ум, соединенные и просветленные в прекрасных образах Харит. Ты же, Фидий,
создай нам свою новую Палладу по образу, желаемому Аспазией, так как она
на деле доказала нам, что мудрость в образе красоты непобедима.
- Обыкновенно, - продолжал Перикл, - следы красоты мимолетны, она
является и исчезает как отблеск молнии, как оплодотворяющее дождевое
облако, но прелесть, которой сияет Аспазия, останется для нас навсегда,
как дорогое сокровище. Вы видите перед собой не чужестранку, в которую
можно безнаказанно пускать стрелы остроумия или позорить недостойными
прозвищами - с сегодняшнего дня она моя законная супруга. Брачный союз,
соединявший меня с Телезиппой, мирно разорван и на ее месте с сегодняшнего
дня будет царить Аспазия.
Я знаю, что афиняне с неудовольствием смотрят на тех сограждан,
которые вводят к себе в дом ужестранку, я знаю, что наш основной закон
отказывает в правах афинского гражданства потомкам от таких браков, но,
несмотря на это, я беру Аспазию себе в жены. Это будет союз нового рода,
новый образ брака, который мелькает в воображении у нас обоих, такой,
какой еще не существовал по вине мужчин или женщин.
В последние времена наша общественная жизнь претерпела много
изменений, почему же, если общественная жизнь обновляется, не должна
обновиться и жизнь частная? Для меня и для этой женщины сегодняшний день,
указывающий афинской жизни на новые, блестящие вершины, будет таким же
торжественным и решительным днем нашей личной судьбы.
Афиняне стремятся к новым целям - мы вдвоем делаем то же самое, в
узком кругу семейной жизни. Здесь, как и там, ум и мысли остаются те же,
здесь, как и там, одинаковые причины ведут к одинаковым последствиям.
Прежде, чем кто-нибудь из друзей мог выразить волнение, вызванное
словами Перикла, Аспазия взяла руку молодого супруга и сказала:
- Ты говоришь, о Перикл, о том влиянии, которое я имею, но оно
исходит единственно из одной женственности, которой в первый раз было
дозволено действовать свободно, без цепей, которыми опутан наш пол. Если
со мной вступает в мир что-нибудь новое, то лишь одна женственность. Может
быть этой женственности суждено обновить мир, до сих пор закованный вами в
суровые цепи и уничтожить последние остатки варварства древних времен и,
как женщина ионического племени, я, добровольно или нет, являюсь
представительницей ионического характера и противницей сурового духа
дорийцев, которые подавили бы лучшие цветы эллинской жизни, если бы
одержали победу.
Горе прекрасным богам Эллады, если дорийцы когда-нибудь возьмут верх!
И если я, как вы говорите, действительно призвана иметь влияние, то я
посвящу всю мою жизнь на то, чтобы вести открытую борьбу против всяких
предрассудков, против всяких бессмысленных обычаев, всяких недостойных
человечества поступков. Я буду искать себе союзников, обратившись к
представительницам моего пола. Они будут слушать меня, так как я супруга
Перикла.
Так говорила Аспазия.
Друзья выслушали ее слова задумчиво и вполне согласились с ней.
Жрец храма Эрехтея, также слышал слова Аспазии, скрываясь в полутьме
колонн. Его губы насмешливо дрогнули, огненный взгляд ненавистно
устремился на милезианку.
Между тем, друзья с воодушевлением восхищались предприятием молодых
супругов, только Сократ еще молчал, как он часто делал из скромности,
находясь в кругу избранных людей. Тогда Перикл обратился к нему, весело
улыбаясь и говоря:
- Что думаешь ты, наш друг мудрости, о том союзе, который заключен
здесь, перед лицом твоих Харит?
- Для меня ясно только одно, - отвечал сын Софроника, - что наши
Афины будут первым городом на всем свете, все остальное мне неизвестно и
покрыто мраком. Но будем надеяться на все лучшее, от могущественного отца
Зевса и его властительной дочери, Афины Паллады.
