косу, сердце его замирало и чаще билось, когда он слышал ее молодой голос,
звонкий заразительный смех. Он восхищался ее энергией, ее смелостью, он
гордился ею. А может быть, по-настоящему так и любят мать? Кто знает...
Окончательно Васю разбудил грохот пушечных выстрелов, крики, тяжелая
скороговорка пулеметов, доносившиеся из-за болота.
- А-а-а... - стелился отчаянный и, вместе с тем, могучий крик
множества голосов.
"Началось..." - подумал Вася.
Рассветало, в густом тумане проступили очертания деревьев, на берегу
реки - полуразрушенные крестьянские халупы. В тыл тянулись вереницы
раненых. А навстречу, через болото, к переднему краю пробирались солдаты,
таща за собой пулеметы на маленьких колесиках, цинковые ящики с ружейными
патронами, лотки с артиллерийскими снарядами, телефонисты тянули провода.
Несколько наудачу выпущенных немецких снарядов разорвалось поблизости,
обдав Зуева жидкой грязью. Недовольно отряхнувшись, Вася поспешил
спрятаться в блиндаже, но земля то и дело сыпалась с потолка,
содрогавшегося от взрывов. За болотом заговорили легкие батареи. Туман
смешался с клубами дыма и пыли и плотно осел на болоте.
Вася попробовал соединиться по телефону с батареей, но провод был
поврежден и телефое не действовал. Зуев с тревогой начал искать
повреждение. Стало очевидно, что провод перебит где-то далеко в тылу.
Началось наступление и связь с батареей была необходима. Для этого он
и оставлен на передовой! Недолго думая, Вася перемахнул через бруствер
окопчика и, пригибаясь, побежал к расположенному неподалеку командному
пункту батареи.
- Что там происходит? - встретил его вопросом Борейко. - Немцы, что
ли, наступают? Я тебе звоню, а ты, черт рыжий, молчишь!
Вася рассказал о наступлении русских частей.
- Черт знает что такое! - вскипел Борейко. - Идет наступление, а мне
о нем ничего не сообщили. Я собирался сейчас открыть огонь по немецким
позициям. Представляешь, что бы это было? И ты тоже хорош, молчал до
последнего момента. Зачем тебя оставили на передовой?!
Вскоре прибыл посланный из штаба. Шварц приказывал тяжелому дивизиону
перейти по мосту через Вислу и занять огневые позиции на правом фланге
крепостной обороны. Здесь намечался удар во фланг и тыл германского
гвардейского резервного корпуса. Атаковать должны были полки гвардейского
корпуса, к нему придавался тяжелый дивизион Борейко.
Получив это распоряжение, капитан приказал батареям в срочном порядке
направляться в район нового своего расположения.
Первой должна была двигаться пушечная батарея, которой временно
командовал Звонарев. Офицеры батареи приняли было Звонарева сухо и
официально. Солдаты тоже хмуро посматривали на новое начальство. Но
спокойный и уравновешенный Сергей Владимирович скоро расположил к себе и
тех и других. Он попросил старшего офицера батареи - поручика -
командовать батареей, так как ему, Звонареву, еще не приходилось
встречаться с дальнобойными пушками в боевой обстановке. Не стал он
перемещать с занимаемых в батарее постов ни офицеров, ни солдат. Все
должно было оставаться по-прежнему, пока он не освоится в батарее и не
познакомится со всем ее личным составом.
С солдатами он поговорил, как всегда, просто, дружелюбно и несколько
по-штатскому, как привык на заводе разговаривать с рабочими. Солдаты стали
приветливее и охотно бросались исполнять его приказания, задавали
различные вопросы. Правда ли, что он всю осаду был в Артуре и не получил
ни одной награды, хотя и был тяжело ранен? Правда ли, что он на заводе
заступался за рабочих и за это его отправили на фронт, хотя, как инженер
военного завода, он не подлежал мобилизации в армию?
Звонарев охотно отвечал. Офицеры, особенно двое юных поручиков, стали
во всем брать пример со Звонарева. Обратили внимание на то, что он не
только сам не бьет солдат, но и строго запрещает бить их офицерам.
