государственные порядки, "священная и важная за номером
бумага". "И в непонятном устремлении своем люди верят обману,
старательно работают над тем, что уродует и разрушает их жизнь
и не видят, как ненужно и внутренне смешно их дело, снаружи
такое важное и серьезное."
Книга, в общем на редкость нетривиальная, хотя и переиздана
в 1947 году. (Написана в начале XX века.) Конечно, некоторые
фразы Вересаева сходны с приторным стилем тех лет: "Жизнь
человечества - это светлая, солнечная дорога, поднимающаяся
все выше и выше." Но все равно удивительно, что они
переиздали. Ведь тут дело не в том, солнечная дорога или,
допустим, лунная, а в том, сам ли по себе живет человек или по
спущенной ему инструкции. Все равно - богом ли, начальством
ли...
После занятий заехал к Главкому, чтобы взять учебник для
подготовки к экзаменам. Немного посидел у него. Кушали чай,
затем я смотрел его книги. Две литературные энциклопедии -
1966 и 1979 годов издания. Первая вполне приличная. Серия
статей о писателях; есть статья даже о Бабеле. Буденный
пожелал, чтобы Бабель писал о войне не то, что он писал, а,
как я понял, нечто вроде исторически-героического отчета. Но
Бабель, конечно же, послал его в жопу. Поскольку он уже вышел
с военной службы и никаким Буденным больше не подчиняется.
А энциклопедия 1979 года напоминает школьный учебник
литературы, только еще более подробный и занудливый. Главы,
соответствующие этапам развития советской литературы.
Настоятельно подчеркивается необходимость государственного
руководства такой важной областью, как литература. Не то чтобы
они упомянули это раз-другой для порядку, лишь бы начальство
отвязалось, нет, очевидно, что авторы и сами так думают, и
другим хотят это внушить. Приветствуются даже послевоенные
ждановские постановления. Мандельштам упомянут всего один раз,
да и то - в явно непочтительном контексте.
Поглядел также комплект "Нового мира" за 60-е годы. (Номер
за ноябрь 1962 г., к сожалению, отсутствует.) В марте 1963 г.
напечатана обширная речь Хрущева на литературные темы. В
писательской душе обязательно сидит ядовитый тарантул, который
постоянно подталкивает писателя написать нечто неподобающее.
Этого тарантула следует неуклонно и последовательно
искоренять. Стоит его чуть-чуть недоискоренить - и ты пропал.
Попробовал этого наркотика всего один раз - и без него уже не
можешь. Нет, репрессий к тебе мы пока применять не будем, не
те сейчас времена, но все равно - как писатель ты пропал. И
как человек - тоже.
Ощущение - точно тебя зацепили крюком за ребро и тянут
вверх. Ты сперва поддаешься, приподнимаешься, чтобы крюк не
так больно впивался, пытаешься даже полностью покориться и
взлететь, самозабвенно устремиться в пресловутую "лучезарную
даль", слепящую ясным солнцем, обжигающую 50-градусным
забайкальским морозом и зовущую вперед вдохновенными
лозунгами. "Там много света, но нет там пищи и нет опоры
живому телу." (Горький) Повисаешь в пустоте - в недоумении и
муке, дергаешься и корчишься, но в конце концов срываешься в
свое гнусное, слякотное, вредное, как говорят, для здоровья,
но, тем не менее, - уютное московское тепло. Падаешь обратно -
не с болью и стыдом, а с облегчением и восторгом.
"Смелей, человек, и будь горд! Не ты виноват!"
-==3.3. По улице впрошвырку==-
Второй отрывок из книги "По поводу майского снега", написан
в январе 1981 года.
Летом 1978 года сразу после экзаменов загнали в стройотряд.
Работал хотя и в Москве, но на другом конце города и жить мне
пришлось в школьном спортивном зале, поскольку из дома к
началу работы не успевал. Правда, потом удалось заболеть и
перебраться домой, но, к сожалению, всего за неделю до конца
срока, в середине августа.
