Потом я слышал, как она рычала на индейцев.
-- Индейцы? -- воскликнул охотник, недоверчиво качая
головой. -- Индейцы, которые играют испанскими картами? Белые
индейцы, наверно.
-- Вы думаете, что это были не индейцы?
-- Неважно, что я думаю. Сейчас нет времени рассуждать об
этом. Рассказывай дальше, что ты видел и слышал.
Когда Фелим наконец закончил свое повествование, Зеб не
стал больше задавать вопросов. Он вышел из хижины и сел на
траву.
Ему хотелось разобраться в своих мыслях, а он, по его
собственному признанию, не умел этого делать взаперти.
Вряд ли нужно говорить, что рассказ Фелима еще больше все
запутывал.
До этого надо было объяснить лишь исчезновение Генри
Пойндекстера; теперь дело осложнялось еще тем, что и мустангер
не вернулся домой, хотя, по словам слуги, он должен был
приехать еще накануне утром.
Совсем загадочным был удивительный рассказ о том, что
мустангера видели в прерии верхом на лошади, но без головы или,
вернее, с головой, которую он держал в руке. Это могла быть
только какая-то шутка.
Однако странное время для шуток -- ведь только что
совершено убийство, и половина жителей поселка ищет виновника
преступления. Особенно маловероятно, чтобы такую шутку сыграл
предполагаемый убийца.
Перед Зебом Стумпом раскрылась картина странного сцепления
обстоятельств или, вернее, какого-то нагромождения событий.
Происшествия без видимых причин, причины без видимых следствий,
преступления, совершенные по непонятным побуждениям.
Необъяснимые, сверхъестественные явления...
Ночное свидание Мориса Джеральда с Луизой Пойндекстер,
ссора с ее братом, узнавшим об этой встрече, отъезд Мориса в
прерию, Генри, отправившийся вдогонку, чтобы просить у
Джеральда прощения,-- все это было вполне естественно и
понятно.
Но дальше начинались путаница и противоречия. Зеб Стумп
знал о расположении Мориса Джеральда к Генри Пойндекстеру.
Морис неоднократно говорил о юноше и никогда не обнаруживал и
тени вражды; наоборот, он всегда восхищался великодушным
характером Генри.
Предположение, что Морис мог внезапно превратиться из
друга юноши в его убийцу, казалось слишком неправдоподобным.
Зеб поверил бы этому лишь в том случае, если бы увидел все
собственными глазами.
Проведя целых полчаса в размышлениях, Зеб, несмотря на
свой ясный и острый ум, так и не смог разобраться во всех этих
запутанных обстоятельствах.
Только в одном он не сомневался: четыре всадника, которые,
по его мнению, не могли быть индейцами, сделали набег на хижину
мустангера и, возможно, были как-то причастны к убийству.
Однако появление этих людей в хакале в отсутствие его хозяина
навели Стумпа на еще более грустные предположения: ему казалось
теперь, что убит не один человек и что в лесных зарослях
следует разыскивать два трупа.
При этой мысли тяжелый вздох вырвался из груди старого
охотника. Он любил молодого ирландца почти отеческой любовью, и
мысль о том, что Морис Джеральд предательски убит в глухой чаще
и что тело его терзают грифы и койоты, причиняла старику
невыносимую боль.
Еще раз обдумав это, он снова вздохнул. Наконец
мучительная тревога заставила его вскочить на ноги, и он начал
быстро ходить взад и вперед, бормоча клятвы мести.
Старый охотник был так поглощен печалью и гневом, что не
заметил, как мимо него пробежала собака мустангера.
Когда Фелим приветствовал ее радостным криком, Зеб Стумп
обернулся, но, казалось, не обратил на нее внимания. Он вышел
из задумчивости, только когда Фелим, вскрикнув от изумления,
позвал его.
-- Что такое, Фелим? Что случилось? Змея тебя укусила ?
-- Мистер Стумп, поглядите на Тару! Смотрите, у нее на шее
что-то привязано! Этого не было, когда она ушла. Как вы
думаете, что это?
