тысяч фунтов в год. Деньги будут депонированы на счет Компании и по
истечении срока выплачены вам с процентами. Вас это устраивает?
- Даже больше, чем устраивает, - с трудом выдавил из себя Дикон. - Но
вы же идете на явный убыток. Агент получает каких-нибудь десять -
пятнадцать фунтов в месяц.
- Отнесем это за счет дерзания, - сказал Гриф, как бы давая понять,
что говорить тут не о чем. - Но прежде чем начать, я набросаю для вас
несколько жизненных правил. Вы будете их повторять вслух каждое утро в
течение двух лет - если, конечно, проиграете. Они пойдут вам на пользу. Я
уверен, что, когда вы их повторите на Каро-Каро семьсот тридцать раз, они
навсегда врежутся в вашу память. Мак, дайте мне, пожалуйста, вашу ручку.
Итак...
Несколько минут он кое-что быстро писал, а потом начал читать вслух:
"Я должен раз и навсегда запомнить, что каждый человек достоин
уважения, если только он не считает себя лучше других".
"Как бы я ни был пьян, я должен оставаться джентльменом. Джентльмен -
это человек, который всегда вежлив. Примечание: лучше не напиваться
пьяным".
"Играя с мужчинами в мужскую игру, я должен вести себя, как мужчина".
"Крепкое словцо, вовремя и к месту сказанное, облегчает душу. Частая
ругань лишает ругательство смысла. Примечание: ругань не сделает карты
хорошими, а ветер - попутным".
"Мужчине не разрешается забывать, что он мужчина. Такое разрешение не
купишь за десять тысяч фунтов".
Когда Гриф начал читать, Дикон побледнел от гнева. Потом шея и лицо
его начали багроветь, и он сидел красный, как рак.
- Вот и все, - сказал Гриф, складывая бумагу и бросая ее на середину
стола. - Ну как, вы еще хотите играть?
- Так мне и надо, - отрывисто пробормотал Дикон. - Я осел. Мистер
Джи, независимо от того, выиграю я или проиграю, мне хотелось бы
извиниться перед вами. Может быть, всему виной виски, я не знаю, но я
осел, грубиян и хам.
Он протянул Питеру Джи руку, и тот радостно пожал ее.
- Послушайте, Гриф, - воскликнул Джи, - он, право же, парень что
надо. Давай кончим это дело, выпьем на прощание и все забудем.
Гриф хотел было что-то возразить, но Дикон крикнул:
- Нет, я этого не допущу. Играть - так играть до конца. И если
суждено Каро-Каро, пусть будет Каро-Каро. И хватит об этом.
- Правильно, - сказал Гриф, начиная тасовать колоду. - И если он
сделан из крепкого материала, Каро-Каро ему не повредит.
Игра была острая и упорная. Трижды они набирали равное количество
взяток и не могли выйти на "мастях". Перед пятой и последней сдачей Дикону
не хватало до выигрыша трех очков, а Грифу - четырех. Дикон мог выиграть
на одних "мастях". Он больше не ворчал и не ругался и, надо сказать, играл
отлично. Неожиданно он бросил два черных туза и туза червей.
- Думаю, что вы можете назвать четыре мои карты? - сказал он, когда
колода кончилась и он взял оставшиеся карты.
Гриф кивнул.
- Тогда назовите их.
- Валет пик, двойка пик, тройка червей и туз бубен.
Ни один мускул не дрогнул на лицах зрителей, которые стояли за
Диконом и видели его карты. Гриф назвал карты правильно.
- Кажется, вы играете в казино лучше меня, - признал Дикон. - Я могу
назвать только три ваших карты; у вас валет, туз и большое казино.
- Неверно. В колоде не пять тузов, а четыре. Вы сбросили трех, а
четвертый у вас на руках.
- Клянусь Юпитером, вы правы. Я и правда трех сбросил. И все-таки я
наберу на одних "мастях"... Это все, что мне нужно.
- Я отдам вам малое казино... - Гриф замолчал, прикидывая взятки. -
Да и туза тоже, а потом сыграю на "мастях" и кончу с большим казино.
Играйте!
- "Мастей больше нет, и я выиграл! - возликовал Дикон, когда взял
последнюю взятку. - Я кончаю с малым казино и четырьмя тузами. На пиках и
большом казино вы набираете только двадцать.
