не готов был действовать.
-- "Больная мама". Звонок по сотовому, разговор, извинения, обещание
позвонить завтра. Все было чисто, подозрений у объекта не возникло.
-- И воронка стабилизировалась?
Ольга помолчала, видимо, связывалась с аналитиками.
-- Даже несколько присела. На три сантиметра. Но это может быть обычным
откатом после прекращения подпитки.
Что-то во всем этом было. Вот только я никак не мог сформулировать
невнятные подозрения.
-- Где ее участок, Ольга?
-- Здесь, вокруг. Включая этот самый дом. К ней частенько заходят
больные.
-- Прекрасно. Тогда я пойду как пациент.
-- Тебе требуется помощь с наложением ложной памяти?
-- Справлюсь.
-- Шеф одобряет,-- через паузу ответила Ольга.-- Работай. Твоя
маска -- Антон Городецкий, программист, холост, наблюдается три года,
диагноз -- язвенная болезнь желудка, проживает в этом же доме, квартира
шестьдесят четыре. Она сейчас пустая, в случае необходимости обеспечим тыл.
-- Три года я не потяну,-- признался я.-- Год. Максимум год.
-- Хорошо.
Я посмотрел на Ольгу, она на меня -- своим немигающим птичьим взглядом,
в которым все же было что-то от той грязной аристократичной женщины, пившей
коньяк у меня на кухне.
-- Удачи,-- пожелала Ольга.-- Попытайся снизить воронку. Хотя бы десяток
метров... тогда я рискну.
Птица взлетела, и мгновенно ушла в сумрак, куда-то в самые глубокие
слои.
Вздохнув, я пошел к подъезду. Хобот вихря заколебался, пытаясь коснуться
меня. Я протянул навстречу ладони, сложив их в Ксамади, знаке отрицания.
Вихрь дрогнул и откатился. Без страха, скорее принимая правила игры. При
таких размерах рвущееся инферно уже должно обрести разум, стать не тупой
самонаводящейся ракетой, а скорее свирепым и опытным камикадзе. Смешно
звучит -- опытный камикадзе, но в отношении Тьмы этот термин оправдан.
Вломившись в человеческий мир вихрь инферно обречен погибнуть, но это не
более, чем гибель одной осы из огромного роя.
-- Твой час еще не настал,-- сказал я. Инферно все равно не ответит, но
мне хотелось это сказать.
Я прошел мимо черенка. Вихрь казался сделанным из иссиня-черного стекла,
обретшего резиновую гибкость. Внешняя поверхность его была почти
неподвижна, а вот в глубине, где темная синева переходила в непроглядную
тьму, угадывалось бешенное вращение.
Может быть я и не прав. Может быть, час как раз таки настал...
Подъезд оказался даже без кодового замка, точнее -- замок был, но
разломанный и выпотрошенный. Нормально. Маленький привет от Тьмы. Я уже
разучился обращать внимание на ее мелкие пятнышки, замечать надписи и следы
грязных подошв на стенах, битые лампочки и загаженные лифты. Но сейчас я
был на взводе.
Узнавать адрес нужды не было. Я чувствовал девушку,-- вряд ли стоит
отказывать ей в праве называться девушкой на основании замужества, это,
скорее, категория возраста,-- я знал, куда идти, я уже видел ее квартиру,
точнее не видел, а воспринимал всю целиком.
Единственное, чего я не понимал -- как мне убирать эту проклятую
воронку...
Я остановился перед дверью, обычной, не стальной, что очень странно на
первом этаже, да еще с выломанным в подъезде замком. Глубоко вздохнул, и
позвонил. Одиннадцать. Поздновато, конечно.
Послышались шаги. Никакой звукоизоляции...
Глава 7
Она открыла дверь сразу.
Никакого вопроса, и в глазок не посмотрела, и цепочку не накинула. Это в
Москве! Ночью! Одна в квартире! Вихрь пожирал последние остатки ее
осторожности, той самой, что позволила девушке продержаться несколько дней.
Вот так обычно они и погибают, люди, на которых наложено проклятие...
А внешне Светлана пока оставалась нормальной. Разве что тени под
глазами, но мало ли, как она ночь провела. И одета... юбка, нарядная
кофточка, туфельки, словно ждала кого-то, или почти собралась уходить.