Солдаты быстро поняли, что их новый командир хорошо разбирается в
батарейном хозяйстве и не допустит, чтобы их обирали и объедали.
При переходе в новый район Звонарев по дороге заехал в штаб крепости
к Шварцу и от него лично получил боевое задание для своей батареи. Шварц
был очень обрадован, что Звонарев стал командовать одной из батарей.
Свою батарею Звонарев нагнал уже на мосту через Вислу. Немцы лишь
изредка, скорее для острастки, выпускали по мосту один-два снаряда, не
мешая переправе.
С рассветом все крепостные батареи и тяжелый дивизион сосредоточили
свой огонь на указанных им целях. К полудню, когда артподготовка
окончилась, гвардейские полки ринулись в наступление. Одновременно 3-й
Кавказский корпус атаковал германцев на своем участке.
Гвардия скоро вышла в тыл немцам. С трудом удерживаясь на своих
позициях, они с наступлением ночи начали стремительно отходить. Бездорожье
и начавшиеся проливные дожди затруднили продвижение русских частей.
Тяжелые батареи временно задержались под Ивангородом.
Крепость продолжала оставаться основным пунктом эвакуации раненых и
больных. Ежедневно прибывали санитарные поезда и увозили солдат и
офицеров, пострадавших в боях. На станции Ивангород развернулись
"передовые питательные пункты" Союза городов, главным организатором и
руководителем которых был Пуришкевич, член Государственной думы. Он
нацепил на себя полувоенную форму, названную в армии "земгусарской".
Появился здесь и Краснушкин. Он успел побывать в Питере и привез много
писем и посылок своим друзьям и знакомым, и прежде всего Борейко,
Звонареву, Блохину.
Борейко он вручил неизвестно каким путем полученное от Ольги
Семеновны письмо.
Тут же, отойдя немного в сторону, трясущимися руками Борейко разорвал
конверт и с первыми словами услышал ее единственный для него, дорогой
голос.
"Родной мой, ненаглядный, - писала Ольга. - Я всегда знала, что люблю
тебя, но только сейчас поняла - как! До последнего вздоха, каждой своей
кровинкой люблю...
Я причинила тебе горе, страдания - прости меня. Я пишу это, потому
что знаю - ты поймешь меня, как понимал всегда. А понять - значит
простить.
Еще в те трудные дни на Красной Пресне, в Москве, я почувствовала
себя нужной людям. Не только тебе, не только нашему Славке, а людям! Это
великое счастье - знать, понять, что ты нужен, полезен. От этого вырастают
крылья, появляются силы, о которых ты даже не подозревал. И ничего не
страшно..."
Борейко опустился на траву, прикрыл глаза рукой и, как от боли,
застонал. Жестокая спазма сдавила горло, перехватила дыхание. Расплываясь,
сквозь пелену слез проступали строки... и вновь заговорил нежный родной
голос:
"... Я верю и знаю, что мы увидимся, что ничего не случится! Я
обнимаю тебя, целую твои милые глаза, все-все твое лицо, твои губы..."
Борейко долго еще сидел на траве, открытыми, но ничего не видящими
глазами глядя в одну точку. Рука тихо гладила свернутый пополам лист
бумаги.
26
Высю Зуева неудержимо тянуло к станции, где разместились лазареты и
где можно было увидеть красивое женское лицо, блестящие молодые глаза, а
иногда и зовущую улыбку. Однажды Зуев неожиданно встретился с Надей
Акинфиевой, прибывшей с санитарным поездом. Увидев Васю, Надя бросилась к
нему:
- Боже мой, какое счастье, что батарея здесь! Я всю дорогу боялась,
что вас не застану. Васенька, умоляю, скажите Сергею Владимировичу. Я
очень хочу его видеть. Не смотрите на меня такими грустными глазами. Вам
ли печалиться в ваши-то годы! У вас еще все впереди: и любовь, и
разочарования, и снова любовь. Ну, улыбнитесь...
Вася горячо поцеловал Надину руку, потом, помедлив, поцеловал еще.
