Он остервенело потер нос, стараясь вызвать прилив крови, потом
заставил собак подняться. Джон Месснер шел по льду большой замерзшей реки.
Позади она простиралась на много миль, делая повороты и теряясь в
причудливом нагромождении безмолвных, покрытых снегом гор. Впереди русло
реки делилось на множество рукавов, образуя острова, которые она как бы
несла на своей груди. Острова были безмолвные и белые. Безмолвие не
нарушалось ни криком зверей, ни жужжанием насекомых. Ни одна птица не
пролетала в застывшем воздухе. Не слышно было человеческого голоса, не
заметно никаких следов человеческого жилья. Мир спал, и сон его был
подобен смерти.
Оцепенение, царившее вокруг, казалось, передалось и Джону Месснеру.
Мороз сковывал его мозг. Он тащился вперед, опустив голову, не глядя по
сторонам, бессознательно растирая нос и щеки, и когда нарты выезжали на
прямую дорогу, колотил правой рукой по шесту.
Но собаки были начеку и внезапно остановились. Повернув голову к
хозяину, они смотрели на него тоскливыми вопрошающими глазами. Их ресницы
и морды выбелил мороз, и от этой седины да еще от усталости они казались
совсем дряхлыми.
Человек хотел было подстегнуть их, но удержался и, собравшись с
силами, огляделся вокруг. Собаки остановились у края проруби; это была не
трещина, а прорубь, сделанная руками человека, тщательно вырубленная
топором во льду толщиной в три с половиной фута. Толстая корка нового льда
свидетельствовала о том, что прорубью давно не пользовались. Месснер
посмотрел по сторонам. Собаки уже указывали ему путь: их заиндевевшие
морды были повернуты к едва приметной на снегу тропинке, которая,
ответвляясь от основного пути, взбегала вверх по берегу острова.
- Ну, ладно, бедные вы зверюги, - сказал Месснер. - Пойду на
разведку. Я и сам не меньше вас хочу отдохнуть.
Он взобрался по склону и исчез. Собаки не легли и, стоя, нетерпеливо
ждали его. Вернувшись, он взял веревку, привязанную в передку нарт, и
накинул петлю себе на плечи. Потом повернул собак вправо и погнал их на
берег. Втащить сани на крутой откос оказалось нелегко, но собаки забыли
про усталость и, распластываясь на снегу, с нетерпеливым и радостным
визгом из последних сил лезли вверх. Когда передние скользили или
останавливались, задние кусали их за ляжки. Человек кричал на собак, то
подбадривая, то угрожая, и всей тяжестью своего тела налегал на веревку.
Собаки стремительно вынесли нарты наверх, сразу свернули влево и
устремились к маленькой бревенчатой хижине. В этой необитаемой хижине была
одна комната площадью в восемь футов на десять. Месснер распряг собак,
разгрузил нарты и вступил во владение жильем. Последний случайный его
обитатель оставил здесь запас дров. Месснер поставил в хижине свою
маленькую железную печку и развел огонь. Он положил в духовку пять вяленых
рыб - корм собакам - и наполнил кофейник и кастрюлю водой из проруби.
Поджидая, когда закипит вода, Месснер нагнулся над печкой. Осевшая на
бороде влага, превратившаяся от дыхания в ледяную корку, начинала
оттаивать. Падая на печку, льдинки шипели, и от них поднимался пар. Джон
Месснер отдирал сосульки от бороды, и они со стуком падали на пол.
Неистовый лай собак не оторвал его от этого занятия. Он услышал визг
и рычание чужих собак и чьи-то голоса. В дверь постучали.
- Войдите! - крикнул Месснер глухо, потому что в это мгновение
отсасывал кусок льда с верхней губы.
Дверь отворилась, и сквозь окружавшее его облако пара Месснер
разглядел мужчину и женщину, остановившихся на пороге.
- Войдите, - сказал он повелительно, - и закройте дверь.
Сквозь пар он едва мог рассмотреть вошедших. Голова женщины была так
закутана, что виднелись только черные глаза. Мужчина был тоже темноглазый,
с гладко выбритым лицом; обледеневшие усы совершенно скрывали его рот.
