когда его оружием было лишь собственное тело, а заказчиками - мелкие
"деловые", которых он ныне побрезговал бы убивать.
Так было перед каждой акцией - но ведь сейчас он ни на кого не
работает. Не правда ли?
- ТЫ МОЙ, - шепнула темнота. - ПОРА ПЛАТИТЬ.
Впереди разгорался свет... нет, не свет - просто темнота изменила
яркость. Так может светиться ночь.
- ШЕСТЕРО...
Он увидел лица - так ярко, как не случалось даже при самых удачных
заказах. Предельно четкие, словно выплавленные из темноты, лишь почему-то
двоящиеся.
- ТЫ ПОЙМЕШЬ, - сказала тьма. - ОНИ ОПАСНЫ, ПО-СВОЕМУ. ОНИ НЕ
УСТУПАЮТ ТЕБЕ.
Илья попытался зажмуриться - но не было ни век, ни глаз. Темнота
несла его по кругу, заставляя заглянуть в каждое лицо.
- ЗАКАЗ, - шепнула тьма, и в бесплотном голосе дрогнула ирония. -
ПОРА ПЛАТИТЬ ПО СЧЕТАМ.
Он не мог ответить, не мог закричать - но в этом и не было нужды.
Темнота пропитывала Илью насквозь, она знала все, что он хотел сказать.
- ТЫ МОЙ. УБЕЙ ИХ.
...Илья проснулся с криком. Кошмар еще не отпустил, и лампочка бра,
как в страшных снах, зажглась тускло и беспомощно.
- Я ни на кого не работаю, - прошептал он, озираясь.
Заказ выполнен. Деньги получены. Он не собирается подчиняться
собственному бреду. Можно отдыхать - пока не наскучат видеокассеты,
купленные на черном рынке, и папка со старыми фотографиями. Пока ему не
предложат обслужить еще кого-либо...
И тьма, которая всегда шептала - где и как, промолчит.
И киллер, разучившийся убивать, станет просто человеком, знающим
слишком много. Клиентом... кого-то другого, к кому придет тьма.
- Сука! - закричал Илья, тонко всхлипывая. - Стерва!
Но темнота уже спряталась за гранью сна. Она не слышала - или не
считала нужным отвечать слуге.
Тихонько подвывая, Карамазов схватил со стола пистолет. Замер, борясь
с желанием высадить всю обойму в окно, в ночь. Он не собирается
подчиняться!
...НО ПАТРОНЫ НАДО ЭКОНОМИТЬ, ШЕСТЬ КЛИЕНТОВ, И ПО ДВА ВЫСТРЕЛА... И,
ПОЧЕМУ-ТО, ЕЩЕ РАЗ УМНОЖИТЬ НА ДВА... ПАТРОНЫ ПРИДЕТСЯ ДОКУПИТЬ...
- Гадина, гадина, - садясь на пол, прошептал Илья. - Ты притворялась,
тебе тоже что-то надо, вам всем от меня что-то надо...
ОНИ ВСЕ СУКИ. ВСЕ. ТОЛЬКО ДЕВОЧКИ ХОРОШИЕ. ТОЛЬКО ДЕВОЧКИ... НА
ФОТОГРАФИЯХ... ХОРОШИЕ... ДЕВОЧКИ...
Илья распластался на полу, потянулся к картонной папке. Схватил ее,
всхлипывая уже тише.
ДЕВОЧКИ... ХОРОШИЕ...
9
Среди шестерых, в этот день один за другим ощутивших приближающееся
н_е_ч_т_о_, Кирилл Корсаков был самым растерянным - и, как ни странно,
наиболее подготовленным к происходящему.
У него еще не было того предчувствия беды, что рано или поздно
приходит к любому человеку. Кирилл просто не успел повзрослеть настолько,
чтобы принять это странное знание - презрительно отрицаемое большинством,
но бесспорное для тех, кому довелось бывать в серьезных переделках. Его не
смущала нелогичность происходящего - дети не верят в логику. Он даже не
понимал, что давящее ощущение может предвещать неприятность, куда меньшую,
чем кажется. Остаток дня Кирилл провел с напряжением бойца, пойманного на
ночном поле боя прожекторным лучом и мучительно пытающегося притвориться
мертвым. И этот осознанный страх прикрывал его от истерики непробиваемым
щитом.
