он чувствовал, что в этом-то и есть та притягательная разгадка, которую он
никак не может отыскать, но так этого жаждет.
- А когда я стану взрослым? - спросил Джером.
- Когда у тебя волосы вырастут на лобке, - ответил Супонин, отвернулся к
стене и захрапел.
Более в ту ночь он ничего не рассказывал Джерому такого, что могло хотя
бы пролить слабый свет на тайну, так мучившую мальчика.
С той бессонной ночи Джером слишком часто стал рассматривать свой впалый
живот
- не закудрявились ли внизу черные волоски, которых у Супонина было
навалом, словно на голове. Но лобок мальчика оставался белым и гладким, как
снежное поле в самую стужу.
Сволочь, считал он про свой лобок.
Сейчас Джером лежал на своей кровати и думал, что если бы его отец был
жив, то уж он-то непременно рассказал бы ему обо всем таинственном, что
происходит на земле. Но капитана Ренатова сейчас обихаживали ангелы в
райских кущах, ему было не до земных глупостей, а потому мальчик проживал в
интернате, получая общественное воспитание.
То, что Джером утверждал, что он сын капитана Ренатова, раздражало не
только его одноклассников, но и учителей тоже. И дело не в том, что капитан
Ренатов считался в городе героем, вовсе нет. О таком персонаже никто даже и
не слыхивал сроду. О том, что отставник стал жертвой нашествия кур, никто не
ведал. Официальные власти об этом умалчивали, пресса не писала, а потому в
героя он вырасти уж никак не мог. Раздражала настойчивость и уверенность
мальчика в том, что капитан Ренатов все же был его отцом, хотя никаких
подтверждений тому не было. Джерому даже устраивали встречу со вдовой, но
Евдокия Андреевна только руками разводила, объясняя, что они с мужем были
парой бездетной, да и не похож мальчик на Ренатова! Тот был белокур, а этот
черный на голову. Но Джером стоял на своем, рассказывая из жизни капитана
Ренатова такие подробности, какие мог знать только близкий родственник.
- А кто же мать-то? - спрашивала мальчика Евдокия Андреевна, ужасаясь в
душе, уж не прижил ли супруг ребеночка на стороне.
- Мать не знаю, - отвечал Джером. - Знаю только про отца.
Может быть, я его мать, прикидывала Евдокия Андреевна, но тут же
крестилась и образумливала себя тем, что мужчина еще может не знать о
рождении своего ребенка, но уж женщина... А не взять ли мне его к себе жить,
думала капитанская вдова.
- Мальчик, хочешь жить со мной?
- Нет, - отвечал Джером. - Буду жить один, в интернате. Но хотел бы иметь
что-нибудь на память об отце.
Что же ему дать? - гадала женщина. Дом наш разрушен. Ничего памятного, ни
единой вещицы не осталось от старой жизни, все прахом пошло. Разве что сапог
капитана?.. В глазах Евдокии Андреевны защипало, как от дыма, она открыла
сундук и вытащила из него сапог с треснувшим голенищем.
- Вот в этом сапоге, - пояснила она, плача, - в этом сапоге капитан
Ренатов и встретил свою смерть. Видишь, еще следы крови сохранились. Хочешь,
возьми его...
- Возьму, - ответил Джером, по-хозяйски засовывая сапог в сумку.
- Может быть, ты хлебушка хочешь?
- Сыт...
В дверях Джером поинтересовался, не осталось ли от капитана медальки,
врученной ему генералом Блуяновым перед отставкой.
И это знает, удивилась Евдокия Андреевна.
- Нет, - ответствовала она. - Не осталось.
- И на сапоге спасибо, - поблагодарил Джером и вышел вон, к поджидавшему
его интернатскому привратнику.
6
Дожевав пятый по счету бутерброд с вареньем, Шаллер надел свитер и вышел
во двор. В руках он держал мельхиоровый поднос с бутербродами и чаем.
Закрывая за собою дверь, он уже слышал осточертевшее трещанье пишущей
машинки и недовольно поморщился.