Действительно, на шее собаки был ремешок из оленьей кожи,
а под ним торчало еще что-то -- какой-то маленький пакетик.
Зеб вытащил нож и наклонился к собаке; та в испуге
попятилась, но потом, поняв, что ее не обидят, позволила
подойти к себе.
Охотник разрезал ремешок и развернул пакетик -- в нем была
визитная карточка.
На карточке было что-то написано, как будто красными
чернилами, но на самом деле кровью.
Любой охотник, даже живущий в самой глуши, умеет читать.
Зеб не был исключением. Он довольно быстро разобрал красные
каракули. У него вырвался радостный крик:
-- Он жив, Фелим! Он жив! Посмотри на это... Э, да ты ведь
неграмотный! Спасибо старику учителю, что заставил меня
выдолбить весь букварь. Ну, да не об этом речь. Он жив! Он жив!
-- Кто? Мастер Морис? Слава тебе Господи...
-- Стой! Сейчас не до молитв. Достань одеяло и ремни. А я
пока схожу за своей кобылой. И поживее! Если мы потеряем
полчаса, то будет уже поздно.
Глава LIII. КАК РАЗ ВОВРЕМЯ
-- Если мы потеряем полчаса, то будет уже поздно.
С этими словами старый охотник выбежал из хижины. Он был
прав, но не совсем: нельзя было терять ие только получаса, но
даже полминуты. Когда охотник произносил эти слова, человеку,
написавшему записку кровью, опять грозила смертельная опасность
-- его снова окружили койоты.
Но не этого должен был он бояться. Ему предстояла
смертельная схватка с еще более страшным врагом.
Для читателя, наверно, уже ясно, что раненый человек в
панаме и плаще -- Морис Джеральд. После описанной схватки с
койотами, закончившейся благополучно благодаря вмешательству
верной Тары, он решил, что теперь можно отдохнуть.
Зная, что верный пес защитит его как от крылатых, так и от
четвероногих хищников, молодой человек скоро забылся глубоким
сном.
Когда он проснулся, то почувствовал, что силы отчасти
вернулись к нему, и смог спокойно обдумать свое положение.
Собака спасла его от койотов; нет сомнения, что он может
рассчитывать на нее и в случае новых нападений. Но что же
дальше? Ведь она не в силах помочь ему добраться до хижины, а
оставаться здесь -- значит умереть от голода или от ран.
Раненый поднялся на ноги, но зашатался от слабости и,
сделав один-два шага, принужден был снова лечь.
В эту тяжелую минуту его вдруг осенила счастливая мысль:
"Тара может отнести в хижину записку".
-- Если бы я только мог заставить ее уйти! -- сказал он,
испытующе глядя на собаку.-- Поди сюда, моя хорошая, --
продолжал он, обращаясь к своему бессловесному другу -- Я хочу,
чтобы ты была моим почтальоном и отнесла письмо. Понимаешь?
Погоди, пока я напишу, тогда я объясню тебе получше... Хорошо,
что у меня с собой визитные карточки, -- сказал он, нащупывал
бумажник. -- Карандаша нет. Но это не беда. Чернил тут хватит.
А вместо пера мне послужит шип вот этой агавы.
Он подполз к растению, отломил один из шипов, которыми
заканчивались длинные листья, окунул его в кровь койота, вынул
карточку и стал писать.
Кончив письмо, раненый взял обрывок ремешка и обвязал его
вокруг шеи собаки; тщательно завернув карточку в кусочек
клеенки, оторванной от подкладки панамы, он заткнул пакетик за
самодельный ошейник. Теперь оставалось заставить собаку отнести
это послание. Это было трудно. Верный пес, несмотря на свой
незаурядный ум, никак не мог понять, почему он должен покинуть
в беде того, кому был так беззаветно предан. Не помогли ни
ласки, ни уговоры.
И только после того, как человек, совсем недавно спасенный
им, с притворной злобой закричал на него и ударил костылем, --
только после этого пес покорился и ушел.
