поверхность, словно на неудавшемся снимке. Странный откос
маячил перед ним лишь мгновение, сменился другим, два откоса
столкнулись, гора взлетела вверх, обрушилась и разровнялась.
Потом поверхность превратилась в край большого сверкающего
холма и холм этот устремился навстречу Рэнсому. Он снова
почувствовал, что поднимается, и поднимается все выше, к
золотому куполу, заменявшему небо. Он достиг вершины, но успел
лишь глянуть в огромный дол, простиравшийся под ним, --
сияющий, зеленый, словно трава, с мраморными пятнами пены - и
вновь он падал вниз, пролетая милю в две минуты. Наконец он
ощутил блаженную прохладу, в которую погружено его тело, и
понял, что ноги ни во что не упираются, а он, сам того не зная,
плывет. Он мчался верхом на океанском гребне, лишенном пены,
холодном и свежем после небесной жары, хотя по земным понятиям
вода была совсем теплая, словно в песчаном заливе, где-нибудь в
тропиках. Мягко съезжая с высокого гребня и поднимаясь на новую
гору, Рэнсом нечаянно хлебнул воды -- она оказалась не соленой,
пригодной для питья, но не такой безвкусной, как наша пресная.
До тех пор он не чувствовал жажды, но тут ему стало приятно, да
так, словно он впервые узнал само удовольствие. Он погрузил
разгоряченное лицо в зеленую светлую воду и, когда снова поднял
голову, опять был на гребне высокой волны.
Земли нигде не было. Небо было чистое, ровное, золотое,
как средневековая картина. Оно казалось очень высоким -- такими
высокими видятся с Земли серебристые облака. Океан тоже был
золотым, но его испещряли тени, и вершины волн, зажженные
небесным светом, казались золотыми, но склоны были зеленые,
сперва прозрачные, а понизу -- бутылочные, и даже синие в тени
других волн.
Все это Рэнсом увидел в одно мгновение -- и покатился
вниз. Он как-то перевернулся на спину. Теперь он глядел на
золотую крышу этого мира. В небе быстро сменялись дрожащие
отблески более бледных цветов -- так бегут блики по потолку
ванной, когда в солнечный день вы ступаете в воду. Рэнсом
понял, что это -- отражение несших его волн. На Венере, планете
любви, эти блики можно видеть почти каждый день. Царица морей
созерцает себя в небесном зеркале.
И вновь он на гребне, земли все не видно. Далеко слева
плотные облака -- или корабли? Вниз, вниз, снова вниз -- конца
этому нет. На сей раз он ощутил, какой здесь расплывчатый свет.
Такая теплая вода, такое славное купание на Земле бывает только
при ярком свете Солнца. Но здесь все иначе. Вода сияла, небо
горело золотом, но все это смягчала и окутывала дымка -- он
любовался этим светом, не щурясь. Сами цвета -- зелень, золото
-- которыми он назвал те краски, слишком резки, жестки для
нежного, изменчивого сияния, для этого теплого, матерински
ласкового мира. Да, мир тут теплый, как летний полдень,
прекрасный, словно заря, и по-вечернему кроткий. Этот мир
прекрасен -- так прекрасен, что Рэнсом глубоко вздохнул.
На этот раз он испугался нависшей над ним волны. Мы на
Земле болтаем о "волнах, величиной с гору", хотя этим волнам не
под силу перехлестнуть и мачту. А вот тут и вправду была
морская гора. На суше ушел бы почти весь день, чтобы забраться
на такую вершину. Волна вобрала Рэнсома и вознесла его ввысь за
несколько секунд. Но еще не достигнув вершины, он вскрикнул в
испуге -- на самом верху волны его ждала не гладкая
поверхность, а какой-то фантастический гребень -- странные,
громоздкие, неуклюжие и острые выступы, вроде бы даже не
жидкие. Что это, пена? Скалы? Морские чудовища? Гадать ему было
некогда -- он столкнулся с этим, невольно закрыл глаза и снова
почувствовал, что летит вниз. Что бы это ни было, оно позади.
