дал ему понять, что и он не прочь бы разок затянуться, и в промежутке
между двумя кусками рыбы вложил в рот янтарный мундштук и принялся
посасывать его вымазанными жиром губами. Увидев это, Нам-Бок дрожащей
рукой схватился за живот и отвел протянутую обратно трубку. Пусть Кугах
оставит трубку себе, сказал он, потому что он с самого начала намеревался
почтить его этим подношением. И все стали облизывать пальцы и хвалить
щедрость Нам-Бока.
Опи-Куон поднялся.
- А теперь, о Нам-Бок, пир кончен, и мы хотим послушать об
удивительных вещах, которые ты видел.
Рыбаки захлопали в ладоши и, разложив около себя свою работу,
приготовились слушать. Мужчины строгали копья и занимались резьбой по
кости, а женщины соскабливали жир с котиковых шкур и разминали их и шили
одежду нитками из сухожилий. Нам-Бок окинул взглядом всю эту картину и не
увидел в ней той прелести, какую, по воспоминаниям, ожидал найти. В годы
своих скитаний он с удовольствием рисовал себе такую именно картину, но
сейчас, когда она была перед его глазами, он чувствовал разочарование.
Убогая и жалкая жизнь, думалось ему; она не идет ни в какое сравнение с
жизнью, к которой он теперь привык. Все-таки кое-что им расскажет, он
приоткроет им глаза, - и при этой мысли глаза его заблестели.
- Братья, - начал он с благодушным самодовольством человека,
готовящегося поведать о своих подвигах. - Братья, когда много лет назад я
ушел от вас, было позднее лето и погода стояла такая точно, какая обещает
быть сейчас. Вы все помните тот день: чайки летали низко, с суши дул
сильный ветер, и я не мог одолеть его на своей байдарке. Я плотно затянул
покрышку, чтобы вода не попала внутрь, и всю ночь боролся с бурей. А утром
земли уже не было видно - одно море - и ветер с суши по-прежнему держал
меня в руках и гнал перед собой. Три раза ночь сменялась бледным
рассветом, а земли все не было видно, и береговой ветер все не отпускал
меня. И когда наступил четвертый день, я был как безумный. Я не мог
работать веслом, потому что ослабел от голода, а голова моя кружилась и
кружилась - так меня мучила жажда. Но море уже утихло, и дул теплый южный
ветер, и когда я посмотрел вокруг, то увидел такое зрелище, что подумал,
не сошел ли я и вправду с ума.
Нам-Бок остановился, чтобы вытащить волоконце лососины, застрявшее в
зубах, а окружавшие его мужчины и женщины ждали, бросив работу и вытянув
шеи.
- Это была лодка, большая лодка. Если все лодки, какие я когда-либо
видел, сложить в одну, она все-таки не будет такой большой.
Послышались возгласы сомнений, и Кугах, насчитывавший много лет
жизни, покачал головой.
- Если б каждая байдарка была все равно что песчинка, - продолжал
утверждать Нам-Бок, - и если б байдарок было столько, сколько песчинок на
этом берегу, и то из них не составилась бы такая большая лодка, какую я
увидал на четвертый день. Это была очень большая лодка, и называлась она
шхуна. Я увидел, что эта чудесная лодка, эта большая шхуна идет прямо на
меня, а на ней люди...
- Стой, о Нам-Бок! - воскликнул Опи-Куон. - Какие это были люди?
Большие люди?
- Нет, они были, как ты и я.
- Большая лодка шла быстро?
- Да.
Лодка была большая, люди маленькие, - отметил для точности Опи-Куон.
- И люди гребли длинными веслами?
Нам-Бок усмехнулся.
- Весел не было вовсе, - сказал он.
Разинутые рты открылись еще шире, и наступила продолжительная тишина.
Опи-Куон попросил у Кугаха трубку и несколько раз задумчиво затянулся.
Одна из молодых женщин нервно хихикнула, чем навлекла на себя гневные
взгляды.
- Значит, весел не было? - тихо спросил Опи-Куон, возвращая трубку.
- Южный ветер дул сзади, - пояснил Нам-Бок.
- Но ветер гонит лодку медленно.
- У шхуны были крылья - вот так.