Затем наступила осень - самая, пожалуй, неприятная осень за
последние несколько лет. Предшествовавшей зимой математику
сдал со второго захода, летом же - только с третьего. А после
третьего у них следует уже "комиссия". И в курсе лекций тогда
было что-то уже совершенно недоступное пониманию - из области
нелинейных дифференциальных уравнений.
Помимо большого количества идиотских стихов, написал тогда
не менее идиотскую повестушку - 60 страниц. 12,000 слов. На
тему о том, как меня за год до того чуть было не поперли с
факультета.
Чуть ли не каждый вечер после занятий я приходил в
читальный зал, садился за работу и не вставал, пока не напишу
столько-то и столько. У меня даже была определенная норма.
Сперва решил: сижу и пишу ровно полчаса - не больше и не
меньше. Но так дело совершенно не пошло - тогда я и ввел
построчный показатель. Придешь, накатаешь искомые две
странички (600 слов), накатаешь - и домой. Причем я все время
ловил себя на том, что местами пишу просто чушь - даже
синтаксис не выдержан. Анекдот. Вроде как в школе сочинение.
Сижу, значит, и пишу. Спать охота. Осенью, когда пасмурно, а
снег еще не выпал, сумерки бывают даже в полдень, а тут уже
вечер. Лампочки в читальном зале слабые и от темноты глаза
слипались еще сильней. Начинаешь клевать носом, а тут на тебя
сквозняк из окна. Омерзительное ощущение. Наконец, отпишешься
и выходишь на улицу. В октябре почти все время были низкие,
цепляющиеся за шпиль Главного здания тучи и мелкий дождь с
ветром. А в ноябре уже начались заморозки. Лужи хрустят под
ногами в белых сухих вмятинах, а снега все нет, только тонкие
струи по ветру пополам с пылью. Рваные тучи и закат сквозь них
явственно гнойного цвета.
Ну что же - я все это, конечно же, благополучно дописал,
управился меньше, чем за месяц. И бумаги эти так и валялись у
меня в столе больше года. Даже глядеть на них было неохота, а
не то чтобы взять и поисправлять. Только следующей зимой я все
же решился - прочитал через силу страничку-другую - и прямо
тошнота. Сильнейшее отвращение, временами переходящее в
омерзительное мазохистское сладострастие. Потому ведь такая
гадость, такая гадость - просто образцовая. И вот взял я
бедную мою повестушку, пошел в кухню, положил ее, повестушку,
в кастрюлю, а кастрюлю поставил на плиту, чтобы не попортить
стол. И - - кто сказал, что исписанная бумага горит неохотно?!
Совершенно нормально горит, надо только распотрошить
предварительно. Дыму полная квартира была. Сгорела, ко всем
чертям сгорела, а пепел я в унитаз спустил. Именно в унитаз.
...Потому что ведь совершенно не так следует. Абсолютно не
так. ...Просыпаешься - никуда идти не надо. В каникулы или
когда заболеешь. Или во время сессии, если до очередного
экзамена еще долго. Хотя бы три дня. Дома никого, кроме тебя,
нет. Выспался замечательно. Погода пасмурная и часы встали:
может, восемь часов сейчас, а может - одиннадцать. Все равно.
Сумрак, за окном длинный плоский дом, во многих окнах до сих
пор горит электричество. Над домом - полоска ровного,
непроницаемо пасмурного неба. Стволы деревьев почернели от
сырости и швы в стенах домов - тоже, и во всем пейзаже от
этого - особенная контрастность, как всегда в оттепель. Даже
на градусник смотреть не нужно, и так ясно, что температура
выше нуля. Ах, ах, добрые граждане - жить хорошо.
После сядешь и весь день до вечера сочиняешь. Насочиняешься
- встанешь, покушаешь чего-нибудь, а потом пойдешь
проветриться по улице. Сделать прогулку на свежем воздухе.
Пробздеться. Впрошвырку сходить, впрошвырочку. Месяц назад в
пять вечера была уже настоящая ночь, а теперь только начинает
темнеть. Окна в домах загораются. На всеобщем голубоватом фоне
выглядят преувеличенно желтыми, с керосиновым оттенком. Я
очень люблю, когда среди зимы оттепель. Выйдешь из подъезда и
с наслаждением вдохнешь теплый сырой воздух. На тротуарах
месиво из мокрого снега и лужи, будто уже весна. Темнеет
совершенно незаметно. Фонари разгораются один за другим.
