Уже спустилась ночь, когда эта странная процессия
добралась до хакале мустангера.
Сильные, но нежные руки охотника бережно перенесли
раненого на его постель из лошадиных шкур.
Мустангер не понимал, где он находится, и не узнавал
друзей, склонившихся над ним. Он все еще бредил, но больше не
буйствовал. Жар немного спал.
Он не молчал, но и не отвечал на обращенные к нему
ласковые вопросы; а если и отвечал, то до смешного нелепо;
однако слова его были настолько страшны, что не только не
вызывали улыбки, а наводили на грустные мысли.
Друзья мустангера как умели перевязали его раны, и теперь
оставалось только ждать наступления утра.
Фелим улегся спать, а Зеб остался у постели мустангера.
Обвинять Фелима в эгоизме было бы несправедливо; его
послал спать Зеб, заявив, что нет смысла сидеть около больного
вдвоем.
У старого охотника были для этого свои соображения. Он не
хотел, чтобы бред больного слышал кто-нибудь, кроме него, --
даже Фелим.
И никто, кроме него, не слышал, о чем всю ночь напролет
бредил мустангер.
Старый охотник слышал слова, которые его удивляли, и
совсем не удивлявшие его имена. Для него не было
неожиданностью, что мустангер то и дело повторял имя Луизы,
сопровождая его любовными клятвами.
Но часто с уст больного срывалось и другое имя, и тогда
речь его становилась иной.
Это было имя брата Луизы.
И слова, сопровождавшие его, были мрачными, бессвязными,
почти бессмысленными.
Зеб Стумп сопоставлял все слышанное с уже известными ему
фактами, и, прежде чем дневной свет проник в хакале, он уже не
сомневался, что Генри Пойндекстера нет в живых.
Глава LV. ДЕНЬ НОВОСТЕЙ
Дон Сильвио Мартинес был одним из немногих мексиканских
богачей, не покинувших Техас после захвати страны американцами.
Он мало интересовался политикой, был человеком
миролюбивым, уже пожилым и довольно легко примирился с новым
положением вещей. Переход в новое подданство, по eгo мнению,
более чем окупался безопасностью от набегов команчей,
опустошавших страну до прихода новых поселенцев.
Дикари, правда, не были еще окончательно усмирены, но
нападения их стали гораздо реже. Это было уже значительным
достижением по сравнению с прошлым.
Дон Сильвио был "ганадеро" -- крупным скотоводом. Его
пастбища простирались на много миль в длину и ширину, а его
табуны и стада исчислялись тысячами голов.
Он жил в длинном, прямоугольном одноэтажном доме, скорее
напоминавшем тюрьму, чем жилое здание. Со всех сторон асиенда
была окружена загонами для скота -- коралями.
Старый владелец асиенды, убежденный холостяк, вел
спокойную и уединенную жизнь. С ним жила его старшая сестра.
Только когда к ним в гости с берегов Рио-Гранде приезжала их
хорошенькая племянница, тихая асиенда оживала.
Исидоре здесь всегда были рады; она приезжала и уезжала,
когда ей заблагорассудится, и в доме дяди ей позволяли делать
все, что вздумается. Старику нравилась жизнерадостность
Исидоры, потому что он сам был далеко не мрачным человеком. Те
черты ее характера, которые в других странах могли бы
показаться неженственными, были естественны в стране, где
загородный дом сплошь и рядом превращался в крепость, а
домашний очаг орошался кровью его хозяев.
Дон Сильвио Мартинес сам провел бурную молодость среди
опасностей и тревог, и храбрость Исидоры, порой граничащая с
безрассудством, не только не вызывала его неудовольствия, но,
наоборот, нравилась ему.
Старик любил свою племянницу, как родную дочь. Никто не
сомневался, что Исидора будет наследницей всего его имущества.
Неудивительно, что все слуги асиенды почитали ее, как будущую
хозяйку. Впрочем, ее уважали не только за это: ее беззаботная
смелость вызывала всеобщее восхищение, и в поместье нашлось бы
немало молодых людей, которые, пожелай она этого, не
остановились бы и перед убийством.
