сокровищ на постройку крепостей и кораблей, но мы живем спокойно и думаем,
что удобно жить может только отдельный человек, а не все общество.
Эти слова коринфянина произвели глубокое впечатление на Перикла,
хотя, по-видимому, он не обратил на них внимания. Он поглядел на горы
Пелопонеса и через некоторое время сказал, обращаясь с улыбкой к Аспазии:
Какое большое значение имеет то, что нас здесь, на пороге сурового
Пелопонеса, еще встречают образчики эллинской жизни, достигшей высшего
роскошного развития. Кто мог бы подумать, являясь из веселых, ученых,
аристократических Афин или из веселого Коринфа, славящегося
очаровательными гиеродулами, что совсем недалеко отсюда, по ту сторону
перешейка, на вершинах Аркадии живет пастушеский народ в древней простоте;
что по ту сторону гор живут спартанцы или мрачные мессенийцы, подобно
львам или волкам, скрывающиеся в глубоких оврагах или мрачных лесах. Какой
ареной дикой геройской силы служит с древних времен эта страна!
По ту сторону гор, по тропинкам Пелопонеса, ходили Геракл и Персей,
на свои геройские подвиги, побеждали львов, боролись со змеями и дикими
птицами. И до сих пор, в Нимее, физическая сила ценится выше всего.
Со всей Эллады сюда стремятся люди, желающие получить геройские
лавры. Мрачен, угрожающ и суров кажется Пелопонес, волны Стикса недаром
орошают подножие его мрачных гор; но мы желаем пренебречь этими ужасами,
желаем войти в логовище львов и, если мы сделались слишком слабы, то
приобретем новые силы и закалимся в этих суровых местах.
- С каких пор, - улыбаясь спросила Аспазия, - Перикл стал восхищаться
и даже завидовать грубой и простой жизни людей, живущих по ту сторону
перешейка? Но успокойся, друг мой, предоставь им бороться, как они желают
- над этими мрачными горными вершинами не сияет, как над афинским
Акрополем, победный свет Афины Паллады!
Со своей большой свитой оставили на следующий день путешественники
Коринф, весело стремясь в страну дорийцев через аргосские горы.
Аспазия, по большей части, не садилась в носилки, которые Перикл
приказал сделать для нее и которые несли через горы рабы или вьючные
животные, она предпочитала ехать на муле, рядом с супругом. Таким образом
они путешествовали, весело разговаривая, мимо горных лесов, мимо ручьев.
В наиболее мрачных местах, взгляд Аспазии почти с беспокойством
вглядывался в кусты - не скрывается ли в них мрачная фигура злодея.
Тогда Перикл улыбался и весело говорил:
- Не бойся ничего, Аспазия, уже давно дикие гиганты исчезли отсюда,
мы должны бояться в этих горах и долинах только змей, так как ты должна
знать, что случилось недалеко отсюда, когда кормилица положила маленького
мальчика на траву...
После довольно продолжительного путешествия, путники очутились на
пологой равнине Инаха и увидали между двумя серыми вершинами гор,
знаменитый по преданиям, город Агамемнона.
Странное чувство овладело путниками и их взгляды остановились на
серых вершинах Микен, как будто отыскивая следы царства гордых Пелопидов и
других неразрушенных остатков домов циклопов, их могил и древних пещер.
Когда они приблизились к Микенам, стало уже смеркаться. Они стояли на
скалистой возвышенности, но не желали спускаться вниз к жилищам нескольких
микенцев, еще живших в давно разрушенном и опустелом городе Атридов.
Однако Перикл и Аспазия решились провести ночь вблизи этих знаменитых
остатков прошлого.
Взошедшая луна освещала горные вершины Аргоса и долины до самого
залива своим серебристым светом. Хотя и утомленные, Перикл и Аспазия не
могли устоять против привлекательности этого волшебного лунного света: они
черпали новую силу в своем возбуждении.
