всему видно было, что он только что соскочил с коня.
- Ну как, сержант? - спросил Вискарра, когда тот подошел
ближе. - Выкладывайте! При капитане Робладо можете говорить
все.
- Они живут в самом последнем доме, в том конце долины,
полковник; отсюда миль десять, не меньше. Их там только трое:
мать, сестра и брат - тот самый, вы его видели на празднике.
Слуги у них тагносы, не то трое, не то четверо, они ему
помогают на охоте. У него несколько мулов, быков да повозки -
вот и все хозяйство. Они ему нужны для охоты. Он и сейчас
собирается на охоту - уедет дня через четыре, не позже. Я
слыхал, на этот раз он уедет надолго, двинется каким-то новым
путем, через Льяно Эстакадо.
- Через Льяно Эстакадо?
- Так мне говорили.
- Что еще, сержант?
- Ничего, полковник. Вот только у девушки есть
возлюбленный - тот самый парень, который на празднике бился с
вами об заклад, вы еще ему порядком проиграли.
- Ах, черт возьми! - воскликнул Вискарра, мгновенно
помрачнев. - Так вот оно что! Так я и думал. А где он живет?
- Недалеко от них, полковник. У него свое ранчо, и он,
говорят, богатый... для скотовода, понятно.
- Налейте-ка себе стаканчик каталонского, сержант.
Кавалерист протянул руку, наклонил бутылку, наполнил
стакан и, почтительно поклонившись офицерам, одним духом осушил
его.
Потом, поняв, что он больше не нужен, отдал честь и
удалился.
- Что же, - сказал полковник, - как видите, ваши дела
складываются недурно.
- И ваши тоже, - ответил Робладо.
- Не совсем.
- Почему?
- Не нравится мне этот ее возлюбленный, этот скотовод. У
него есть деньги, к тому же он не робкого десятка - пожалуй,
доставит мне немало хлопот. Он не из тех, кого можно вызвать на
дуэль,
- по крайней мере, мне, при моем положении, это не к лицу.
Но он коренной здешний житель, он их поля ягода - не то что
охотник, - и все здесь любят его. И раз он тут замешан, дело
принимает совсем другой оборот... А впрочем, не все ли равно!
Еще не было случая, чтобы я потерпел неудачу. Доброй ночи,
капитан!
- Доброй ночи! - ответил Робладо.
И, одновременно поднявшись из-за стола, они разошлись по
своим спальням.
Глава XX
Ранчо и асиенды растянулись вдоль реки почти на десять
миль от Сан-Ильдефонсо. Ближе к городу их было больше; но чем
дальше вниз по течению, тем они попадаются реже и тем беднее их
обитатели. Фермеры и скотоводы побогаче боялись воинственных
индейцев и предпочитали строиться ближе к крепости. Напротив,
бедность заставляла иных быть отважными и селиться у самой
границы. И так как вот уже несколько лет никто не нападал на
поселение Сан-Ильдефонсо, многие мелкие фермеры и скотоводы
обосновались в восьми и даже в десяти милях от города.
В полумиле от всех остальных ранчо стоял одинокий домик -
последнее, самое отдаленное от города жилище в этой долине.
Казалось, он был расположен за пределами той территории,
которую охранял гарнизон, ибо ни один патруль сюда не
заглядывал. Хозяева его, видно, верили в судьбу или в
милосердие апачей - индейского племени, которое обычно
совершало набеги на Сан-Ильдефонсо: дом ничем не был защищен от
них. А может быть, его охраняло как раз то, что он был
расположен так уединенно, вдали от всех других ранчо.
Он стоял немного в стороне от дороги и не на самом берегу
реки, а поодаль, в тени утеса, - казалось, он врос в скалу.
Это бедное жилище, как и все дома в долине, да и почти
повсюду в Мексике, было сложено из больших спрессованных и
высушенных на солнце глыб глины. У многих лучших построек этого
типа фасады белые - значит, где-нибудь рядом есть залежи гипса.