-- Добрый вечер, Светлана,-- сказал я, уже замечая в глазах намек на
узнавание. Конечно, она смутно запомнила меня со вчерашнего дня. И этот
миг, когда она уже поняла, что мы знакомы, но еще не вспомнила, как, надо
было использовать.
Я потянулся сквозь сумрак. Бережно, потому что вихрь как приклеенный
висел над головой девушки, и реакция могла последовать в любую секунду.
Бережно, потому что мне не хотелось обманывать.
Даже желая ей только добра.
Это интересно и смешно только в первый раз. Потому, что если интересно
будет и дальше, тебе не место в Ночном Дозоре. Одно дело -- менять
моральные императивы, причем всегда в сторону добра. Другое -- вмешиваться
в память. Это неизбежно, это приходится делать, это часть Договора, и сам
процесс нашего входа-выхода в сумрак вызывает у окружающих секундную
амнезию.
Но если однажды ты получишь удовольствие от игры с чужой памятью -- тебе
пора уходить.
-- Добрый вечер, Антон,-- ее голос слегка поплыл, когда я заставил ее
вспомнить то, чего никогда не было.-- У тебя что-то стряслось?
Я, кисло улыбнувшись, похлопал себя по животу.
В памяти Светланы сейчас бушевал ураган. Не такой я мастер, чтобы
наложить ей сконструированную ложную память. К счастью, тут можно было дать
лишь два-три намека, а дальше она обманывала себя сама. Она собирала мой
образ из какого-то давнего знакомого, с которым мы были похожи внешне,
другого, еще более давнего и недолгого, но симпатичного ей характером, из
двух десятков пациентов моего возраста, из каких-то соседей по дому. Я лишь
легонько подталкивал процесс, подводя Светлану к целостному образу. Хороший
человек... неврастеник... и впрямь часто болеет... слегка флиртует, но
только слегка -- очень неуверен в себе... живет в соседнем подъезде.
-- Боли? -- она чуть собралась. Действительно, хороший врач. Врач по
призванию.
-- Немного. Выпил вчера,-- всем своим видом я выражал раскаяние.
-- Антон, я же вас предупреждала... проходите...
Я вошел, закрыл дверь -- девушка этим даже не озаботилась. Раздеваясь,
быстренько огляделся -- и в обычном мире, и в сумраке.
Дешевые обои, истрепанный коврик под ногами, старые сапожки, лампа под
потолком -- в простом стеклянном абажуре, радиотелефон на стене -- паршивая
китайская трубка. Небогато. Чисто. Обычно. И дело тут даже не в том, что
профессия участкового врача много денег не приносит. Скорее -- в ней самой
нет потребности в уюте. Плохо... очень плохо.
В сумрачном мире, квартира производила чуть лучшее впечатление. Никакой
гнусной флоры, никаких следов тьмы. Кроме черной воронки, конечно. Она
царила... я видел ее всю, от черенка, крутящегося над головой девушки, до
раскинувшегося на тридцатиметровой высоте соцветия.
Вслед за Светланой я прошел в единственную комнату. Тут все-таки было
уютнее. Теплым оранжевым пятном светился диван, причем не весь -- а уголок
у старомодного торшера. Две стены были закрыты книжными полками,
поставленными одна на другую, семь полок в высоту... Понятно.
Я начинал ее понимать. Уже не как объект работы, не как возможную жертву
неведомого темного мага, не как невольную причину катастрофы, а как
человека. Книжный ребенок, замкнутая и закомплексованная, с кучей смешных
идеалов и детской верой в прекрасного принца, который ее ищет и непременно
найдет. Работа врачом, несколько подруг, несколько друзей, и очень-очень
много одиночества. Добросовестный труд, напоминающий кодекс строителя
коммунизма, редкие походы в кафе и редкие влюбленности. И вечера, похожие
один на другой, на диване, с книжкой, с валяющимся рядом телефоном,
бормочущим что-нибудь мыльно-успокоительное телевизором.
Как много вас до сих пор, девочек и мальчиков неопределенного возраста,
воспитанных родителями-шестидесятниками. Как много вас, несчастных, и не
умеющих быть счастливыми. Как хочется вас пожалеть, как хочется вам помочь.
Коснуться сквозь сумрак -- чуточку, совсем несильно. Добавить немножко
уверенности в себе, капельку оптимизма, грамм воли, зернышко иронии. Помочь
вам -- чтобы вы смогли помочь другим.