Елена Белецкая сидела в беседке на жестком табурете, склонясь над пишущей
машинкой. От ее прямой спины балерины ничего не осталось, позвоночник принял
форму ветки, отягощенной спелыми плодами. Давно немытые волосы клочьями
спадали на костлявые плечи, а бесцветные глаза ничего не замечали вокруг,
лишь внимательно следили за рождающимися строчками. Елена быстро печатала,
давя пальцами рыжих муравьев, бегающих по клавишам. Все пространство вокруг
беседки, да и сам стол, над которым скрючилась Белецкая, были усыпаны
осенними листьями. Бордовые, желтые, кленовые и осиновые - они навалом
лежали и на крыше дома, иногда слетая и источая аромат солнечной осени.
Поскольку дождей почти не было, листья не прели, сохраняя всю прелесть
позднего многоцветья.
Генрих Шаллер движением руки очистил стол от листьев и поставил на него
поднос. Взял другой поднос, точно такой же, оставленный накануне, с
нетронутой едой, и унес его в дом.
- Селедка, - подумал Шаллер про свою жену без раздражения. - Что пишет,
одному Богу известно..." Он вновь вышел во двор и остановился, глядя на
спину Елены, на торчащие лопатки - совсем как ощипанные куриные крылышки...
Из-за забора слышалось кудахтанье кур, перемежавшееся с похлопыванием
крыльев.
Она скоро превратится в курицу, умирающую от истощения... Мальчишки,
отличающиеся жестокостью, иногда натачивают вязальные спицы и одним
движением убивают глупых кур, пронзая их крохотные сердца.
Шаллер представил, как он вонзает длинное жало в рыжее сердце жены, как
она падает лицом на клавиши пишущей машинки, заклинивая лапки с буквами на
белом листе бумаги.
Он вновь подошел к столу и взял стопку исписанных листов.
- Что это может обозначать? - думал Генрих, внимательно вглядываясь в
написанное. - Какой-то анархический подбор букв. Что означает, например,
КОМЛДУГШРИ ВАР, ПЛРЩЗЕОЫАМТ или ППП ШШШ СТИМВАЧО? И таким текстом исписано
более трех тысяч листов. Абсурд какой-то!" Генрих Шаллер подумал, что все же
его жена, вероятно, сошла с ума, строча вот уже почти год какую-то
тарабарщину. Прошлой осенью она сообщила мужу, что начинает большую работу и
оставляет Генриха на долгое время в одиночестве.
Шаллер горько ухмыльнулся:
как будто он до сей поры был обласкан вниманием своей красавицы жены.
Белецкая в тот же час села за старенький - драйтмахер" и с этой минуты
более ни на что не реагировала. В течение следующего года она не съела и
крошки хлеба, не выпила и капли воды, хотя Шаллер три раза за день ставил
перед ней поднос с едой. Первое время он пытался заговаривать с женой, но
никакой реакции от нее не добился.
Обеспокоенный, он вызвал домашнего врача Струве, тот более часа ходил
возле робота, отстукивающего непонятный текст, слушал сердце Елены со спины
в трубочку, заглядывал в уши и не переставал удивляться вслух: - Странное
дело!.. Поистине странное дело... Затем Струве трогал бока Белецкой,
проверяя жировую прослойку.
- Вы говорите, что она вот уже месяц ничего не ест?
- Именно так, - отвечал Шаллер. - Ничего.
- Поразительно! Тогда каким же образом она сохраняет способность
работать? И не пьет ничего?
- Ничего.
- Фантастика!.. Это первый случай в моей практике! Да и, пожалуй, в
мировой!
Вы позволите навещать вас чаще?..
- Как вам будет угодно.
- Благодарю вас.
После осмотра Елены Белецкой Генрих Шаллер и доктор Струве пили на
веранде чай.
- Вы знаете, - говорил доктор, посасывая яблочную карамельку. - Природа
странная штука... Иногда выкинет такой фортель, что голова кругом идет. Все,
чему долгие годы учился, чему в конце концов посвятил жизнь, оказывается
бесполезным перед какими-то явлениями. Существуют же индийские йоги,
способности которых ни наука, ни медицина объяснить не могут. Какой-то
человечишка с чалмой на голове удерживает на животе слона или сидит под
водой в течение двух часов... А тут в журнальчике прочел, как один велел
себя живьем закопать и не выкапывать целый месяц... Правда, когда
экспериментатора этого через месяц выкопали, то черви успели сожрать его
труп наполовину...
