- Добрый вечер. Не спишь?
- Нет.
- Я недолго. Ты помнишь о предложении "Барельефа"?
- Конечно.
- Они согласились на твои ставки. Подпишешь контракт?
- Ты их предупредил, что я не верю в экстрасенсов, инопланетян и
прочую муть?
Далеко-далеко, за тысячи километров, Степан засмеялся.
- А им-то что? Они тоже не верят. Главное, чтобы ты убедил читателей.
Ежемесячные статьи в популярном и преуспевающем журнале... Ярослав не
собирался лукавить ни перед собой, ни перед другом.
- Хорошо. Подумай, как передать договор.
- У них есть собкор в Алма-Ате, запиши телефон...
- Диктуй.
- Только не увлекайся. Халтура затягивает. Ты свой роман успеешь
дописать?
Ярослав секунду помедлил. "Книги Пути"? Успеет, конечно. Он всегда
успевал.
Тогда откуда же эта тревога...
- Диктуй номер, - попросил он.
5
Рашид Хайретдинов со страдальческим лицом полулежал на диване. Поза
не шла ни ему самому - слишком плотному, чтобы выглядеть изнуренным
болезнью, ни дорогому костюму, словно специально созданному легкомнущимся.
- Может быть, мне подойти вечером? - референт был воплощенным
сочувствием.
- Ничего, ничего, Толик... - Рашид Гулямович потянулся за стаканом с
теплой минералкой, стал пить ее мелкими глотками, словно лекарство. -
Пройдет. Ты говори.
- Рейтинг упал почти на два процента, - осторожно сказал референт. -
Пока еще вы проходите, но если тенденция сохранится, то перевыборы вы
проиграете.
- Плохо, - Рашид отставил стакан. - Но, знаешь, ты меня не удивил. Я
с утра это чувствовал. И какие рекомендации?
- На национальном вопросе нам сыграть не удастся, - референт позволил
себе виноватую улыбку. - В экономические обещания никто не верит. Только
конкретные вопросы, если поднять их в хорошо рассчитанный момент...
- Преступность, - предложил Хайретдинов. - И что-нибудь массовое. Не
гонения на банки или убийства бизнесменов, а... - он замолчал.
- Право на ношение оружия, расстрел насильников, изоляция
гомосексуалистов...
- Старо, - Хайретдинов покосился на рабочий стол. - Компьютерный
терроризм. Деньги и секреты России уплывают за рубеж - все из-за
компьютеризации. Страна обнищала, польстившись на заокеанскую приманку.
Каждый компьютер - троянский конь. Понимаешь? Народ не знает, с какого
бока подойти к машине. Для него она... э... показатель того, что он глуп.
Если рассказать пару жутких историй - золото партии, уплывшее по проводам
в Израиль, например...
Референт кивнул.
- Подумайте, - Рашид Гулямович просунул ладонь под рубашку,
помассировал живот. - Посчитайте. Сколько потеряем, сколько получим.
Откуда запустить проблему - и когда отреагировать.
- Хорошо.
- Ну, иди.
Он проводил референта доброжелательным взглядом. Старательный парень,
немножко себе на уме, но в меру. С таким можно долго работать, не ожидая
предательства... хотя его и стоит ожидать всегда и везде.
Слегка морщась, народный депутат от саратовской области поднялся с
дивана. Сколько раз уже он зарекался пить вино... с его-то больным
желудком. Ну ничего. Зато разговор был долгим и полезным.
Дверь кабинета приоткрылась, донеслось:
- Рашид Гулямович...
- Входи, Танечка, - Хайретдинов замер возле кресла. Ему долго
пришлось учиться вставать в присутствии женщин, но зато теперь он не делал
исключений даже для собственной секретарши.
- Вам звонят, Рашид Гулямович, а вы отключили телефон.
- Кто звонит?
- Владимир Павлович.
- Соедини, - Хайретдинов опустился в кресло, снял трубку.
- Рашид?
- Слушаю тебя.
- Ужасная новость. Три часа назад убили Семенецкого.