Нельзя.
Каждое действие Добра -- соизволение проявить активность Злу. Договор!
Дозоры! Равновесие мира!
Терпи -- или сходи с ума, нарушай закон, иди сквозь толпу, раздавая
людям непрошеные подарки, ломая судьбы и ожидая -- за каким поворотом
выйдут навстречу бывшие друзья и вечные враги, чтобы отправить тебя в
сумрак. Навсегда...
-- Антон, как ваша мама?
Ах, да. У меня, пациента Антона Городецкого, есть старушка-мама. У мамы
остеохондроз и полный комплект болезней пожилого возраста. Она тоже
пациентка Светланы.
-- Ничего, все нормально. Это я что-то...
-- Ложитесь.
Я задрал рубашку и свитер, лег на диван, Светлана присела рядом.
Пробежала теплыми пальцами по животу, зачем-то пропальпировала печень.
-- Больно?
-- Нет... сейчас нет.
-- Сколько вы выпили?
Я отвечал на вопросы, выискивая ответы в памяти девушки. Вовсе не стоило
выглядеть умирающим. Да... боли тупые, несильные... После еды... Вот сейчас
чуточку заныло...
-- Пока гастрит, Антон...-- Светлана убрала руки.-- Но радоваться
нечему, сами понимаете. Я сейчас выпишу рецепт...
Она поднялась, пошла к двери, сняла с вешалки сумочку.
Все это время я следил за воронкой. Ничего не происходило, мой приход не
вызвал усиления инферно, но и ослабить его не смог...
-- _Антон_...-- голос шел сквозь сумрак, и я узнал Ольгу.-- _Антон,
воронка уменьшилась на три сантиметра. Ты где-то сделал правильный ход.
Думай, Антон._
Верный ход? Когда? Я ведь ничего не совершил, просто нашел повод для
визита!
-- Антон, у вас еще остался _омез_? -- Светлана, присевшая за стол,
посмотрела на меня. Заправляя рубашку я кивнул:
-- Да, несколько капсул.
-- Сейчас придете домой, выпьете одну. А завтра купите еще. Будете пить
две недели, перед сном.
Светлана явно была из тех врачей, что верят в таблетки. Меня это не
смущало -- я тоже в них верил. Мы, Иные, испытываем перед наукой
иррациональный трепет, даже в тех случаях, когда достаточно элементарного
магического воздействия -- тянемся за анальгином или антибиотиками.
-- Светлана... простите, что спрашиваю,-- я виновато отвел глаза.-- У
вас неприятности?
-- С чего вы взяли, Антон? -- она не перестала писать, и даже не глянула
на меня. Но напряглась.
-- Мне так кажется. Вас кто-то обидел?
Девушка отложила ручку, посмотрела на меня -- с любопытством и легкой
симпатией.
-- Нет, Антон. Что вы. Это зима, наверное. Слишком долгая зима.
Она натянуто улыбнулась -- и воронка инферно качнулась над ней, хищно
повела черенком...
-- Небо серое, мир серый. И делать ничего не хочется... все смысл
утратило. Устала я, Антон. Вот весна наступит -- все пройдет.
-- У вас депрессия, Светлана,-- ляпнул я, прежде чем сообразил, что
вытянул диагноз из ее же памяти. Но девушка не обратила на это внимания:
-- Наверное. Ничего, вот солнышко выглянет... Спасибо, что беспокоитесь,
Антон.
На этот раз улыбка была более искренняя -- хотя, все равно, вымученная.
Сквозь сумрак раздался шепот Ольги:
-- _Антон, минус десять сантиметров! Воронка приседает! Антон, аналитики
работают, продолжай общение!_
Что я делаю правильно?
Этот вопрос -- он пострашнее, чем "что я делаю неправильно". Если ты
ошибаешься -- достаточно резко сменить линию поведения. Вот если попал в
цель, сам того не понимая -- кричи караул. Тяжело быть плохим стрелком,
случайно угодившим в яблочко, пытающимся вспомнить движение рук и прищур
глаз, силу пальца, давящего спуск... и не признавая, что пулю направил в
цель порыв безалаберного ветра.
Я поймал себя на том, что сижу и смотрю на Светлану. А она на
меня -- молча, серьезно.
-- Простите,-- сказал я.-- Светлана, простите ради бога. Ввалился