Гриф покачал головой.
- Боюсь, что вы ошибаетесь.
- Не может быть, - уверенно заявил Дикон. - Я считал каждую карту,
какую сбрасывал. Это единственное, за что я спокоен. У меня двадцать
шесть, и у вас двадцать шесть.
- Пересчитайте, - сказал Гриф.
Дрожащими пальцами, медленно и тщательно Дикон пересчитал взятки. У
него было двадцать пять. Он протянул руку к углу стола, взял написанные
Грифом правила, сложил их и сунул в карман. Потом он допил свой стакан и
встал. Капитан Доновен посмотрел на часы, зевнул и тоже поднялся.
- Вы на шхуну, капитан? - спросил Дикон.
- Да. В котором часу прислать за вами вельбот?
- Я иду сейчас с вами. По дороге захватим с "Билли" мой багаж. Утром
я ходил на нем в Баро.
Все пожелали Дикону удачи на Каро-Каро, и он с каждым попрощался за
руку.
- А Том Батлер играет в карты? - спросил он Грифа.
- В солитер, - ответил тот.
- Тогда я научу его двойному солитеру.
Дикон повернулся к двери, где его ждал капитан Доновен, и со вздохом
добавил:
- Думаю, он тоже обдерет меня, если играет, как вы, почтенные
островитяне.
ОБЫЧАЙ БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА
- Я пришел сготовить себе ужин на твоем огне и переночевать под твоей
крышей, - сказал я, входя в хижину старого Эббитса. Его слезящиеся мутные
глаза остановились на мне без всякого выражения, а Зилла скорчила кислую
мину и что-то презрительно буркнула вместо приветствия. Зилла, жена
старого Эббитса, была самая сварливая и злющая старуха на всем Юконе. Я ни
за что не остановился бы у них, но собаки мои сильно утомились, а во всем
поселке не было ни души. Хижина Эббитса была единственная, где оказались
люди, и потому мне пришлось именно здесь искать приюта.
Старик Эббитс время от времени пытался преодолеть путаницу в мыслях;
проблески сознания то вспыхивали, то потухали в его глазах. Пока я готовил
себе ужин, он даже несколько раз, как полагается гостеприимному хозяину,
начинал осведомляться о моем здоровье, спрашивал, сколько у меня собак и в
каком они состоянии, сколько миль я прошел за этот день. А Зилла все
больше хмурилась и фыркала еще презрительнее.
Да и то сказать: чему им было радоваться, этим двум старикам, которые
сидели, скорчившись у огня? Жизнь их подходила к концу, они были дряхлы и
беспомощны, страдали от ревматизма и голода. Вдыхая запах мяса, которое я
поджаривал на огне, они испытывали Танталовы муки и качались взад и
вперед, медленно, в безнадежном унынии. Эббитс каждые пять минут тихо
стонал. В его стонах слышалось не столько страдание, сколько усталость от
долгтх страданий. Угнетенный тяжким и мучительным бременем того, что
зовется жизнью, но еще более - страхом смерти, он переживал вечную
трагедию старости, когда жизнь уже не радует, но смерть еще не влечет, а
пугает.
В то время, как моя оленина шипела и трещала на сковороде, я заметил,
как дрожат и раздуваются ноздри старого Эббитса, кк жадно он вдыхает
аромат жаркого. Он даже на время перестал качаться и кряхтеть, и лицо его
приняло осмысленное выражение.
Зилла, напротив, стала качаться еще быстрее и в первый раз выразила
свое отчаяние отрывистыми и резкими звуками, похожими на собачий визг. Оба
- и она и Эббитс - своим поведением в эту минуту до того напоминали
голодных собак, что я ничуть не был бы удивлен, если бы у Зиллы вдруг
оказался хвост и она стала бы им стучать об пол, как это делают собаки. У
Эббитса даже слюни текли, он то и дело наклонялся вперед, чтобы его
трепещущие ноздри были ближе к сковороде с мясом, так сильно возбуждавшим
его аппетит.