Концентрация, дорогой Генрих Иванович, великая вещь - концентрация... Вот
и уважаемая Елена Алексеевна, может быть, сконцентрировалась на чем-нибудь
великом... Все бывает в этой жизни... Транс...
- Что же, она тоже йог? - спросил Шаллер.
- Может быть, и йог, или что-то в этом роде. Так или иначе, случай
неординарный...
В дверях появилась рыжая курица. Она некоторое время разглядывала
беседующих, вертя головкой, затем освоилась и принялась клевать с пола.
- Вот никчемная птица! - сказал Струве. - Стран ная штука, вы заметили,
что со времени нашествия мы вовсе перестали есть курятину? Куры стали как
голуби, мсивут, как хотят. Грязные никчемные птицы!
С тех пор доктор Струве стал навещать Шаллера каждую неделю и не
переставал удивляться силе человеческого духа, способного удерживать тело
без пищи и воды столь неограниченное время.
- Может быть, она из атмосферы всасывает в себя калории и воду? - думал
Шаллер, разглядывая жену в окно. - Порами тела всасывает".
Шаллер вновь представил себе отточенную спицу, торчащую из спины Елены,
и, отгоняя от себя видение, решил пройтись к бассейну, расположенному на
пустыре за его домом.
Как говорили, этот бассейн построили шестьсот лет назад китайские монахи
для отправления своих религиозных нужд. В бассейне всегда была горячая вода
из минерального источника, заключенного буддистами в трубы. Впрочем,
горожане к бассейну не ходили, будучи православными ортодоксами. Чаще
посещали русские бани с веничками и квасом и от этого получали свое
наслаждение.
Шаллер же, наоборот, частенько наведывался к источнику, выливающемуся в
болыпую, выложенную цветными изразцами ванну, плавал в ней нагишом и
чувствовал себя от этого прекрасно. Одинокий пловец был скрыт от посторонних
глаз полуразрушенной стеной из белого камня, а потому был свободен в выборе
поз и выражении лица, не рискуя быть замеченным случайным прохожим.
Генрих разделся, аккуратно сложил вещи и, осторожно ступая по мраморным
ступенькам, спустился в воду. Окунулся с головой и широкими саженками доплыл
до противоположного бортика. Там достал ногами до дна, откинул голову на
теплую плитку и закрыл глаза, наслаждаясь.
Шаллера всегда удивляла способность воды приводить душу в состояние
полнейшего спокойствия и удовлетворения. Своим теплом, миллионами крохотных
пузырьков, поднимающихся со дна, йодистым запахом она умиротворяла все
чувства Генриха, вплоть до эротических. В воде было приятно думать, мысль
текла размеренно, сама собою, и радовала своей новизной.
- Почему рыбы так молчаливы и спокойны, особенно в тропических водах? -
думал Шаллер. - Потому что им тепло, а в теплой воде много растительной пищи
и моясно без особого труда ее добывать. Теплая вода имеет удивительную
способность рождать красоту, хотя красота отнюдь не обязательно имеет доброе
начало, за частую наоборот: тот, кто красив, тот ядовит, кто неказист -
имеет светлую душу. Некрасивые люди часто погибают при столкновении с
красотой, красота пожирает их души, питаясь ими. Красота не может быть
прекрасной, ей свойственно хищничество, как цветку растения пескеи,
приманивающему к своим разноцветным лепесткам дуру муху вроде как для любви,
а на самом деле - к смерти".
Шаллер открыл глаза и увидел в синем небе тусклую звезду.
Так и женщина приманивает своими прелестями незадачливого мужчину,
жаждущего любви, но делающего шаг к смерти с каждой любовной утехой...
- Господи, сколько же лететь до этой звезды? - прикинул Генрих. -
Столетия?
Тысячелетия?.. Как же понять, как же осознать бесконечность? Как может
чему-то не быть конца?! Но если действительно поверить, что существует
бесконечное количество вселенных с их огромными величинами, то, вероятно,