Он набросал на песке схему мачт и парусов, и мужчины, столпившись
вокруг, стали изучать ее. Дул резкий ветер, и для большей наглядности
Нам-Бок схватил за концы материнскую шаль и растянул ее, так что она
надулась, как парус. Баск-Ва-Ван бранилась и отбивалась, но ветер
подхватил ее и потащил по берегу; шагах в двадцати, еле дыша, она упала на
кучу прибитых морем щепок. Мужчины крякали с понимающим видом, но Кугах
вдруг откинул назад свою седую голову.
- Хо! Хо! - расхохотался он. - Одна глупость, эта твоя большая лодка!
Чистая глупость! Игрушка ветра! Куда ветер подует, туда и она. В такой
лодке не знаешь к какому берегу пристанешь, потому что она плывет всегда
по ветру, а ветер дует куда ему вздумается, и никому не известно, в какую
сторону он подует сейчас.
- Да, это так, - важно подтвердил Опи-Куон. - По ветру идти легко,
но, когда ветер противный, человеку приходится сильно бороться; а раз
весел у этих людей на большой лодке не было, значит, они вовсе не могли
бороться.
- Очень им нужно было бороться! - сердито воскликнул Нам-Бок. - Шхуна
идет и против ветра.
- А что, ты говорил, заставляет шх... шх... шхуну двигаться? -
спросил Кугах, ловко одолев незнакомое слово.
- Ветер, - последовал нетерпеливый ответ.
- Ветер заставляет шх... шх... шхуну двигаться против ветра? - Тут
старый Кугах без стеснения подмигнул Опи-Куону и под общий смех продолжал:
- Ветер дует с юга, а шхуну гонит на юг. Ветер дует против ветра. Ветер
дует сразу и в ту и в другую сторону. Это очень просто. Мы поняли,
Нам-Бок. Мы все поняли.
- Ты глупец!
- Уста твои говорят правду, - ответил Кугах кротко. - Я слишком долго
не мог понять самую простую вещь.
Лицо Нам-Бока помрачнело, и он быстро проговорил какие-то слова,
которых раньше они никогда не слыхали. Все снова принялись кто резать по
кости, кто очищать шкуры, но он крепко сжал губы, чтобы не вырвались у
него слова, которым все равно никто не поверит.
- Эта шх... шх... шхуна, - невозмутимо спросил Кугах, - она была
сделана из большого дерева?
- Она была сделана из многих деревьев, - отрезал Нам-Бок. - Она была
очень большая.
Он опять угрюмо замолчал, а Опи-Куон подтолкнул Кугаха, который в
недоверчивом изумлении покачал головой и прошептал:
- Удивительное дело.
Нам-Бок попался на удочку.
- Это еще что, - сказал он легкомысленно, - а вот посмотрели бы вы на
пароход. Во сколько раз байдарка больше песчинки, во столько раз шхуна
больше байдарки, во столько раз пароход больше шхуны. К тому же пароход
сделан из железа. Он весь железный.
- Нет, нет, Нам-Бок, - воскликнул старшина, - как это может быть?
Железо всегда идет ко дну. Вот послушай: у старшины соседнего селения я
выменял нож, и вчера нож выскользнул у меня из рук и сразу пошел вниз, в
самую глубь моря. Всему есть закон. У каждой вещи свой закон. Мы знаем.
Больше того: мы знаем, что для всех одинаковых вещей закон один, и потому
для всего железного закон тоже один. Так что отрекись от своих слов,
Нам-Бок, чтоб мы не потеряли к тебе уважение.
- Но это так, - стоял на своем Нам-Бок. - Пароход весь железный, а не
тонет.
- Нет, нет, этого не может быть.
- Я видел своими глазами.
- Это противно природе вещей.
- Но скажи мне, Нам-Бок, - перебил Кугах, опасаясь, как бы рассказ на
этом не прекратился. - Скажи мне, как эти люди находят дорогу в море, если
не видно берега?
- Солнце показывает им дорогу.
- Но как?
- У старшины шхуны есть такая штука, через которую смотрят на солнце,
и вот в полдень он берет ее, и смотрит, и заставляет солнце сойти с неба
на край земли.
- Но это колдовство! - ошеломленный таким святотатством, закричал
Опи-Куон. Мужчины в ужасе подняли руки, женщины заголосили. - Это гнусное
колдовство! Очень нехорошо отклонять великое солнце от его пути: оно
прогоняет ночь и дает нам тюленей, лососину и тепло.
