упал после первого действия, он понял, что мог лишиться жизни; и теперь,
чувствуя себя слабее противника, страшно трусил при мысли о последней
схватке.
Чтобы избежать ее, он готов был на все, на любую низость и
преступление, даже на такое коварное убийство.
Легро знал, что, если он хочет добиться удачи и уничтожить врага,
необходимо, чтобы никто из матросов не стал свидетелем преступления: тогда
против убийцы не будет прямых улик и суда товарищей бояться нечего.
Вопрос только в том, удастся ли совершить злодейство под покровом ночи,
в полной тишине. Впрочем, вскоре это должно решиться.
Хитрость, задуманная Легро, едва ли имела бы успех в другой обстановке.
Зарезать несчастного его собственным ножом, чтобы создать видимость
самоубийства, -- уж слишком все это белыми нитками шито! Но Легро был
уверен, что здесь, на плоту, следствие не будет производиться по всей
строгости закона. Вероятно, матросы поведут дело об убитом без соблюдения
каких бы то ни было формальностей.
Во всяком случае, так для него куда меньше риска, чем во время
поединка, который, по всей вероятности, завершится для него смертельным
исходом.
Он больше не колебался в решении совершить это злое дело. И с этой
целью он сделал первый шаг: послал своего сообщника похитить нож.
Кража удалась вполне.
Добравшись до бочки из-под рома, негодяй молча присел; несколько минут
он оставался там, потом встал и направился обратно к мачте. Как ни была ночь
темна, Легро все же заметил: что-то блеснуло в руке у сообщника. Француз
знал, что это то самое оружие, которого он так страстно домогался.
Да, спящего предательски обезоружили.
И вот оба матроса стоят друг против друга; и за этот краткий миг нож
был тайком передан сообщником настоящему убийце.
Затем оба с внешне беззаботным видом еще некоторое время оставались
около мачты, будто разговаривая о самых будничных делах. Однако, беседуя,
они как бы нечаянно слегка передвинулись с места -- чуть-чуть, так что
трудно было бы заметить даже при дневном свете. Еще и еще несколько таких
еле уловимых движений, перемежающихся короткими паузами, -- и вот уже
заговорщики незаметно очутились у самой бочки. Один из них присел тут же,
рядом; другой, обойдя кругом, вскоре последовал примеру товарища и уселся с
противоположной стороны.
До сих пор в поведении обоих матросов не было ничего особенного, что
могло бы привлечь внимание их спутников на плоту. Даже если бы кто и
проснулся, сплошной мрак, скрывавший движения заговорщиков, помешал бы
понять в чем дело.
Никто не видел, как убийцы сели рядом со своей спящей жертвой; никто не
заметил, как оба сразу, протянув руки, склонились над ирландцем. Один душил
его, накинув на лицо одеяло, другой, ударив в грудь сверкающим клинком,
пронзил сердце.
Мгновение -- и оба кончили свое подлое дело. В этом кромешном мраке
некому было глядеть на убийство, кроме самих злодеев. Некому было услышать
глухой крик, заклокотавший в горле умирающего, а если бы кто и уловил, то
ему померещилось бы, что это вскрикнул сосед, которого мучит кошмар.
Убийцы, сами ужаснувшись тому, что сделали, дрожа, прокрались обратно к
мачте.
Жертва их осталась распростертой недвижно, с лицом, обращенным вверх,
на том же месте, где ее застигли убийцы.
Всякий, кто склонился бы сейчас над лежащим матросом, подумал, что он
все еще спит.
Увы, это был сон смерти!
Глава LXXIX. КОГДА ПОГАС СВЕТ
Мы покинули команду "Катамарана" в самом разгаре хлопот, когда они на
спине у кашалота занимались копчением акульего мяса.
Катамаранцам хотелось иметь столько провизии, чтобы ее хватило на все
путешествие -- хотя бы на скудном пайке -- в другой конец Атлантического
океана.