Еще немного дней тому назад они были среди шума Афин, а теперь стояли
на развалинах Микен, окруженные блеском лунной ночи и мертвым молчанием
пустынных аргосских гор. Дух Гомера веял над ними; в дуновении ветра, в
шелесте вершин деревьев они как будто слышали легкий отголосок его
бессмертных песнопений героев.
Полная луна, освещавшая вершины гор, напоминала им огонь, некогда
зажженный на этих вершинах, на одной за другой, чтобы дать знать о победе
эллинов над Илионом и донести это известие до города Агамемнона, где дикая
Клитемнестра, вместе с Эгистом, ожидали возвращения победителя, готовя ему
тайную смерть. И среди этих опустевших развалин города, лежавших перед
ними в гробовом молчании, было осуществлено это убийство. Эти стены
заглушили предсмертное хрипение возвратившегося домой повелителя
народов...
Перикл и Аспазия шли по обрывистому краю городского холма со
множеством выступающих и вдающихся углов и дошли до знаменитых Львиных
ворот города Атридов. Через эти же ворота вошли они в город и стояли перед
стенами дворца, в котором жили Атриды, но теперь только развалины
указывали им, где помещались царские покои.
Они продолжали прогулку и на склоне горы увидели перед собой еще
неразрушенное, круглое здание, служившее в одно и тоже время
казнохранилищем и склепом для Пелопидов.
Когда Перикл с Аспазией приблизились к этому зданию, они были
испуганы громадной человеческой фигурой, лежавшей у ворот и
полуприподнявшейся при приближении посторонних. Этот человек напоминал
фигуры героев Гомера, вооружившихся обломками скал, которые позднейшие
потомки не могли приподнять с земли.
Перикл заговорил с ним и заметил после нескольких слов, что имеет
дело с одним из множества бродящих в горах Аргоса нищих. Он был одет в
жалкие лохмотья, его смуглое лицо загорело от ветра и непогоды: такой,
может быть, вид имел много вытерпевший Одиссей, когда после
кораблекрушения был, наконец, выброшен на берег.
Старый седой нищий говорил, что он хранит сокровища Атрея и что без
его позволения, никто не должен приближаться к дверям сокровищницы. Он
начал говорить о неслыханных богатствах, до сих пор еще скрывающихся в
тайниках этой сокровищницы, которые сделают нашедшего их богатейшим
смертным, предводителем и царем всей Эллады, наследником и приемником
Агамемнона.
- Конечно, в древние времена, - смеясь сказал Перикл Аспазии, -
Микены славились, как богатейший эллинский город, но я думаю, что
микенское золото давно перешло в Афины и нам нечего его искать, тем не
менее этот горный склеп Атридов непреодолимо влечет меня. Веди нас,
сегодня же, в сокровищницу, которую ты охраняешь, - продолжал он,
обращаясь к нищему. - Мы - афиняне, и приехали в горы Аргоса, чтобы
почтить прах божественных Атридов.
Затем он приказал нескольким рабам зажечь факелы.
Нищий, на которого обращение Перикла, видимо, произвело впечатление,
молча изъявил готовность быть проводником. Сильной рукой он отодвинул
громадный камень, лежавший перед входом и совершенно загромождавший его.
Но нелегко было пробраться через развалины под глубоко спускавшиеся в
землю своды.
Через большие двери Перикл и Аспазия вошли в высокое мрачное круглое,
со сводами, помещение, стены которого были возведены совсем особенным
образом: камни были положены все уменьшающимися кругами и сходились
наверху в круглый свод. Они нашли следы прежней бронзовой обивки стен,
любимого украшения тех времен, о которой говорил сам Гомер: "как должны
были сверкать такие стены при свете факелов!" но бронзовая обивка, по
большей части, была отодрана и каменные стены оставлены непокрытыми.
Из этой круглой комнаты Перикл и Аспазия через узкую дверцу прошли в
комнату, высеченную в скале и представлявшую многоугольник.
- Смелая мысль, - сказал Перикл, - была проникнуть под этот каменный
свод, посещаемый тенями прошлого.