- Мы хотели бы у вас узнать, нет ли тут поблизости другого жилья? -
спросил он, окидывая взглядом убогую обстановку хижины. - Мы думали, что
здесь никого нет.
- Это не моя хижина, - отвечал Месснер. - Я сам нашел ее несколько
минут назад. Входите и располагайтесь. Места достаточно, и ставить вашу
печку вам не понадобится. Как-нибудь разместимся.
При звуке его голоса женщина с любопытством посмотрела на него.
- Раздевайся, - сказал ее спутник. - Я распрягу собак и принесу воды,
чтоб можно было приняться за стряпню.
Месснер взял оттаявшую рыбу и пошел кормить собак. Ему пришлось
защищать их от чужой упряжки, и когда он вернулся в хижину, вновь
прибывший уже разгрузил нарты и принес воды. Кофейник Месснера закипел. Он
засыпал в него кофе, влил туда еще полкружки холодной воды, чтобы осела
гуща, и снял с печки. Потом положил оттаивать несколько сухарей из кислого
теста и разогрел в кастрюле бобы, которые сварил прошлой ночью и все утро
вез с собой замороженными.
Сняв свою посуду с печки, чтобы дать возможность вновь прибывшим
приготовить себе пищу, Месснер сел на тюк с постелью, а вместо стола
приспособил ящик для провизии. За едой он разговаривал с незнакомцем о
дороге и о собаках, а тот, наклонившись над печкой, оттаивал лед на усах.
Избавившись наконец от сосулек, незнакомец бросил тюк с постелью на одну
из двух коек, стоявших в хижине.
- Мы будем спать здесь, - сказал он, - если только вы не
предпочитаете эту койку. Вы пришли сюда первый и имеете право выбора.
- Мне все равно, - сказал Месснер. - Они обе одинаковые.
Он тоже приготовил себе постель и присел на край койки. Незнакомец
сунул под одеяло вместо подушки маленькую дорожную сумку с медицинскими
инструментами.
- Вы врач? - спросил Месснер.
- Да, - последовал ответ. - Но, уверяю вас, я приехал в Клондайк не
для практики.
Женщина занялась стряпней, в то время как ее спутник резал бекон и
подтапливал печку. В хижине был полумрак, свет проникал лишь сквозь
маленькое оконце, затянутое куском бумаги, пропитанной свиным жиром, и
Джон Месснер не мог как следует рассмотреть женщину. Да он и не старался.
Она, казалось, мало его занимала. Но женщина, то и дело с любопытством
поглядывала в темный угол, где он сидел.
- Какая здесь замечательная жизнь! - восторженно сказал врач,
перестав на мгновение точить нож о печную трубу. - Мне нравится эта борьба
за существование, стремление добиться всего своими руками, примитивность
этой жизни, ее реальность.
- Да, температура здесь весьма реальная, - засмеялся Месснер.
- А вы знаете, сколько градусов? - спросил врач.
Месснер покачал головой.
- Ну, так я вам скажу. Семьдесят четыре ниже нуля на спиртовом
термометре, который у меня в нартах.
- То есть сто шесть ниже точки замерзания. Холодновато для
путешествия, а?
- Форменное самоубийство, - изрек доктор. - Человек затрачивает массу
энергии. Он тяжело дышит, мороз проникает ему прямо в легкие и
отмораживает края ткани. Человек начинает кашлять резким, сухим кашлем,
отхаркивая мертвую ткань, и следующей весной умирает от воспаления легких,
недоумевая, откуда оно взялось. Я пробуду в этой хижине неделю, если
только температура не поднимется по крайней мере до пятидесяти ниже нуля.
- Посмотри-ка, Тэсс, - сказал он через минуту. - По-моему, кофе уже
вскипел.
Услышав имя женщины, Джон Месснер насторожился. Он метнул на нее
быстрый взгляд, и по лицу его пробежала тень - призрак какой-то давно
похороненной и внезапно воскресшей горести. Но через мгновение он усилием
воли отогнал этот призрак. Лицо его стало по-прежнему невозмутимо, но он
настороженно приглядывался к женщине, досадуя на слабый свет, мешавший ее
рассмотреть.