Чтобы сделать такой запас, им пришлось проработать не только целый
день, но несколько часов и ночью. Все это время они поддерживали ярко
пылавший огонь, подбавляя свежего спермацета в самодельный очаг, который
соорудили на спине у морского великана. Топлива жалеть нечего: его было
столько, что можно было бы жарить бифштексы из акулы все двенадцать месяцев
в году.
Но оказалось, что китовый жир не может гореть без фитиля, а так как они
слишком дорожили своим запасным канатом, чтобы расщипать его весь на паклю,
то по необходимости им пришлось экономить.
Решив, что акульего мяса про запас нажарено недостаточно, наши
скитальцы собирались на следующий день снова приняться за стряпню. А чтобы
не жечь фитиль зря, прежде чем уйти спать, они погасили огонь.
Причем потушили его довольно оригинальным способом: зачерпнув из
спермацетового "мешка" кашалота побольше жидкости, вылили ее всю в очаг.
Огонь ярко вспыхнул напоследок и сразу угас, оставив их в полной темноте.
Впрочем, они без труда добрались к себе на плот, где собирались
провести остаток ночи. За последние дни они столько раз проделали этот путь
-- с кашалота на "Катамаран" и обратно, что теперь могли свободно
подниматься и спускаться и с завязанными глазами. Да, в сущности, и сейчас,
в этот последний ночной переход, они чувствовали себя так, словно на глазах
у них лежит повязка, -- такая непроницаемая, сплошная тьма окружала убитого
кита.
Пробравшись ощупью по скользкой спине кашалота, они спустились вниз по
канату, привязанному к громадному грудному плавнику; поужинали порцией
горячего жаркого, которое догадались захватить с собой, и, запив его глотком
разбавленного канарского, улеглись спать.
Чувствуя себя более спокойными за будущее, чем все последнее время, они
вскоре заснули. И вокруг кашалота и "Катамарана", сливавшихся во тьме в
какую-то черную плавучую массу, наступила глубокая тишина.
В этот самый момент менее чем в десяти милях отсюда разыгрывалась
далеко не столь мирная сцена. Читатель уже, наверно, догадался, какой огонь
увидели матросы с большого плота, приняв его в своем воображении за
камбузную плиту; в действительности это был спермацетовый очаг на спине у
кита.
Когда свет погас, началась шумная ссора, достигшая апогея как раз в то
время, когда команда "Катамарана" ужинала акульими бифштексами и
прихлебывала винцо.
Уже давно катамаранцы погрузились в сладкий сон, позабыв обо всех
окружающих опасностях, а на большом плоту еще долго тянулись раздоры.
Все четверо катамаранцев крепко проспали остаток ночи. Как ни странно,
но, ошвартовавшись около громадины-кита, они чувствовали себя надежнее, чем
если бы их крошечное, утлое суденышко одиноко носилось посреди океана.
Правда, безопасность эта существовала только в их воображении, и все-таки на
душе у них стало как-то спокойнее.
Светало, а они все еще спали. Наступил час рассвета, но все кругом было
окутано густой пеленой. Туман был такой плотный и непроницаемый, что с
"Катамарана" не видно было китовой туши, хотя их отделяло всего несколько
футов.
Первым зашевелился Бен Брас. Снежок никогда не был ранней пташкой, и,
если бы только позволили обстоятельства или ему вздумалось пренебречь своими
обязанностями, он охотно провалялся бы до полудня. Но Бен знал, что впереди
еще много дела и нельзя терять время попусту. "Капитан" "Катамарана" уже
отказался от всякой надежды на возвращение китобойца. Итак, чем скорее они
закончат все приготовления и смогут выйти из дрейфа, чтобы продолжить свой
прерванный рейс на запад, тем больше у них шансов в конце концов достигнуть
земли.
Бен бесцеремонно растолкал Снежка. Пока он будил его, проснулись также
Вильям и Лали, так что теперь вся команда была уже на ногах и в полной
боевой готовности.
В качестве утренней трапезы был сервирован на скорую руку завтрак
по-матросски. После этого Снежок и моряк вместе с юнгой вскарабкались на
спину кашалота, чтобы вновь приняться за прерванную стряпню; а Лали, по
обыкновению, осталась сторожить "Катамаран".