- Что из того, что это колдовство? - грубо спросил Нам-Бок. - Я тоже
смотрел сквозь эту вещь на солнце и заставлял солнце сходить с неба.
Сидевшие поблизости поспешно отодвинулись, и одна женщина накрыла
лицо ребенка, лежавшего на руках, чтобы не упал на него взгляд Нам-Бока.
- Что же было на утро четвертого дня, когда шх... шх... шхуна
погналась за тобой?
- У меня так мало оставалось сил, что я не мог уйти от нее. И вот
меня взяли на борт, влили в горло воду и дали хорошую пищу. Братья мои, мы
видели только двух белых людей. А на шхуне люди все были белые, и было их
столько, сколько у меня пальцев на руках и ногах. И когда я увидел, что
они добры, я осмелел и решил все запоминать, чтобы потом рассказать вам,
что я видел. И они научили меня своей работе, и кормили хорошей пищей, и
отвели мне место для сна.
И мы день за днем плыли по морю, и каждый день старшина стаскивал
солнце с неба и заставлял его говорить, где мы находимся. И когда море
бывало милостиво, мы охотились на котиков, и я очень удивлялся, потому что
эти люди выбрасывали мясо и жир и оставляли себе только шкуры.
Опи-Куон скривил рот и готов уже был высмеять подобную
расточительность, но Кугах толчком заставил его молчать.
- Потом наступило трудное время - солнце ушло и мороз стал больно
жечь кожу; и тогда старшина повернул шхуну на юг. Долгие дни мы плыли на
юг и на восток, ни разу не увидав земли, и вот уже стали приближаться к
селению, откуда все они были родом...
- Почем они знали, что приближаются? - спросил Опи-Куон, который
больше не в силах был сдержать себя. - Ведь земли не было видно.
Нам-Бок метнул на него яростный взгляд.
- Разве я не сказал, что старшина спускал солнце с неба?
Но Кугах успокоил Опи-Куона, и Нам-Бок продолжал:
- Так вот, я говорю, когда мы стали приближаться к тому селению,
разразилась сильная буря, и в темноте мы были беспомощны, так как не
знали, где находимся...
- Ты только что говорил, что старшина знал...
- Молчи, Опи-Куон! Ты дурак и не понимаешь. Я говорю, в темноте мы
были беспомощны, и вдруг сквозь рев бури я услышал шум прибоя. И тотчас мы
обо что-то ударились, и я очутился в воде и поплыл. Берег был скалистый, и
скалы тянулись на много миль, и только в одном месте была узенькая
песчаная полоска, но мне суждено было выбраться из бурунов. Другие, должно
быть, разбились о скалы, потому что ни одного из них не оказалось на
берегу, кроме старшины, - я узнал его только по кольцу на пальце.
Когда наступил день и я убедился, что от шхуны ничего не осталось, я
обратил свой взгляд на сушу и пошел в глубь ее, чтобы добыть себе пищу и
увидеть человеческие лица. Когда я подошел к жилью, то меня впустили и
дали поесть, потому что белые люди добры, а я выучился говорить на их
языке. И дом, в который я попал, был больше, чем все дома, построенные
нами, и больше тех, что до нас строили себе наши отцы.
- Велик же был этот дом, - сказал Кугах, скрывая свое недоверие под
видом изумления.
- И на постройку его пошло много деревьев, в тон ему подхватил
Опи-Куон.
- Этот дом - еще пустяки, - пренебрежительно пожал плечами Нам-Бок. -
Как наши дома малы по сравнению с ним, так этот дом был мал по сравнению с
теми, что я увидел потом.
- А люди там тоже были большие?
- Нет, люди были, как ты и я, - отвечал Нам-Бок. - Я срезал себе
палку, чтобы удобно было ходить, и, помня, что я обо всем должен
рассказать вам, братья, на каждого из живших в этом доме я сделал на своей
палке по зарубке. И я прожил там много дней и работал, и за это мне давали
деньги, - и вы не знаете, что это такое, но это очень хорошая вещь.
Потом я ушел с этого места и отправился еще дальше. По дороге я
встречал много народа и стал делать на палке зарубки поменьше, чтобы всем