Аспазия слегка вздрогнула, но почти сейчас же улыбнулась и ей пришла
в голову мысль провести ночь в тысячелетнем склепе Пелопидов, отдохнуть
над прахом Атрея и Агамемнона.
Против этого было сделано много возражений, но, наконец, приступили к
исполнению этой смелой мысли: на каменном полу маленькой пещеры были
разостланы ковры и на них приготовлены постели; в круглой большой комнате
расположился нищий, рабы поместились у внутреннего входа.
Наконец Перикл и Аспазия остались одни во внушающем страх высеченном
в скале покое. Свет факела, укрепленного в землю, мрачно отражался от
сплошных каменных стен; вокруг царствовало молчание смерти, истинное
молчание склепа.
- В эту ночь, - сказал Перикл, - здесь, мысль о смерти и уничтожении
является передо мной, как бы в живом образе, в своем титаническом
могуществе. Как нежно, изменчиво кажется все живое, и как грубо и прочно,
несмотря на руку времени, кажется нам то, что мы называем бездушным; Атрей
и Агамемнон давно исчезли и мы, может быть, вдыхаем в себя невидимые атомы
их праха, но эти мертвые стены, воздвигнутые теми людьми, окружают нас еще
сегодня и, может быть, будут существовать еще и тогда, когда другие будут
вдыхать в себя атомы нашего тысячелетнего праха.
- Я не совсем согласна с тобой, о, Перикл, - возразила Аспазия, - я
нахожу, что мимолетное, но живое человеческое существование имеет полное
основание считаться завидным, сравнительно с бессознательной жизнью того,
что мы считаем бездушным. Падающая скала погребет под собой цветы, но
цветы снова оживают каждую весну и, наконец, по прошествии тысячи лет,
камень превращается в пыль, а цветы продолжают цвести. Точно также жизнь
погребенных лежит под городскими развалинами, но среди них же возрождается
новая жизнь и то, что кажется первоначально мимолетным - в
действительности вечно.
- Ты права, - согласился Перикл, - жизнь скоро бы утомилась и надоела
бы самой себе, если бы ей дали неизменяемость смерти. Неизменяемость есть
то же, что смерть, только перемена есть жизнь.
- Разве геройский дух Агамемнона, - продолжала Аспазия, - не
возрождается в тысячах героев? Разве любовь Париса и Елены не вечно живет
в бесчисленном множестве влюбленных пар?
- Жизнь вечно приходит и уходит, - отвечал Перикл, - и в вечных
изменениях снова возрождается, но уверены ли мы, что при этом исчезновении
и возвращении она не теряет части своей древней силы? Может быть все в
мире похоже на ряд камней в своде этого склепа, которые, хотя и
повторяются, но круг становится все уже. Геройский дух Агамемнона как
будто возвратился и мы покорили персов, но мне кажется, что мы немного
уступаем героям Гомера.
- Многое, - отвечала Аспазия, - возвращаясь может быть слабее, но
разве ты не знаешь, что многое напротив, развивается сильнее и полнее.
Искусство, исчезнувшее вместе с этими развалинами, возвратилось и создало
чудные стены Парфенона.
- Но уверена ли ты, - возразил Перикл, - что когда разрушится
Парфенон и статуя Паллады разлетится в куски, то искусство возродится еще
лучше?
- Об этом пусть заботятся позднейшие поколения, - ответила Аспазия.
- Ты говорила также о любви Париса и Елены, - продолжал Перикл, - и о
том, что она возрождается в тысячах влюбленных...
- Разве ты в этом сомневаешься? - спросила Аспазия.
- Нет, но я думаю, что любовь и только любовь не потеряла своей силы,
своей свежести и прелести.
- Любовь и преданность, - весело добавила Аспазия.
- Да, - повторил Перикл. - Конечно, я может быть недостоин отдохнуть
даже одну ночь над прахом героев Гомера, но если я должен завидовать
геройским почестям Ахилла, то, во всяком случае, я делю счастье Париса,
обладая прелестнейшей эллинской женщиной.
Тон, которым говорил Перикл не вполне согласовывался с его словами,