Глава LXXX. ПОДОЗРИТЕЛЬНЫЕ ЗВУКИ
Бывший кок повел за собой своих помощников на самый верх туши. Но не
сразу удалось ему разыскать свою кухню. Немало времени шарил он ручищей по
осклизлой коже кита, покуда наконец не нащупал край ямы.
Остальные подоспели, когда он вставлял новый кусок фитиля. Живо запылал
яркий огонь, и зашипела первая порция акульих бифштексов, подвешенных над
пламенем.
Теперь оставалось только ждать, пока все куски поджарятся.
Не требовалось даже поливать их собственным соком, достаточно было
только время от времени поворачивать и слегка передвигать куски рыбы,
насаженные на гарпун вместо вертела так, чтобы каждый ломоть надлежащим
образом подрумянился над огнем.
Эти несложные кулинарные операции лишь изредка требовали внимания
повара. Как только Снежок увидел, что его "кухонная плита" работает на
полный ход, он примостился подле на корточках -- наш повар всегда
предпочитал сидячее положение стоячему. Товарищи его оставались на ногах.
Не прошло и пяти минут, как вдруг негр вскочил так стремительно, словно
кто-нибудь дал ему сзади пинка.
В то же мгновение у него вырвался крик: "Бог ты мой!"
-- Что случилось, Снежок? -- спросил Брас.
-- Ш-ш-ш! Неужели не слыхали?
-- Да нет же,-- ответил матрос.
Юнга тоже подтвердил, что ничего не слышал.
-- Ну, а я слышал.
-- А что ж такое?
-- Сам не знаю.
-- Да это, верно, зашипели акульи бифштексы или, может, птица пискнула
в воздухе.
-- Ну нет, не то и не другое. Ш-ш! Масса Брас, знаете, что мне
показалось? Совсем особенные звуки -- будто самые настоящие человеческие
голоса. Тихо, помолчите минутку! Авось опять услышим!
Как ни мало поверили Снежку его спутники, пришлось повиноваться.
Пожалуй, они и не обратили бы особенного внимания на его слова, если бы не
знали, что негр от природы был одарен исключительно острым слухом. Об этой
способности можно было судить по его большим, прекрасно развитым ушам.
Впрочем, это и без того было известно нашим скитальцам, так как и раньше они
не раз убеждались в его чудесном даре. Поэтому они, последовав его совету,
замолчали и стали внимательно прислушиваться.
В это мгновение, к удивлению Бена Браса и Вильяма, а также и самого
негра, снизу донесся тоненький голосок Лали.
-- Снежок! -- позвала девочка, обращаясь к своему постоянному
покровителю.--Я слышу, как люди разговаривают. Вон там, на воде. А ты разве
не слышишь?
-- Ш-ш-ш, маленькая! -- хрипло зашептал негр, наклонившись вниз, к
Лали. -- Тихо, милочка, не болтай чепухи! Смотри же ни словечка, будь
славной девочкой!..
Ребенок, напуганный этим градом посыпавшихся предостережений, замолчал.
Снежок сделал знак товарищам соблюдать тишину и снова стал напряженно
вслушиваться.
Это лишнее свидетельство убедило Бена Браса и юнгу, что негр
действительно слышал нечто большее, чем шипение акульего жаркого; без лишних
слов они последовали его примеру и стали прислушиваться.
Ждать пришлось недолго.
Они и сами услышали звуки, которые никак нельзя было спутать с шумом
океана. То были голоса людей.
Голоса раздавались издали, хотя, возможно, были ближе, чем казалось.
Виною тому был густой туман, который, как известно, заглушает всякий
шум.
Впрочем, расстояние, будь оно далеким или близким, все сокращалось.
Прислушиваясь, катамаранцы уже через несколько минут убедились, что люди,
произносившие эти звуки, эти слова, приближались к кашалотовой туше.
Как же они двигаются сюда? Ведь не пешком же по воде? Значит, они на
борту корабля?
Вопросы эти волновали наших путешественников. О, если бы только можно