В иных домах, где хозяева с большими претензиями, окна кажутся
застекленными. Так оно и есть, только вместо стекол вставлены
похожие на стекло сверкающие тончайшие пластинки все того же
гипса - его употребляют для этой цели в разных уголках Новой
Мексики.
Ранчо, о котором идет речь, не украшали ни окна, ни
побелка. Оно стояло под нависшим утесом, и его темные стены
почти сливались со скалой; окнами служили два отверстия,
забранные несколькими деревянными поперечинами; через эти
отверстия в дом проникало немного света.
Однако внутри было бы совсем темно, если бы не дверь,
обычно открытая настежь.
С дороги, проходящей по долине, дом был едва виден.
Путешественник никогда бы его не разглядел, и даже острый глаз
индейца мог не заметить его. Необычайная изгородь скрывала его
от посторонних взглядов - необычайная, впрочем, для того, кто
не свыкся еще с растительностью этого отдаленного уголка земли.
Изгородь была из колоннообразных кактусов. Растения эти -
точь-в-точь аккуратные рифленые столбики толщиной в шесть
дюймов и вышиной от шести до десяти футов. Они стояли рядом,
почти вплотную, словно колья в частоколе, да притом
ощетинивались во все стороны шипами, так что в просветы почти
ничего не было видно. В положенный срок вершины этих живых
колонн покрывались прекрасными, словно восковыми, цветами, а
потом на месте цветов появлялись яркие ароматные плоды.
Лишь пройдя внутрь ограды, можно увидеть маленькое ранчо;
и хоть его стены грубы, прелестный огороженный садик, весь в
цвету, говорит о том, что здесь есть чья-то заботливая рука. За
кактусовой изгородью другая загородка - простая невысокая
стена, сложенная из необожженного кирпича, отделяет примыкающую
к скале площадку. Это кораль - загон для скота, и одном углу
его сооружено нечто вроде небольшого сарая или конюшни. Иногда
в этом корале стоят пять или шесть мулов да десяток быков, а в
конюшне - великолепный верховой конь. Но сейчас там пусто,
никого нет. Конь, мулы, быки ушли вместе со своим хозяином
далеко в прерии.
Хозяин их - Карлос, охотник на бизонов. Это и есть его
дом; здесь он живет со своей старой матерью и
красавицей-сестрой. В этом доме жил он с самого детства.
И, однако, они всегда были чужаками в долине и в городе.
Ни испанцы, ни индейцы не признавали их за своих. И те и другие
отличались от этой семьи не меньше, чем друг от друга. Иезуит
сказал правду: Карлос и его близкие и в самом деле были
американцы. Родители его поселились в долине очень давно, никто
не знал, откуда они родом; знали только, что пришли они с
востока, пересекли Великие Равнины. Они были еретики, и святым
отцам так и не удалось присоединить их к своей пастве. Отцы
иезуиты давно бы изгнали их или как-нибудь иначе расправились с
этой семьей, если бы ей не покровительствовал прежний военный
комендант. И к тому же простой народ всегда испытывал перед
обоими какой-то суеверный страх. Позднее это чувство полностью
обратилось на мать Карлоса и приняло новую форму: ее считали
колдуньей, ведьмой и при встрече с ней спешили осенить себя
крестным знамением. Но случалось это не часто, так как она
почти не появлялась на людях. На праздник святого Иоанна ее
привез Карлос, которому очень хотелось развлечь горячо любимых
мать и сестру.
В той отчужденности, которая окружала их, в значительной
степени было повинно их американское происхождение.
Испано-мексиканцы и англо-американцы подозрительно и
недружелюбно относились друг к другу еще задолго до того
времени, о котором ведется рассказ. Чувства эти, порожденные
национальной враждой, всчески поощряло и разжигало духовенство
своими интригами и кознями. Тень предстоящих событий уже
нависла над Мексикой; Америка распространила свое влияние и на
Флориду и на Луизиану. Смысл происходящего был ясен,
разумеется, лишь самым дальновидным, но пагубная страсть -
расовая ненависть
- охватила всех.