Наконец я подал каждому из них по тарелке жареного мяса, и они
принялись жадно есть, громко чавкая, причмокивая, беспрерывно что-то
бормоча себе под нос. Когда все было съедено и чавканье утихло, я дал
старикам по кружке горячего чая. Лица их выражали теперь блаженное
удовлетворение. Зилла облегченно вздохнула, и угрюмые складки у ее рта
разгладились. Ни она, ни Эббитс больше не раскачивались, и, казалось, оба
погружены были в тихое раздумье. Я видел слезы в глазах Эббитса и понимал,
что это слезы жалости к самому себе. Оба долго искали свои трубки - видно,
они давно уже не курили, потому что не было табаку. И старик так спешил
насладиться этим наркотиком, что у него руки тряслись - пришлось мне
разжечь ему трубку.
- А почему вы одни во всей деревне? - спросил я. - Все остальные
вымерли, что ли? Может, здесь была повальная болезнь и выжили только вы
двое?
Старый Эббитс покачал головой.
- Нет, никакой болезни не было. Все ушли на охоту, добывать мясо. А
мы с Зиллой слишком стары, ноги у нас ослабли, и мы уже не можем нести на
спине поклажу, все, что нужно для дороги и лагеря. Вот мы и остались дома.
Ждем, чтобы молодые вернулись с мясом.
- А если они и вернутся с мясом, что из того? - резко спросила Зилла.
- Может, они принесут много мяса, - сказал Эббитс, и в его дрожащем
голосе звучала надежда.
- А даже если много принесут, нам-то что достанется? - еще суровее
возразила женщина. - Несколько костей дадут обглодать - так разве это пища
для нас, беззубых стариков? А сало, почки, языки - все это попадет в
другие рты.
Эббитс поник головой и тихонько всхлипнул.
- Некому больше охотиться за мясом для нас! - крикнула Зилла с
ожесточением, повернувшись ко мне.
Она как будто обвиняла меня в чем-то, и я пожал плечами в знак того,
что неповинен в приписываемом мне неизвестном преступлении.
- Так знай же, белый человек: это твои братья, белые, виноваты в том,
что мой муж и я на старости лет не имеем мяса и сидим в холоде, без
табака.
- Нет, - возразил Эббитс серьезно (у него, видно, чувство
справедливости было развито сильнее, чем у его жены), - нет, нас постигло
большое горе, это верно. Но белые не желали нам зла.
- А где Моклан? - крикнула Зилла. - Где твой сильный и крепкий сын
Моклан? Где рыба, которую он всегда так охотно приносил нам, чтобы мы не
голодали?
Старик только покачал головой.
- И где Бидаршик, твой могучий сын? Он был ловкий охотник и всегда
приносил тебе спинное сало и вкусные сушенные языки лосей и карибу. А
теперь я не вижу больше ни сала, ни вкусных сушенных языков. Твой желудок
целыми днями пуст, и накормить тебя пришлось человеку очень дурного и
лживого белого племени...
- Нет, - мягко остановил ее Эббитс. - Белые не лгут, они говорят
правду. Они всегда говорят правду. - Он помолчал, ища подходящих слов,
чтобы смягчить жесткое суждение, которое собирался высказать. - Но правда
у белого человека бывает разная. Сегодня он говорит одну, завтра - другую,
и невозможно понять его, понять его обычай...
- Говорить сегодня одну правду, а завтра другую - это и значит лгать!
- объявил Зилла.
- Нет, белого человека понять невозможно, - упрямо твердил свое
Эббитс.
Мясо, чай и табак словно вернули его к жизни, и он крепко уцепился за
мысль, всплывшую в мозгу. Мысль эта светилась сейчас в глубине его мутных
от старости глаз. Он даже как-то выпрямился, голос его окреп и звучал
уверенно, утратив прежние интонации, то жалобные, то ворчливые. Старик
обращался теперь ко мне с достоинством, как равный к равному.
- Глаза белого человека открыты, - начал он. - Белый человек видит
все, он много думает и очень мудр. Но сегодня он не таков, каким был вчера
или будет завтра, и понять его никак невозможно. Он не всегда поступает
одинаково, и никто не может знать, как он поступит в следующий раз. Обычай
индейца всегда один и тот же. Лось каждый год спускается с гор в долины,
когда наступает зима. Лосось всегда приходит весною, когда река