Но ведь что-то было, оно ударило его по лицу. Он ощупал лицо;
крови не было. Значит, он столкнулся с чем-то мягким, оно не
поранило, только хлестнуло, и то потому, что он мчался слишком
быстро. Он вновь повернулся на спину -- к этому времени
очередной гребень уже поднял его вверх на несколько тысяч
футов. Глубоко под ним на миг открылась долина, и он увидел
что-то неровное в изгибах и впадинах, разноцветное, вроде
лоскутного одеяла, изумрудное, ярко-желтое, оранжевое, розовое,
голубое. Что это, Рэнсом понять не смог. Во всяком случае, оно
плавало -- поднялось на гребень соседней волны и теперь,
миновав вершину, скрылось. Оно плотно, словно кожа, прижималось
к поверхности воды, изгибаясь и искривляясь вместе с ней.
Поднимаясь на гребень, оно принимало форму волны, так что
какое-то мгновение Рэнсом еще видел одну половину, а другая уже
соскользнула по ту сторону гребня. Словом, эта штука вела себя
так, как вела бы циновка, которая движется вместе с водой и
сморщивается, когда вы гребете мимо, и по воде идет рябь.
Только размеры тут были посущественней, акров тридцать.
Наши слова слишком медлительны -- вы, наверное, уже и не
ощущаете, что Рэнсом в нашем рассказе пробыл на Венере не более
пяти минут. Он не успел устать и не начал тревожиться, как ему
выжить в этом мире. Он вполне доверял тем, кто отправил его
сюда, а пока что свежесть воды и свободные движения тела сами
по себе были удовольствием и удовольствием новым -- я уже
пытался указать на одну особенность этого мира, которую так
трудно передать словами: каким-то образом удовольствие
испытывал он весь, впитывал всеми своими чувствами. Придется
назвать это удовольствие "крайним", а то и "чрезмерным"; ведь
сам Рэнсом говорит, что в первые дни на Переландре он не то
чтобы стыдился, но все же удивлялся, почему он стыда не
чувствует, -- каждый миг доставлял здесь такое большое и
необычайное удовольствие, какое по земным меркам связано либо с
запретными, либо уж с очень странными утехами. И все же этот
мир был не только нежным и сладостным, он был и сильным, и
грозным. Едва плавучая штука исчезла из виду, как в глаза
Рэнсому хлынул невыносимо резкий свет. Свет был темно-синий,
небо на его фоне потемнело, и в тот же миг Рэнсому удалось
разом увидеть большее пространство, чем видел он до сих пор. Он
увидел бесконечную пустыню волн и далеко-далеко, на краю этого
мира, у самого неба -- одинокую призрачно-зеленую колонну.
Только она была вертикальной, устойчивой, неподвижной в этой
череде изменчивых холмов. Затем на небо вернулся богатый
красками сумрак -- теперь, после вспышки света, он скорее
походил на тьму -- и донесся раскат грома. Звучал он совсем
иначе, нежели земной гром, -- глубже, богаче, даже словно бы
звонче. Небо здесь не ревело -- оно хохотало, веселилось.
Рэнсом увидел еще одну молнию, потом еще одну, и ливень
обрушился на него. Между ним и небом встали огромные лиловые
тучи, и тут же, сразу хлынул невиданный дождь -- не капли и не
струи -- сплошная вода, чуть менее плотная, чем в океане, он
едва мог дышать. Молнии сверкали непрерывно и при их свете
Рэнсом видел совсем иной мир. Он словно попал в самый центр
радуги или в облако многоцветного пара. Вода, вытеснившая
воздух, обратила и море, и небо в прозрачный хаос, наполненный
вспышками и росчерками молний. Рэнсом почти ослеп и немного
испугался. При свете молний он видел, как и прежде, безбрежное
море и неподвижный зеленый столб на краю света. Земли не было
нигде -- ни признака земли от горизонта до горизонта.
Грохот грома оглушал его, все трудней становилось дышать.