Несмотря на свою преданность, Тара не выдержала такого
обращения. Обиженная, она поплелась в заросли, иногда
оборачиваясь и бросая на хозяина взгляды, полные упрека.
-- Бедняга! -- с сожалением сказал Морис, когда она
скрылась из виду. -- Это все равно что ударить себя или самого
близкого друга. Ну, ничего, я не останусь у нее в долгу, если
мне доведется ее снова увидеть. А теперь мне надо подумать о
защите от новых нападений койотов. Они наверняка явятся,
заметив, что я остался один.
Он знал, что надо делать.
Вблизи стояло дерево гикори, о котором уже упоминалось. На
высоте шести-семи футов от его ствола почти параллельно
отходили два толстых сука.
Мустангер снял плащ, расстелил его на траве и проколол
ножом несколько дырочек в полах.
Потом он размотал свой шелковый шарф и разорвал его по
длине на две полосы.
После этого он растянул плащ между ветвями и привязал его
к ним полосками шарфа. Получилось что-то вроде гамака, в
котором мог поместиться взрослый человек. Морис знал, что
койоты не умеют лазить по деревьям и что, устроившись на этой
висячей постели, он может совершенно спокойно наблюдать за их
стараниями добраться до него.
Он устроил это приспособление, так как был уверен, что
койоты вернутся. И действительно, вскоре они снова показались
из чащи: они выходили с опаской и, сделав шаг-два,
останавливались, чтобы осмотреться, а затем продолжали
подкрадываться к месту недавней битвы.
Убедившись, что собаки нет, они скоро собрались всей
стаей. Морис стал свидетелем проявления отвратительной
жестокости этих трусливых животных.
Сначала они с противоестественной жадностью пожрали трупы
своих погибших собратьев; это было проделано с такой быстротой,
что зритель, наблюдавший с дерева, вряд ли успел бы сосчитать
до двадцати.
Потом внимание койотов привлек человек. Подвешивая свой
гамак, мустангер не пытался замаскировать его -- он подвесил
его достаточно высоко, и ему казалось, что другие меры
предосторожности не нужны.
Темный плащ с лежащим в нем человеком бросался в глаза.
По-видимому, вкус крови еще больше раздразнил аппетит
хищников, и они стояли теперь под деревом, облизываясь после
своего страшного обеда. Это было отвратительное зрелище.
Морис почти не обращал на них внимания, даже когда койоты
подпрыгивали, пытаясь вцепиться в него или подняться по стволу
дерева. Он был уверен, что ему ничего не грозит.
Однако существовала опасность, о которой он забыл.
Он вспомнил о ней, только когда койоты отказались от
бесплодных попыток и, тяжело дыша, улеглись под деревом.
Из всех зверей, обитающих в прерии и зарослях чапараля,
койот -- самый хитрый. Охотники скажут вам, что "хитрее этой
твари нет". Он хитер, как лиса, и свиреп, как волк. Его можно
приручить, но в любое время он готов укусить руку, которая
ласкает его. Ребенок может прогнать его палкой, но он не
колеблясь нападет на раненого или обессиленного путника. В
одиночку он пуглив, как заяц; но в стае, -- а они всегда
нападают стаей, -- его трусость не так заметна. Порой, сильно
изголодавшись, койот проявляет свирепость, которую можно
принять за храбрость.
Но самое страшное в койоте -- его хитрость; вспомнив об
этом, мустангер начал тревожиться.
Когда хищники поняли, что им не добраться до человека, --
а на это потребовалось немного времени, -- стая не разбежалась,
но уселась на траве; а из зарослей выбегали все новые койоты.
Не оставалось сомнений, что они решили взять его измором.
Казалось, это не должно было бы встревожить мустангера,
поскольку они не могли добраться до гамака.
Он бы и не беспокоился, если бы ему снова не захотелось
пить.
Он рассердился на себя за свою непредусмотрительность:
почему он не подумал об этом, прежде чем забраться на дерево!
Взять с собой запас воды было бы нетрудно. Ручей был рядом, а
вогнутые листья агавы могли послужить сосудами.