2
Если справедливо предание, что похищение небесного огня и передача
его смертным Прометеем имело место на Акрополе, то нет ничего
удивительного, что при упоминании об Акрополе, многие представляют себе
возвышенность, ярко освещенную и украшенную сверкающими вершинами
Парфенона.
Но на Акрополе были также и совы.
В Афинах были совы, их было даже так много, что выражение: "это все
равно, что принести сову в Афины" служило для обозначения излишка. И эти
птицы были также посвящены Афине Палладе - принадлежали ей, как птицы
ночи, вызывающие на размышление, так как сама ночь мрачна, но от нее
родится свет и ночью лучше, чем среди белого дня, зреют мысли в
бодрствующей голове человека. Но нередко ночь замышляет нечто и для себя,
желая сделаться выше родившегося от нее света и враждует с ним; так
случилось, что и птицы ночи - совы, сделались врагами света.
Как мы уже сказали, сов было много на Акрополе. Они преимущественно
гнездились под крышей храма Эрехтея, вместе с мышами, ящерицами и змеями.
Они были любимыми птицами жреца храма Диопита, который стоял перед
ступенями Парфенона и с жаром разговаривал с каким-то человеком перед
дверями храма.
Крупные ступени храма, для облегчения, были заменены более мелкими.
По этим мелким ступеням поднимался Диопит, считая их на ходу и громко
говоря число.
Сосчитав таким образом вслух ступени, он сказал своему собеседнику:
- Ты знаешь, каков закон относительно числа ступеней для входа в храм
- закон древний, установленный эллинами и соблюдаемый в течение столетий?
По старинному обычаю число ступеней должно быть нечетное, чтобы идущий, в
знак хорошего предзнаменования, вступил на первую и на последнюю ступень
правой ногой.
- Да, это так, - согласился собеседник Диопита.
- Но ты видишь, - продолжал жрец, - что люди, построившие этот
Парфенон, не хотели ничего знать о добрых предзнаменованиях; число этих
мелких ступеней - четное. Вследствие чего бы они ни поступили таким
образом: по забывчивости или из дерзкого презрения к богам, но они, во
всяком случае, погрешили против священного правила и то, что они создали,
при первом же взгляде кажется недостойным богов созиданием.
Я говорю, что в самом плане Парфенона заключается оскорбление,
унижение и презрение к богам. Посмотри, с тех пор как прошел праздник
Панафиней, с тех пор как выданы были награды победителям на состязаниях, с
тех пор, как народ достаточно нагляделся на статую Фидия, украшенную
золотом и слоновой костью, праздничный храм, как они его называют, снова
закрыт, изображение богини завешено, чтобы оно не запылилось к следующему
празднеству и, вместо жрецов, каждый день мы видим входящего и выходящего
из храма казнохранителя, являющегося пересчитывать вверенные ему
сокровища. И таким образом - о стыд, о позор - в ушах богини, вместо
благочестивого пения раздается звон серебряных и золотых монет.
После этих слов Диопита, его собеседник, который по наружности
казался чужестранцем, начал расспрашивать о величине государственной
афинской казны, помещенной в этом казнохранилище под покровительство
богини, и Диопит рассказал ему все, что знал.
- Да это недурно, - заметил чужестранец. - Вы, афиняне, собрали
порядочные суммы, но, мне кажется, что вы скоро истощите этот запас, даже
в мирное время.
- Ну, не еще, - возразил Диопит.
- А я предвижу, - снова сказал чужестранец, - что после окончания
этого дорогого храма, начнутся новые постройки с такой же поспешностью и с
таким же усердием, так как предполагается уже постройка роскошного
портика, не менее величественного, чем сам Парфенон.