Мигуэль Диас говорил правду, когда утверждал, что ему
грозит опасность. У него для этого были все основания. Если бы
Исидоре вздумалось послать вакеро своего дяди, чтобы они
повесили Диаса на первом попавшемся дереве, это было бы
исполнено без промедления.
Неудивительно, что он так торопился уехать с поляны.
Как уже упоминалось, Исидора жила по ту сторону
Рио-Гранде, милях в шестидесяти от асиенды Мартинеса. Это,
однако, не мешало ей часто навещать своих родственников на
Леоне.
Она ездила сюда не из корыстных соображений. Она не думала
о наследстве -- ее отец был тоже очень богат. Она просто любила
дядю и тетку. Кроме того, ей нравились поездки от одной реки к
другой; она нередко проезжала это расстояние за один день и
часто без провожатых.
За последнее время Исидора стала все чаще гостить на
Леоне. Не потому ли, что она еще больше привязалась к техасским
родственникам и хотела утешить их старость? Или, быть может,
что-нибудь другое влекло ее туда?
Ответим с той же прямотой, которая была свойственна
характеру Исидоры. Она приезжала на Леону в надежде встретиться
с Морисом Джеральдом. Столь же откровенно можно сказать, что
она любила его. Возможно, из-за дружеской услуги, которую он ей
оказал когда-то; но вернее будет предположить, что сердце
отважной Исидоры покорила смелость, которую он тогда проявил.
Хотел ли он ей понравиться -- кто знает... Он отрицал это,
но трудно поверить, чтобы кто-нибудь мог взглянуть в глаза
Исидоры равнодушно.
Морис, быть может, сказал правду. Но нам было бы легче
поверить ему, если бы он встретился с Луизой Пойндекстер
прежде, чем познакомился с Исидорой.
Однако, судя по всему, у мексиканской сеньориты есть
основания предполагать, что Морис к ней неравнодушен.
Исидора больше не находит себе покоя. Ее горячий характер
не терпит неопределенности. Она знает, что любит мустангера.
Она решила признаться в своей любви и потребовать прямого
ответа: любима она или нет? Поэтому она и назначила Морису
Джеральду свидание, на которое он не мог приехать.
Этому помешал Мигуэль Диас.
Так думала Исидора, когда она оставила поляну и помчалась
к асиенде своего дяди.
Исидора гонит серого коня галопом.
Ее голова обнажена, прическа растрепалась; густые черные
волосы рассыпались по плечам, не прикрытым ни шарфом, ни
серапе. Последнее она забыла на поляне вместе с сомбреро.
Ее глаза возбужденно блестят; щеки разгорелись ярким
румянцем.
Мы знаем теперь почему.
Понятно также, почему она едет с такой быстротой: она сама
об этом сказала. Приближаясь к дому, Исидора натягивает
поводья. Лошадь замедляет бег, идет рысью, потом шагом и
наконец останавливается посреди дороги.
По-видимому, всадница изменила свои намерения или
остановилась, чтобы обдумать свои планы. Исидора размышляет.
"Пожалуй, лучше его не трогать. Это вызовет скандал. Пока
никто ничего не знает о... к тому же я единственный свидетель.
Ах, если бы я могла рассказать обо всем любезным техасцам, то
одних моих показаний было бы достаточно, чтобы жестоко наказать
его! Но пусть он живет. Он негодяй, но я не боюсь его. После
того, что произошло, он не посмеет подойти ко мне близко.
Пресвятая Дева! И как только я могла хотя бы на минуту им
увлечься!.. Надо послать кого-нибудь освободить его. Человека,
который сохранил бы мою тайну. Бенито, управляющего. Он
отважный и верный человек. Слава Богу, вон он! Как всегда,
считает скот".
-- Бенито! Бенито!
-- К вашим услугам, сеньорита.
-- Бенито, мой друг, я хочу просить тебя об одном
одолжении. Ты не откажешься помочь мне?
-- Рад исполнить ваше распоряжение,-- отвечает мексиканец,
низко кланяясь.
-- Это не распоряжение: я прошу оказать мне услугу.
