта, натерта пемзой,
совершенно как на военных кораблях. Принарядились и матросы во все, что
лучшего нашлось в их сундуках. Некоторые так разукрасились, словно на
корабле предполагался бал, который почтит своим присутствием королева
Сэндвичевых островов или Помаре, королева острова Отанти.
Только один человек держался в стороне и не принимал никакого участия
в приготовлениях к празднику.Это был офицер "Летучего облака" Элиджа
Коффен. В радостное рождественское утро, когда все в чудесном настроении
духа обменивались шутками, на лице Лиджа лежала еще более мрачная тень,
чем обыкновенно. По-видимому, Коффен старался сделать свою наружность
соответствующей своему имени /в переводе с английского оно значило
"гроб"/. Но никто не обращал на него внимания: он никогда не принимал
никакого участия в развлечениях экипажа, и вся эта церемония приготовлений
не могла занимать его. Вот если бы составлялся кружок для молитвы, он
охотно предложил бы свои услуги, пожалуй, даже взял бы на себя инициативу.
Однако надо заметить, что несмотря на свой холодный и сдержанный
характер, Лидж Коффен не вызывал неприязни или презрения среди экипажа
"Летучего облака". Все знали, что он честный малый, великолепный моряк, не
имеющий себе равных в искусстве бросать гарпун. Если как офицер он не был
общителен, то во всяком случае никто не мог упрекнуть его в деспотизме.
Однако в этот день мне хотелось, чтобы и он участвовал в общем веселье.
Возможно, только я один и заметил его отчужденность, если другие обратили
на нее внимание, то без сомнения приписали это эксцентричности его
характера, заставлявшей его хмурить брови в то время, как остальные
надрывались от смеха.
Солнце перешло меридиан, и аппетитный запах из кухни напомнил о
близости обеда. У нас уже текли слюнки, когда знакомый крик, прозвучавший
сверху, сразу изменил наш настрой и выражение наших физиономий:
- Кит!
Не боясь соврать, скажу,что никогда этот крик не возбуждал меньше
энтузиазма, чем теперь: на некоторых лицах появилось выражение настоящего
отчаяния. Начать сейчас охоту за кашалотом значило отказаться от всех
удовольствий этого дня, не считая того, что перестоявший обед ничего не
стоил. Однако капитан Дринкуотер не был человеком, способным вникать в
такие соображения и позволить упустить подобный случай. Даже если
предположить, что он пошел бы на проявление гуманности, то его помощник не
преминул бы напомнить ему о его профессиональном долге. Едва слово "кит"
прозвучало на борту, как спокойный голос спросил:
- С какой стороны?
Этот голос принадлежал Лиджу Коффену.
- С бакборта, - ответил марсовой, - вот он опять!
Матросы "Летучего облака" не были бы настоящими китоловами, если бы
сохранили хладнокровие в эту минуту. Спустя мгновение они уже столпились
на бакборте, напряженно вглядываясь в океан. Когда кит во второй раз
пустил из своего дыхала фонтан соленой воды, он был не далее трех
кабельтовых от "Летучего облака". Судя по тому, что струя воды была только
одна, мы легко определили, что имеем дело с кашалотом. Но были и другие
признаки: толстая квадратная голова, сильно утолщенная шея, двухцветная
кожа, серая голова - это был старый самец, и такой, какого мы никогда не
видали.
- Клянусь Иосафатом! - вскричал капитан. - В нем сто тонн жиру! Это
как раз столько, сколько нам еще нужно, если сумеем его загарпунить!
Ребята, - продолжал он, - за ним! Прекрасное животное! Смотрите, он идет
медленно, как рабочий вол! Он словно говорит нам: преследуйте меня, если
смеете! Спустить бы сейчас шлюпки да устроить на него охоту!
При всяких других обстоятельствах капитан не говорил бы таким
вопросительным тоном, а просто крикнул бы:
- Шлюпки в море!
Но теперь он видел, что экипаж не очень-то расположен к охоте на
этого кашалота, так некстати появившегося. Соблазнительные запахи из кухни
были более привлекательны, чем перспектива гонки за китом. И кроме того,
все были одеты по-праздничному, а в таком виде не очень-то приятно
приниматься за работу.
Если бы этот кашалот был обыкновенных размеров, едва ли искушение
оказалось таким сильным: мы не решились бы выказать неповиновение
категорическому приказу, однако действовали бы неохотно. Но старый самец,
который может нам принести сто тонн, - совсем другое дело! Спермацет
продавался по шестидесяти долларов тонна, это составит недурную сумму, и
экипаж получит свою долю в добыче - было о чем подумать даже людям,
разодетым по-праздничному. Притом кашалот словно вел за собою "Летучее
облако" и имел явно вызывающий вид. Какой китолов устоял бы перед этим?
- Ребята, - вскричал капитан, - мы непременно должны взять его! Это
увенчает наш рождественский обед и заменит нам гуся и индюка. Отложим
немного праздник и загарпуним животное! Обещаю вам двойную порцию моего
лучшего "Санта Круц"!..
3. КИТ. УДАР ХВОСТОМ. В ОТКРЫТОЕ МОРЕ!
Чтобы решиться, в последнем обещании экипаж "Летучего облака" не
нуждался. Наглость кашалота победила все сомнения и колебания. Едва
капитан кончил говорить, как раздался единодушный крик:
- Отлично! Мы готовы!
- Шлюпки в море и вперед! Сто долларов первой шлюпке!
Через несколько мгновений шлюпки были уже спущены в море, и охота
началась.
Я попал в шлюпку под начальством старшего офицера. Нас было шестеро:
четверо гребцов, считая и меня, рулевой и сам Лидж Коффен. Подгоняемые
надеждой заработать сто долларов, мы творили чудеса. Все гребцы нашей
шлюпки были молоды и сильны. Кроме того, у нас был лучший рулевой из всего
экипажа. Поэтому, когда мы приблизились к кашалоту, то оставили всех
позади минимум в ста ярдах. Минуту спустя наш командир уже встал, крепко
упершись ногами, прицелился своим гарпуном и глубоко вонзил его в шею
кашалота. Мы пришли первыми и заработали сто долларов, мы настигли добычу,
на зависть другим шлюпкам, и радостно закричали ура. Конечно, закричали
только четверо гребцов, еще очень юных. Мистер Коффен и рулевой, человек
пожилой и опытный, воздержались от подобного бурного проявления чувств.
Вдруг на лице Коффена отразился испуг. Он громко крикнул:
- В сторону! В сторону!
Мы принялись грести изо всех сил, и не зря: надо было увернуться от
ударов хвоста кашалота, который вспенил вокруг всю поверхность моря. Эти