- Что ты говоришь... - Рашид Гулямович потянулся за сигаретой, размял
ее в пальцах. Раньше он предпочитал курить трубку, но это слишком удачно
обыграли в одной карикатуре, подчеркнув его легкое сходство с "отцом
народов".
- В подъезде собственного дома. Застрелили.
- Эдик, Эдик... - Хайретдинов вздохнул, затягиваясь. - Что ж, все под
Богом ходим... Убийцу-то схватили?
- Да что ты... Предполагают, что его застрелил собственный
телохранитель.
Рашид Гулямович улыбнулся. Скорее всего, как и собеседник.
- Ужасно... Мы планировали встретиться на той неделе - и вот как...
Они говорили еще минут пять, давая тем, кто по долгу службы
контролировал их разговоры, возможность отчитаться перед начальством. Вряд
ли убийство Семенецкого привлечет особенное внимание - за этим
несговорчивым коммерсантом мало кто стоял. Но козла отпущения искать
станут... вряд ли будет доказана причастность телохранителя.
В глубине души Рашид Гулямович был куда менее спокоен, чем его
собеседник. Даже тень подозрения губительна за месяц до выборов. Он
предпочел бы услышать еще одну грустную новость - о смерти ничем не
примечательного парня из Подмосковья... например, что тот попал под
электричку, возвращаясь заполночь домой. Но, похоже, Владимир Павлович,
человек порой излишне циничный и рисковый, всерьез верил в незаменимость
своего исполнителя. Или в его неуязвимость, что едино.
Положив трубку он включил селектор.
- Таня, рюмку коньяка.
- Вы же болеете, Рашид Гулямович.
Хайретдинов не ответил. Его смешила и чуть трогала забота этой
молодой женщины, уже три года работавшей на него. Они ни разу не переспали
- зачем мешать дела и отдых? Кто-то должен любить тебя бескорыстно и
платонически, это такое редкое чувство...
Таня молча принесла коньяк - явно самую маленькую рюмочку, которую
нашла. Рашид Гулямович повертел ее в руках, согревая напиток. Сделал
глоток. Земля тебе пухом, Эдуард Семенецкий. Видит Бог, не хотел он этого.
И не облегчение сейчас испытывает, а липкую, непривычную тревогу... словно
в первый раз пачка долларов сделала свое дело.
6
Все было не так. С самого утра. Анна понимала, что это расплата за
вчерашний вечер, когда она постыдным образом напилась. Дома, в
одиночестве, словно алкашка, прихватив в ларьке по дороге с работы бутылку
дешевого болгарского бренди. Очень уж было тоскливо и муторно на душе. И
спиртное помогло - на время. Как любой малопьющий человек, она захмелела
быстро, не заметив этого, и за пару минут перешла от трезвой тоски к тупой
сонливости. Посидела чуть-чуть перед телевизором, решив было посмотреть
какой-то сериал. Но картонные декорации и неумелые актеры вдруг стали
такими смешными...
Теперь у нее болела голова. Анна с трудом разыскала на кухне упаковку
аспирина, разжевала пару таблеток. Не американский, ну да ладно.
Надо взять на работе упаковку анальгина.
Она знала, откуда эта тоскливая боль в груди, и стыд - невыносимый,
когда не хочется смотреть людям в глаза. Три смерти за одну смену. Это уже
не больница - это хоспис, приют для умирающих... которые должны были жить.
Телевидение рекламирует десятки форм парацетамола, словно название
"панадол" делает его эффективнее. Реклама средств от похмелья, реклама
леденцов от кашля...
А в трехстах километрах от Москвы умирают люди - потому что нет
мощных анальгетиков, современных антибиотиков, простейших
кардиоблокаторов. Точнее - есть все. Но по ценам, доступным немногим.
Анна не знала, понимают ли они, отказываясь покупать лекарства, что
обрекают себя на смерть. Скорее всего, нет. Слишком живы в памяти времена,
когда лечили бесплатно. Плохо ли, хорошо ли, но лечили. Честно говоря -
"попробуйте достать..." когда не было уж очень нужного препарата.
Но никогда не приходилось колоть анальгин вместо омнопона больным,
кричащим от печеночных колик.