Мама не сказала ему ни слова, даже если и заметила, что в этот час
занятия в школе еще должны были продолжаться. В глубине души она разделяла
мнение Кирилла, что образование мало что может ему дать. Такие мысли
родители никогда не говорят вслух - это входит в правила семейной игры.
"Курить вредно" - сообщают они детям, закуривая. "Драться нехорошо" -
ободряюще похлопывая по плечу. Дети все равно чувствуют истину. Лишь когда
они начинают взрослеть, приходит стремление свести слова и правду воедино.
- Тебе звонили с телевидения, - сказала мама, пока Кирилл ел. Обед
был ритуалом, изменения в котором не допускались. Людмила Корсакова
в_с_е_г_д_а_ приходила обедать домой - и подразумевалось, что Кирилл будет
поступать так же. Не только ради правильного питания - хотя она и
придавала ему большое значение. Главным был короткий разговор, деливший
день на две части - обязательную, но не имеющую никакого значения, когда
Кирилл был в школе, и ту, которая, собственно, и составляла жизнь Кирилла.
Если бы он взял на себя отвагу выразить собственные ощущения в словах, то
сказал бы, что мама относится к нему, как ювелир к огромному алмазу,
медленно превращаемому в сияющий бриллиант.
- С какого? - торопливо глотая горячий суп спросил Кирилл.
- С районного кабельного... возьми хлеб.
В мелочах Кирилл с мамой никогда не спорил.
- Они собираются делать еженедельную детскую программу. Попросили
тебя прийти, вероятно, предложат быть ведущим.
Год назад Кирилл соскочил бы со стула и что-нибудь закричал.
- Здорово, - откладывая ложку, сказал он. - Я завтра схожу, ладно? У
меня настроение такое... странное.
- _С_т_и_ш_н_о_е_, - подсказала мама.
Он кивнул.
- Я записала телефон, позвонишь и договоришься. На завтрашний вечер.
Режиссера зовут Павел Валентинович, постарайся оставить хорошее
впечатление.
Кирилл кивнул. Разумеется, завтра они пойдут на телевидение вдвоем.
По телефону он поговорит сам - чтобы продемонстрировать свою
самостоятельность, но окончательное решение примет мама.
Ювелиру виднее, как гранить алмаз.
- Ну все, мне пора, - Людмила Корсакова поднялась, секунду смотрела
на сына, словно собираясь сказать что-то еще. Наклонилась, чмокнув его в
макушку.
- Пока, мам.
- Вымой посуду, хорошо?
- Хорошо, мама.
Людмила вышла из кухни. Кирилл сидел неподвижно, слушая, как она
одевается в прихожей. На его лице медленно проступало напряжение - которое
уже некому было увидеть.
- Кириллка!
- Да? - он повернулся, снова расслабляясь _с_н_а_р_у_ж_и_, словно
мама могла увидеть его сквозь стену.
- Ты не дашь мне свои новые стихи?
Кирилл молчал.
- Мне надо показать их серьезным людям.
- Как-нибудь потом, мама. Ты что-нибудь старое им дай, ладно?
Мама подчеркнуто громко вздохнула.
- Ты не лентяйничаешь, Кириллка?
- Не знаю.
Людмила Корсакова тихонько засмеялась.
- Все-таки поищи, Кирилл.
Хлопнула дверь.
Мальчик, сидящий за столом, медленно взял ложку, посидел минуту, не
двигаясь. Потом поднялся. Недоеденный суп отправился обратно в кастрюлю,
тарелка и ложка в раковину. Кирилл налил бокал уже остывшего чая и отнес в
свою комнату. Потом вышел в прихожую и закрыл дверь на второй замок.
Он снова остался один - мальчик, боящийся взрослеть. Одному - легче.
Кирилл был в центре внимания всегда, сколько себя помнил. Просто
потому, что он умел писать стихи - в том возрасте, когда другие дети еще
не способны запомнить чужие. Трехлетний поэт... пятилетний поэт...
восьмилетний поэт...
Он привык.
У него не было друзей среди ровесников - та неизбежная цена, которую
платят за любой талант. Кириллу стало бы легче, знай он, что эта плата не
зависит от возраста, а прилагается ко всем, вставшим над толпой. Но он
отнес ее лишь к себе - ошибка любого ребенка, считающего все происходящее
с ним уникальным. Он искал друзей среди взрослых - и находил тех, кто
старательно пытался относиться к нему на равных. Потом он смирился.
Одному - легче.