Ее первым бессознательным движением было снять кофейник с огня. Лишь
после этого она взглянула на Месснера. Но он уже овладел собой. Он
спокойно сидел на койке и с безразличным видом рассматривал свои мокасины.
Но когда она снова принялась за стряпню, Месснер опять быстро посмотрел на
нее, а она, обернувшись, так же быстро перехватила его взгляд. Месснер
тотчас перевел глаза на врача, и на его губах промелькнула усмешка - знак
того, что он оценил хитрость женщины.
Она зажгла свечу, достав ее из ящика с припасами. Месснеру достаточно
было одного взгляда на ее ярко освещенное лицо. В этой маленькой хижине
женщине понадобилось сделать всего несколько шагов, чтобы очутиться рядом
с Месснером. Она намеренно поднесла свечу поближе к его лицу и уставилась
на него расширенными от страха глазами. Она узнала его. Месснер спокойно
улыбнулся ей.
- Что ты там ищешь, Тэсс? - спросил ее спутник.
- Шпильки, - ответила она и, отойдя от Месснера, начала шарить в
вещевом мешке на койке.
Они устроили себе стол из своего ящика и уселись на ящик Месснера
лицом к нему. А он, отдыхая, растянулся на койке, подложив руку под
голову, и смотрел на них. В этой тесной хижине казалось, что все трое
сидят за одним столом.
- Вы из какого города? - спросил Месснер.
- Из Сан-Франциско, - отвечал врач. - Но я здесь уже два года.
- Я сам из Калифорнии, - объявил Месснер.
Женщина умоляюще вскинула на него глаза, но он улыбнулся и продолжал:
- Из Беркли...
Врач сразу заинтересовался.
- Из Калифорнийского университета? - спросил он.
- Да, выпуска восемьдесят шестого года.
- А я думал, вы профессор. У вас такой вид.
- Очень жаль, - улыбнулся ему Месснер. - Я бы предпочел, чтобы меня
принимали за старателя или погонщика собак.
- Он также не похож на профессора, как ты на доктора, - вставила
женщина.
- Благодарю вас, - сказал Месснер. Потом обратился к ее спутнику: -
Кстати, доктор, разрешите узнать, как ваша фамилия?
- Хейторн. Но вам придется поверить мне на слово. Я забросил визитные
карточки вместе с цивилизацией.
- А это, конечно, миссис Хейторн... - Месснер с улыбкой поклонился.
Она бросила на него взгляд, в котором гнева было больше, чем мольбы.
Хейторн собирался, в свою очередь, спросить его фамилию, он уже
открыл рот, но Месснер опередил его:
- Вы, доктор, верно, сможете удовлетворить мое любопытство. Два-три
года назад в профессорских кругах разыгралась скандальная история. Жена
одного из профессоров сбежала... прошу прощения, миссис Хейторн... с
каким-то, кажется, врачом из Сан-Франциско, не могу припомнить его
фамилии. Вы не слыхали об этом?
Хейторн кивнул.
- Эта история в свое время наделала немало шума. Его звали Уомбл.
Грехэм Уомбл. Врач с великолепной практикой. Я немного знал его.
- Так вот, мне любопытно, что с ним сталось? Может быть, вы знаете?
Они исчезли бесследно.
- Да, он ловко замел следы. - Хейторн откашлялся. - Ходили слухи,
будто они отправились на торговой шхуне в южные моря и, кажется, погибли
там во время тайфуна.
- Ничего об этом не слышал, - сказал Месснер. - А вы помните эту
историю, миссис Хейторн?
- Прекрасно помню, - отвечала женщина, и спокойствие ее голоса являло
разительный контраст гневу, вспыхнувшему в ее глазах. Она отвернулась,
пряча лицо от Хейторна.
Врач опять хотел было спросить Месснера, как его зовут, но тот
продолжал:
- Этот доктор Уомбл... говорят, он был очень красив и пользовался...
э-э... большим успехом у женщин.
- Может быть, но эта история его доконала, - пробормотал Хейторн.
- А жена была настоящая мегера. Так по крайней мере я слышал. В
Беркли считали, что она создала своему мужу... гм... совсем не райскую
жизнь.
- Первый раз слышу, - ответил Хейторн. - В Сан-Франциско говорили как