С неба вместе с дождем сыпались какие-то странные штуки, вроде
бы живые. Они были похожи на лягушат, но очень изящных и нежных
-- просто высшая раса лягушек -- и пестрели, словно стрекозы,
но Рэнсому некогда было их разглядывать. Он уже устал, особенно
от буйства красок. Он не знал, как долго все это длилось; когда
он снова смог наблюдать, волнение уже успокаивалось. Ему
показалось, что он достиг границы морских гор и глядит с
последней горы в спокойную долину. Однако до этой долины он
добрался нескоро: то, что по сравнению с теми, первыми волнами,
казалось спокойным морем, на самом деле, когда он достиг этого
места, обернулось пусть меньшими волнами, но все же немалыми.
Вокруг плавало много тех странных плавучих штук. Издали они
казались цепью островов, вблизи больше походили на флот -- тем
более что им приходилось преодолевать сопротивление волн. Все
же шторм успокаивался, дождь утих. Волны были теперь не выше,
чем в Атлантическом океане. Радуга ослабела, стала прозрачнее,
и сквозь нее тихо проглянуло золотое небо -- золото проступило
вновь во всю ширь, от горизонта до горизонта. Еще меньше стали
волны. Теперь он дышал свободно. Но он уже по-настоящему устал;
непосредственные впечатления отступили, освободилось место для
страха.
Одна из плавучих заплат скользила по волне в сотне ярдов
от Рэнсома. Он следил за ней с большим интересом, надеясь
взобраться на один из плавучих островов и отдохнуть. Он
испугался, что эти острова окажутся просто кучей водорослей или
кронами подводных деревьев, которым не выдержать его веса. Но
не успел он додумать эту мысль, как тот самый остров, на
который он смотрел, поднялся на гребне волны, и Рэнсом смог
разглядеть его на фоне неба. Он не был ровным, с
рыжевато-коричневой поверхности поднимались вверх какие-то
столбики самой разной высоты, и легкие, и громоздкие, темные на
мягком сиянии золотого неба. Все они накренились в одну
сторону, когда островок изогнулся, переползая гребень волны, и
вместе с островом исчезли из виду. Тут же в тридцати ярдах от
Рэнсома появился другой остров, этот плыл в его сторону. Рэнсом
поспешил к нему, чувствуя, как ослабели и почти болят руки -- и
впервые испугался по-настоящему. Приблизившись к острову, он
разглядел вокруг него бахрому несомненно растительного
происхождения -- остров тащил за собой темно-красный хвост из
пузырей, трубочек и переплетающихся шнуров. Рэнсом попытался за
него ухватиться, но он был еще не так близко. Он поплыл скорее,
еще скорее -- остров уходил от него, удаляясь со скоростью
десяти миль в час. Снова ухватился он за какие-то тонкие
красные нити, но они выскользнули, едва не порезав ему руку.
Тогда он рванулся в самую гущу водорослей, слепо пытаясь
ухватиться за все, что болталось перед ним, и попал в какое-то
густое варево -- трубочки булькали, пузыри то и дело
взрывались. Потом руки нащупали что-то покрепче, вроде очень
мягкой древесины. Наконец еле дыша, оцарапав колено, он упал на
пружинившую под ним поверхность, приподнялся, прополз немного
вперед. Да, теперь бояться было нечего -- эта земля держала
его, здесь он был в безопасности.
Наверное, он довольно долго пролежал на животе, ничего не
делая и ни о чем не заботясь. Во всяком случае, к тому времени,
когда он вновь поднял голову и стал замечать, что его окружало,
он вполне отдохнул. Лежал он на сухой земле, покрытой чем-то
вроде вереска, только медного цвета. Он рассеянно потрогал это
-- верхняя часть крошилась, как сухая земля, но сразу под
хрупкой поверхностью он нащупал туго переплетенные нити. Он
перевернулся на спину. Что-то пружинило, сопротивлялось, и
гораздо сильнее, чем эластичный вереск, словно весь остров --
вроде матраса, покрытого растительным ковром. Снова
повернувшись, Рэнсом посмотрел вглубь острова. То, что он
увидел, сперва было похоже на обычный кусок земли: длинная
долина, внизу -- бронзовая, по бокам защищенная холмами, на
которых рос многоцветный лес. Но едва он взглянул на эту
равнину, как она, прямо перед ним, превратилась в медный склон,
и многоцветный лес заструился вниз по этой новой горе. Он был к