-- Приказывайте, сеньорита.
-- Ты знаешь то место на вершине холма, где сходятся три
дороги?
-- Так же хорошо, как корали асиенды вашего дядюшки.
-- Прекрасно. Отправляйся туда. Ты найдешь там на земле
человека -- руки у него связаны лассо. Освободи его, и пусть
идет ни все четыре стороны. Если он ушибся, то помоги ему как
можешь. Только не говори, кто тебя послал. Может быть, ты его
знаешь? Пожалуй, да, но это неважно. Ни о чем не спрашивай его.
И не отвечай на его вопросы, если он вздумает тебя
расспрашивать. Как только он встанет, пусть убирается куда
хочет. Ты понял меня?
-- Да, сеньорита. Ваши распоряжения будут выполнены в
точности.
-- Спасибо, друг Бенито. Еще одна просьба: о том, что ты
для меня сделаешь, должны знать только трое, больше никто.
Третий -- это тот человек, к которому я тебя посылаю. Остальных
двух ты знаешь.
-- Понимаю, сеньорита. Ваша воля для меня закон.
Бенито отъезжает верхом на лошади, хотя об этом можно было
бы и не упоминать, потому что люди его профессии редко ходят
пешком, даже если им предстоит путь всего в одну милю.
-- Подожди! Еще одно! -- окликает его Исидора. -- Ты
увидишь там серапе и шляпу-- захвати их с собой. Они мои. Я
тебя подожду здесь или встречу на дороге.
Поклонившись, Бенито отъезжает. Но его опять
останавливают:
-- Я передумала, сеньор Бенито, -- я решила ехать с тобой.
Управляющий дона Сильвио уже привык к капризам племянницы
своего хозяина. Он беспрекословно повинуется и снова
поворачивает лошадь к холму.
Девушка следует за ним. Она сама велела ему ехать впереди.
На этот разу нее есть основания не придерживаться
аристократического обычая.
Но Бенито ошибся. Сеньорита Исидора сопровождает его не
из-за каприза: у нее для этого есть серьезные причины. Она
забыла не только свое серапе и шляпу, но и записку, доставившую
ей столько неприятностей.
Об этом Бенито не должен знать -- она не может доверить
ему всего. Эта записка вызовет скандал, более неприятный, чем
ссора с доном Мигуэлем Диасом.
Она возвращается в надежде забрать с собой письмо. Как
глупо, что она раньше об этом не подумала...
Но как попало письмо в руки Эль-Койота? Он мог получить
его только от Хосе!
Значит, ее слуга -- предатель? Или же Диас, повстречавшись
с ним, силой заставил его отдать письмо?
То и другое правдоподобно.
От Диаса вполне можно ожидать такого поступка; что же
касается Хосе, то уже не в первый раз у нее есть основания
подозревать его в вероломстве.
Так размышляет Исидора, поднимаясь по склону холма.
Наконец они уже на вершине и въезжают на поляну; Исидора
теперь едет рядом с Бенито.
Мигуэля Диаса на поляне нет -- там вообще никого нет, и --
что огорчает ее гораздо больше -- нигде не видно записки. На
траве лежат ее сомбреро, ее серапе, обрывок ее лассо--и больше
ничего.
-- Ты можешь вернуться домой, сеньор Бенито. Человек,
который упал с лошади, наверно, уже пришел в себя и,
по-видимому, уехал. И очень хорошо. Но не забывай, друг Бенито,
что все должно остаться между нами. Понимаешь?
-- Понимаю, донья Исидора.
Бенито уезжает и скоро скрывается за гребнем холма.
Исидора одна на поляне.
Она соскакивает с седла, набрасывает на себя серапе,
надевает сомбреро и снова превращается в юного идальго.
Медленно садится она в седло; мысли ее, по-видимому, витают
где-то далеко.
В эту секунду на поляне появляется Хосе. Она немедленно
спрашивает его:
-- Что ты сделал с письмом, плут?
-- Я доставил его, сеньорита.
-- Кому?
-- Я оставил его в... в гостинице, -- говорит он,