- И не менее безумного, и не менее излишнего, как и он, - перебил
Диопит. - И все это дело недостойных людей, которые в настоящее время,
управляют судьбой афинян; они оставляют в пренебрежении святилище Эрехтея,
которое сами персы могли разрушить только наполовину и воздвигают
роскошные залы с помощью тщеславных помощников Фидия, собравшихся к нему
со всей Эллады.
- Разве Перикл так могуществен? - вскричал чужестранец. - Отчего из
всех знаменитых и государственных людей Афин ни один, сколько я знаю, не
избег изгнания, один только Перикл пользуется властью так много лет?
- Он единственный государственный человек, - сказал Диопит, -
которому афиняне дают время направить их к погибели.
- Спаси от этого бог! - возразил чужестранец. - Я родом из Эвбеи и
желаю афинянам всего лучшего.
- К чему ты притворяешься, - сказал Диопит, спокойно глядя
чужестранцу в глаза, - ты спартанец, тебя, во время празднества Панафиней,
оттолкнули с порога Парфенона. Я сам видел это и сейчас же узнал тебя,
когда ты, теперь, бродя по Акрополю, обратился ко мне с несколькими
вопросами. Да, ты лакедемонянин и, если желаешь афинянам всего лучшего, то
говоришь неправду. Не бойся меня - есть много афинян, которые для меня
ненавистнее всех спартанцев взятых вместе, и тебе, без сомнения, хорошо
известно, что здесь в Афинах противников всех нововведений, людей,
держащихся за древние обычаи, зовут друзьями спартанцев - и это не совсем
несправедливо.
Почти невольно спартанец протянул руку жрецу Эрехтея.
- Не думай, - продолжал последний, - чтобы число людей, ненавидящих
Перикла в его новых Афинах, хотя может быть и тайно, было невелико. Идем,
я укажу тебе место, где, не меньше, чем в храме Эрехтея, лелеют
непримиримую богиню мщения.
Тогда Диопит повел спартанца к восточному склону Акрополя и указал
ему рукой на глубокий овраг.
- Видишь этот обрывистый холм, скалы которого как будто набросаны
руками титанов? - спросил Диопит. - Видишь ли ты ступени, вырубленные в
скале, ведущие к четырехугольной площадке? Видишь ли ряд скамеек,
вырубленных в скале, так же, как и ступени? От этой площадки ведет другая
лестница - также высеченная в скале - вниз, в глубокий овраг. В этом
овраге стоит храм мрачной богини мщения, Эринии, с волосами из змей.
И на этом четырехугольном пространстве, на вершине горы, собирается
старинный, самими богами установленный суд, который мы называем Ареопагом.
Мудрые, седые члены этого суда поручены покровительству Эринии; в из руках
древние законы, которые покрыты таинственным мраком и им поручено
святилище, от которого зависит благоденствие страны. Они одни знают, что
сказал умирающий Эдип на ухо Тезею, когда на Колонском холме в долине
Эвменид нашел себе успокоение после долгих странствий.
Спорящие, дела которых решает этот суд становятся между кровавыми
жертвами и судьи дают страшную клятву, которой призывают всякие несчастья
на своих близких, если решат дело не по справедливости. По выслушивании
дела, они молча кладут свое решение в одну из урн: в урну пощады или в
урну смерти. Первая их обязанность - судить заранее предумышленные
убийства, но в позднейшие времена они стали судить и гражданские
проступки. Им дозволено проникать в глубину семейств и выводить на свет
скрытую вину. Они наказывают отцеубийц, поджигателей, людей убивающих без
нужды безвредное животное, мальчиков, которые безжалостно ослепляют
молоденьких птенцов. Им была дана власть даже поступать против решения
всего народа; нет ничего удивительного, если это учреждение уже давно
сделалось спицей в глазу нынешнего правителя Афин.
Перикл первый осмелился выступить против этой священной власти,
ограничить ее права, уменьшить окружавшее ее уважение, изменить влияние ее
на государственные дела. Глупец! Негодующие взгляды ареопагитов, полные
угроз, устремляются на новый храм Перикла.