Она оделась в маленькой прихожей, отряхнула щеткой светлый плащ,
минуту придирчиво смотрелась в зеркало. Ничего. Не скажешь, что слопала
вчера стакан коньяка. Просто усталая молодая женщина, одна из миллионов.
Пожалуй, даже, посимпатичнее многих.
И глупее, наверное. Четыре года работы врачом - и до сих пор не может
привыкнуть к смерти. Пусть _т_а_м_ - лучший мир, но почему так жесток
этот...
Автобус был набит. Больницу построили на окраине, рядом со старым
номерным заводом (вот ведь додумался кто-то!) и уже полгода ей приходилось
ездить в компании рабочих. Когда-то смена начиналась раньше, и она почти
не пересекалась с этим потоком. А теперь то ли график у них сдвинули, то
ли рабочий день сократили.
Как ни странно, к этому требовалось привыкнуть. Дорогу не замечаешь
лишь тогда, когда люди вокруг незнакомы и безличны, не общаются между
собой. Если же их видишь каждый день, да еще по утрам, пока мысли не
заполнены прошедшим днем, то слишком быстро начинаешь воспринимать
попутчиков как личности. Пусть даже с ней не заговаривали (и чем она
отпугивает случайных ловеласов?) поневоле вслушиваешься и всматриваешься.
На матюки Анна внимания не обращала, в операционной от коллег такого
наслушаешься, что любой пролетарий покраснеет.
Говорили сегодня о политике, со всем подобающим словесным
обрамлением. Анна перестала воспринимать разговор уже через пару минут.
Надоело все это до безумия... Она стала смотреть на паренька, стоящего
рядом в проходе. Молодой, симпатичный, похожий на передовика-рабочего из
советских фильмов. В разговоры он обычно не вступал. Вот и сейчас ехал
молча, глядя сквозь людей куда-то в окно.
Интересно, могла бы она в такого влюбиться? А выйти за него замуж?
И что бы сказали знакомые о муже-пролетарии?
Анне стало смешно и неловко. Она вдруг показалась самой себе старой
девой, перебирающей женихов "второй свежести". Дожилась...
Мимо сторонящихся (удивительно вежливо сторонящихся) людей она стала
пробираться к двери. Выскочила на остановке в гордом одиночестве, оправила
на ходу плащ. Здесь было ветрено и неуютно, перед этими унылыми бетонными
корпусами, воткнутыми неведомыми планировщиками на полпути от микрорайонов
к заводу. Зимними вечерами, когда темнело рано, она старалась не ходить к
остановке в одиночку.
Сегодня ночью по отделению дежурила Тоня, девчонка совершенно
безалаберная, но врач от Бога. Из тех, кто все делает спустя рукава, а
больной поправляется час от часа. Анне всегда казалось несправедливым, что
человек, ставший врачом случайно, и не испытывающий к профессии ни
малейшего уважения, способен на то, чему она и к пенсии не научится. Но
что здесь поделаешь...
Дверь ординаторской была заперта изнутри, Тоня, конечно, и не
собиралась утром обходить больных. Анна минуты две простояла, постукивая
по закрашенному белой краской стеклу костяшками пальцев, прежде чем внутри
завозились.
- Ой, извини, - сонно пробормотала Тоня, открывая. - Ты чего так
рано, еще без четверти восемь...
- Не спалось, - сказала, входя, Анна. Тоня была в одном белом
халатике на голое тело, растрепанная и жизнерадостная. Нюх у нее был,
совершенно гениальный. Придется ли ночью бежать к умирающему больному, она
знала с самого вечера. - Обход не делала?
- Делала, - Тоня улыбнулась, отходя к гардеробу и сбрасывая халат.
- Да, с вечера. А записала на утро.
- Корнилова, не разыгрывай из себя начальство... - Тоня втиснулась в
джинсы, иронически глянула на нее. - Все в порядке, никто не _у_ш_е_л_.
- А никто не собирается?
- Шедченко, - не задумываясь ответила Тоня. - Его на гемодиализ надо
сажать, сама знаешь.
Анна промолчала. Тоня тем временем закончила переодеваться и замерла
перед зеркалом.
- Кто еще потяжелел? - спросила Анна.