Все вокруг были предубеждены против семьи охотника на
бизонов, и потому она почти не общалась с жителями долины.
Карлос и его родные поддерживали отношения главным образом
с местным индейским населением - с бедняками тагносами, которые
менее всех были настроены против американцев.
Войдя в жилище Карлоса, мы увидели бы светловолосую
Роситу, - сидя на циновке, она ткет шаль. Ее ткацкий станок
состоит всего из нескольких деревянных частей грубой работы. Он
так примитивен, что его и станком-то не назовешь. И тем не
менее длинные синеватые, параллельно натянутые нити, дрожащие
при каждом прикосновении ловких пальцев девушки, скоро
превратятся в прелестную шаль, которую кокетливо накинет на
голову какая-нибудь городская красотка. Ни одна рукодельница в
долине не умеет ткать такие шали, как сестра охотника на
бизонов. Как нет среди юношей наездника, равного Карлосу, так
никто не сравнится с Роситой в искусстве, которым она добывает
средства к существованию.
В домике всего две комнаты - вдвое больше, чем почти во
всех таких домишках. Чувство деликатности еще живо в душе
сакса, и семья Карлоса жила не совсем на индейский лад.
Кухня занимает комнату побольше, и выглядит она веселее,
потому что свет проникает сюда через открытую дверь. Здесь вы
увидите небольшой очаг, похожий на алтарь, пять-шесть глиняных
горшков, по форме напоминающих урну, несколько чашек и кубков,
выдолбленных из тыквы, покатый каменный столик на коротких
ножках, который служит для приготовления маисовых лепешек,
несколько циновок и бизоньих шкур ( на них обычно сидят), мешок
маиса, пучки сухих трав, связки красного и зеленого перца, но и
только.
Это, пожалуй, единственный дом во всей долине, где ваш
глаз не порадуют изображения святых. Здесь и вправду живут
еретики.
Но прежде всего остального вы увидите старуху, которая
сидит у огня и курит трубку. Странная она, эта старуха, и, уж
конечно, судьба у нее тоже странная, но она никому еще не
поведала о своем прошлом. Резкие черты исхудалого лица,
побелевшие, но все еще пышные волосы, дикий блеск глаз - все
необычно в ее облике. Не одним лишь темным, невежественным
людям поневоле может почудиться, будто она не такая, как все.
Не диво, что жители долины считают ее колдуньей.
Глава XXI
Росита стояла на коленях, и маленький челнок в ее руках
проворно сновал по утку. Она пела, пела и нежно и звонко,
веселую песенку, которой научила ее мать, песенку, родившуюся в
далеких лесах Америки; потом запела старинную романтическую
испанскую песню - быть может, это был "Трубадур"; чудесная эта
мелодия не потеряла своей прелести, даже в современной песенке
"Не любит... ". "Трубадур" был любимой балладой Роситы, и,
когда она бралась за бандолу и пела под звон ее струн,
напоминающий звон гитары, слушатель испытывал истинное
наслаждение.
Сейчас она пела, чтобы скоротать время и чтобы работалось
легче, и хотя на этот раз она не аккомпанировала себе, ее
серебристый голосок и без всякой другой музыки звучал нежно и
ясно.
Мать отложила в сторону трубку и, как и Росита, занялась
делом. Она пряла пряжу, из которой ткались ткани. Если ткацкий
станок Роситы был очень примитивен, то прялка была еще
примитивнее - простонапросто быстрое, неутомимо пляшущее
веретено. С помощью этой нехитрой механики старая женщина
вытягивала и сучила такую ровную нить, что и настоящая
прядильная машина не могла бы ее перещеголять.
- Бедный наш Карлос! Раз, два, три, четыре, пять, шесть...
я сделала шесть зарубок - уже шестой день он в пути. Наверно,
он сейчас на Льяно Эстакадо, мама. Я надеюсь, что ему повезет и
индейцы обойдутся с ним по-хорошему.
- Не тревожься, девочка. Мой храбрый сын взял с собой