Сядешь в трамвай - темный пустой вагон болтается, жужжит.
Выйдешь на рынке, чтобы купить картошки, только картошки там
часто даже с утра не бывает, не то что в шестом часу вечера.
Ну и не надо, уважаемые граждане, не надо мне вашей картошки.
Вернешься домой, сядешь за стол, включишь лампу - и за окном
резко еще темней. Совсем уже ночь. Выдвинешь ящик - и там,
значит, твои тетрадки.
-==3.4. "Ты есть!"==-
-==5.V.81==-
Утром погода была дождливой, но теплой, а теперь солнце и
прямо жара. Деревья уже начали распускаться: вокруг голых
веток клубится ярко-зеленый туман.
Забавное происшествие случилось на пути в университет на
"дополнительные виды". Ехал на автобусе, на 1-м номере. У м.
"Новые Черемушки" влезло очень много народу и мне пришлось
упереться рукой в стекло. Вскоре автобус сильно качнуло -
когда он двигался по узкому проезду вокруг забора,
огораживающего новостройку. (Новостройка эта застарелая:
помню, что в этом месте строили еще четыре года назад, когда я
ездил на вступительные экзамены.) Верхняя часть стекла вместе
с рамой высадилась наружу сантиметров на десять. Я и еще один
пассажир поймали раму и попытались вправить ее на место, что
нам не удалось. Стали просто держать, чтоб она не выпала
совсем. Прохожие на улице удивлялись странным автобусам,
которые стали ездить по городу - на ходу разваливаются. На
Ленинском проспекте тот пассажир вышел и я держал раму в
одиночку до проспекта Вернадского, где народу влезло еще
больше и от рамы меня оттерли. Да и нанялся я, что ли ее
держать? Автобус поехал, но на первом же ухабе рама
вывалилась, ударилась об асфальт и стекло рассыпалось
прямо-таки в порошок. Автобус остановился, водитель,
размахивая руками, побежал к раме. Пассажиры стали расходиться
и я, конечно, тоже дернул с места происшествия одним из
первых. Дошел под мелким дождиком до м. "Университет", сел на
другой автобус и на "дополнительные виды" почти не опоздал.
Лекция была о "партийно-политической работе" в армии.
Полковник рассказал, как после войны он ездил в английскую
зону оккупации. "В выходные дни они отпускают в увольнение
всех, свободных от несения службы, что, конечно, непредставимо
в условиях нашей армии, где, согласно уставу, одновременно
может отправиться в увольнение не более трети личного состава.
Причем здесь имеется в виду мирное время и своя территория, а
не территория иностранного государства, где увольнения всегда
были практически запрещены."
Он имел случай наблюдать, как в английской армии борются с
самовольными отлучками. В ресторан вбегает патруль, хватает
солдат, не вернувшихся вовремя из увольнения, бьет их
дубинками, отвозит в часть, выбрасывает и уезжает. "Как мне
сказали, никакой другой воспитательной работы с ними
проводиться уже не будет." В интонации полковника заметил
некоторую тоску по такому простому решению проблемы. В
английской армии, как он сказал, самовольные отлучки - крайне
редкое явление, в отличии от нашей. "Хотя в наших условиях
есть мера более действенная и, вместе с тем, более гуманная,
мера, невозможная в капиталистических армиях - воспитание у
солдата высокой сознательности. Конечно, только очень немногие
офицеры могут использовать эту меру с должной эффективностью."
Досоциалистические формации, как всем известно, основаны на
грубой силе или на голоде. Социализм же, как можно заключить
из его слов - на формировании "сознательности". Т.е. взглядов,
грубо говоря, расходящихся с реальностью. Формирование патруля
с дубинками не на улице, а в твоей душе. Ты понимаешь, что
тебе ничего особого не будет: у нас не Англия и дубинок у них