Кирилл плюхнулся на кровать, даже не потрудившись позвонить на
телестудию. Его слегка знобило, и он не мог понять причину - то ли
вернувшийся страх, то ли разговор с мамой. Телевидение? Да, он мог вести
детскую программу, читая сочиненный взрослыми текст, а изредка - свои
стихи. Это была награда, честно заработанная, горькая и ненужная. Кирилл
понял _в_с_е_, еще год назад. Он ничем не лучше других. Просто умел в пять
лет то, чему другие учатся в двадцать. Если отбросить возраст, то Кирилл
был одним из многих поэтов, известных лишь десятку друзей и собирающихся
на свои "литературные вечера" в районных газетках и домах культуры.
Тринадцать лет делали его уникальным... но уже куда меньше, чем раньше.
Детство - преходящий недостаток.
Кириллу было интересно, что скажет мама, когда поймет это. Вряд ли
отнесется спокойно. Ювелир, узнающий, что старательно гранил под бриллиант
кусок стекла, не сможет примириться с этим.
В комнате стемнело, и утренняя тоска стала возвращаться. Ее можно
было прогнать... ярким светом, громкой музыкой, но Кирилл не шевелился.
Что-то приближалось. Накатывало. Тоскливое, неудержимое, близкое тьме -
тень от тени, страх от страха. Кирилл стиснул зубы. Так, наверное,
умирают... или рождаются.
И вдруг его отпустило. Разом.
Мир снова стал прежним, тоскливым, но спокойным. Кирилл с шумом
втянул воздух, почувствовав, что непроизвольно задержал дыхание, может
быть - минуту, может быть - две назад. Он вспотел и ослаб.
ЧТО ЭТО БЫЛО?
Кирилл привстал, потянулся к выключателю. Замер.
В двух метрах от него, за письменным столом (большим, солидным,
взрослым) кто-то сидел.
- Ну? - сказал кто-то. - Включай свет.
Как загипнотизированный, Кирилл щелкнул клавишей. Свет больше не был
другом и защитником, убийцей ночных страхов. Свет предал его, показав то,
что явилось во тьме.
За столом сидел мальчишка. Подросток, тощий и голый, улыбающийся,
глядящий на Кирилла так, словно видел его и в темноте.
- Сделай удивленные глаза, - сказал мальчишка. - И успокойся. У нас
еще есть время, но его так мало, что лучше поторопиться.
Кирилл слишком часто видел самого себя, не в мертвой статичности
фотографии, а по тому же телевизору, чтобы ошибиться.
- Это я, - сказал он.
Мальчишка кивнул.
- Ты.
Он встал - спокойно, не стесняясь наготы. Посмотрел на Кирилла -
задумчиво, оценивающе.
- Зови меня Визитер.
10
Говорили, что на этой даче несколько раз останавливался Сталин.
Хайретдинов никогда не опровергал устоявшееся мнение - хоть и выяснил в
свое время, что вождей крупнее Микояна старые стены не знали.
Недалеко от Москвы, почти чистый воздух, вышколенная прислуга и
удобная для охраны планировка - что еще надо человеку, занимающемуся
большим бизнесом и большой политикой?
Весь вечер Рашид Гулямович был не в духе. Прогулялся под мелким
дождиком в "саду" - если можно так называть солидный кусок леса,
обнесенный крепким забором. Против обыкновения не отгонял охрану.
Прилетевшего из Саратова с отчетом директора газоперерабатывающего
комплекса принял непривычно сухо, чем поверг его в легкую панику.
А виной, конечно, был Семенецкий. Еще один грех, и, наверное, можно
было без него обойтись. Месяц-другой давления - сдался бы сам. Но это
дурацкое пристрастие к быстрым решениям, что с ним поделаешь...
Он решил никуда сегодня не выезжать. Позвонил в Саратов жене,
поговорил с ней так ласково, что наверняка укрепил в мысли об очередной
измене. Даже пообещал через пару месяцев забрать ее и детей в Москву.
Политик не должен отвлекаться, и семью, которая _о_б_я_з_а_н_а _б_ы_т_ь_,
следует держать в отдалении. Но сегодня ему хотелось - странное дело! -
семьи. Уюта.
Сдают нервы.
Он просчитал свой жизненный путь года три назад, когда понял, что
только деньги уже не доставляют ему удовольствия. Тайная, подлинная власть
- это хорошо. Но и в бизнесе уже встали барьеры, выше которых не прыгнешь.