Ему страшно не хотелось уходить от Нади, от ее смеющихся черных глаз, но
эти глаза приказывали, и ничего не оставалось, как подчиниться их приказу.
- Хорошо, я скажу. Где вас найти?
- На втором пути санитарный поезд. Вечером после шести я буду ждать.
Когда Вася, хмуря брови, сообщил Звонареву новость, он был удивлен
произведенным эффектом. Спокойный, невозмутимый дядя Сережа вдруг
побледнел и долго смотрел на него расширенными немигающими глазами. Потом
молча сел за стол, сосредоточенно о чем-то думая. Все это казалось Васе
смешным.
"Ну что он сидит, надувшись как мышь на крупу? Не рад, что ли? Что
думать, когда зовет хорошенькая женщина! Хватай шапку в охапку - и беги.
Не каждый же день бывает такое счастье. Голову даю на отсечение, что он
сидит и думает о тете Варе..."
Вася угадал: в ту минуту Звонарев действительно думал о Варе. Он не
задумывался над тем, идти ему к Наде или не идти. Он знал, как только
услышал от Васи новость, что пойдет, что не сможет не пойти. Но он также
знал, что едва ли это будет простое, никого не обязывающее свидание,
простая встреча двух старых друзей. По тому, как билось его сердце, он
чувствовал, что Надя ждет его, что ждала все это время с самого момента
прошлой встречи. А Варя? Что он скажет Варе? Как все будет?
- Дядя Сережа, - услышал он голос Васи, - ведь санпоезд может уйти,
пока вы будете сидеть в трагической позе и решать, быть или не быть.
Сходите, ничего не случится. Не пойдете - потом будете терзаться, да и
Надя ждет...
От одной мысли, что санитарный поезд может уйти и он не повидает
Надю, у Звонарева упало сердце. Проклиная себя, свой безвольный характер,
Звонарев быстро собрался и поспешил на станцию.
Было уже около восьми часов. Стемнело. На станции зажглись фонари.
Поезда на втором пути не оказалось. Надя уехала, так и не повидав его!..
Ждала, надеялась, а он... Звонарев чувствовал, как страшная, изнуряющая
пустота наполняет его душу, будто ему вместо живого, полного горячей крови
сердца положили в грудь никому не нужный холодный и мертвый камень. Надо
было пойти узнать, ушел ли поезд, но не было сил двинуться с места, не
хотелось говорить, спрашивать и услышать равнодушный ответ: "Да, ушел,
полчаса назад".
Вдруг тонкие холодные пальцы закрыли ему глаза. И, прежде чем он
почувствовал эти пальцы, прежде чем услышал счастливый воркующий смех, он
понял - это она, его Надя, а сейчас - его судьба.
Не поворачивая головы, он взял озябшие ласковые руки и прижал своими
теплыми большими ладонями к губам.
- Я так ждала... давно ждала! Уже перестала ждать. Но уйти не могла!
- слышит он взволнованный шепот. - Нас перевели в тупик, вон туда, видишь
огни...
Надя стояла перед ним, завернувшись в теплый белый платок, такая
близкая, родная, желанная...
Свет тусклого фонаря освещал ее тонкое лицо, счастливые мерцающие
огоньки глаз.
- Милая, - скорее выдохнул, чем произнес Звонарев, обнимая податливые
Надины плечи и прижимая ее к себе. - Милая...
- Не здесь, Сережа, не здесь. Видишь, люди... Пойдем ко мне...
Не выпуская Надиной руки и, как пьяный, спотыкаясь о рельсы, Звонарев
шел к слабо освещенному пустому поезду. Фонарь, раскачиваясь от ветра,
бросал тени, большие, движущиеся и уродливые...
27
Проснувшись, Борейко взглянул на часы: шесть утра. Сегодня в восемь
его доклад Шварцу о готовности тяжелого дивизиона к походу.
Борейко встал, машинально делая все, что делал каждое утро -
одевался, брился, мылся. Но мысли его были далеко. Тревожные, тяжелые
мысли. Борейко понимал всю безысходность своего положения. Ольга в тюрьме.
Об этом легко сказать, но даже подумать, представить весь ужас
