веснушками, в общем, лицо какой-нибудь прибалтийской немки.
Отец Белецкой был богатым коннозаводчиком и всю свою жизнь разводил
крайне редкую и дорогую породу лошадей - крейцеровскую. Крепкий мужчина с
военным опытом, он был во всем педантичен до мелочей. Не терпел, когда
что-нибудь из вещей лежало не на своем месте и когда спаривание лошадей
происходило не в намеченный час.
В Елене Белецкой молодому Шаллеру нравилась независимость. Будучи
двадцатилетней девушкой, она уже на все имела свое мнение. На политическую
ситуацию в мире и на отношения полов - на все существовала твердая позиция.
- Если бы к мнению женщины прислушивались, - говорила она, - если бы
женщине разрешалось произносить официальное слово в парламенте или Думе, то
мир бы уже не существовал в прежних границах. Женщины бы разделили его
поровну, с одинаковым количеством озер и морей, чтобы всем достались леса и
пастбища, чтобы у любого негра или нанайца имелся кусок хлеба и охапка сена
для сна.
Молодой Шаллер посмеивался про себя над речами девушки, которая держала
спину так прямо, что казалась балериной, истерзавшей себя у станка.
- А что вы думаете про отношения полов? - поинтересовался он как-то.
- Я не считаю, что мужчина и женщина чем-то отличаются друг от друга...
Ну, конечно, за исключением физиологии, - поправилась девушка.
- А мыслительные процессы? - корректно задал вопрос Генрих.
- Вот и вы туда же, - развела руками Елена. - Женщина способна так же
логически думать, как и мужчина. Докажите мне обратное!
- Мой отец учил меня никогда и ничего не доказывать женщинам, ибо это
глупо и безнравственно.
- Ваш отец - яркий представитель маскулинизма. Вполне вероятно, что и вы
идете той же дорожкой.
Елена, прищурившись, оглядела своего визави. Она была столь мила в своем
серьезе, что Шаллер не удержался и поцеловал девушку в губы. Та слегка его
оттолкнула и, покачивая головой, сказала:
- Вот и это тоже! Почему мужчины должны быть инициаторами даже в
поцелуях?
- Потому что, если бы мужчины ждали поцелуев от женщин, не рождались бы
дети.
Белецкая недоуменно посмотрела на Генриха.
- Так уж природой создано, что мужчина - инициатор во всех интимных
делах, - пояснил Шаллер. - Его толкает к женщине инстинкт, первобытный
инстинкт, и так будет во все времена, как мне кажется. А женщина лишь
покорно ждет, когда мужчина пожелает продлить род.
Неожиданно Елена обвила шею Генриха руками и сильно поцеловала его в
губы.
- Вот вам мой женский поцелуй, моя инициатива.
- Действуйте дальше! - подначил Шаллер и на застывший вопрос на лице
Белецкой пояснил: - Пожелайте сами продления рода. Берите инициативу! Не
можете?!
Он видел смятение в девушке, чувствовал, как она ищет выход из
сложившейся ситуации и не может его найти, но все же не спешил переводить
все в шутку, наслаждался, как зритель в балагане, неприличным зрелищем.
- Пойдемте, - неожиданно твердо сказала Елена и вышла из дома в сад.
Генрих шел следом, размышляя, чем все это может закончиться. Он даже
волновался чрезмерно, но сдаваться не собирался.
Девушка прошла в глубину сада и раздвинула густые кусты шиповника.
- Это мое потайное место, с детства.
Оказалось, что кусты шиповника растут по кругу, а в центре этих зарослей
имелось свободное пространство, посередине которого стояла софа и лежала на
траве раскрытая книга.
УШопенгауэры, - прочел на корешке Генрих.
- Обещайте, что вы никому не раскроете мою тайну, - попросила Елена.
Генрих глядел на нее и улыбался краешками губ.
- Подождите секунду, мне надо настроиться.
Она некоторое время стояла с широко открытыми глазами, стараясь не
выказывать волнения. В этой ситуации нельзя было разобрать, кто больше
волнуется - молодой человек, уже имевший кое-какой опыт в сферах любви, или
девушка, фанатически убежденная в своих максималистских идеях и не
собирающаяся от них отказываться даже под страхом потери стыда.
Наступила полная тишина, и было слышно, как стрекочет кузнечик,
приманивая к себе подружку.
Елена кивнула головой, решившись, и начала расстегивать бесчисленный ряд
крохотных пуговок на платье. Лицо ее было красным, как предзакатное
солнце...
Она справилась с платьем, скользнувшим кожей к ее ногам, и принялась за
нижнее белье. Шаллер хотел было отвернуться, но что-то в нем выпрямилось
стальным прутом и заставило смотреть на Елену почти нагло. Девушка, в свою
очередь, не поднимала глаз на Генриха и непослушными руками пыталась
расстегнуть кружевной лифчик. Наконец ей это удалось, и из чашечек
выскользнули две маленькие неразвитые грудки с бесцветными сосками и кое-что
еще - матерчатые подушечки.
Господи, подумал Шаллер. Да она подкладывает грудь. Вот тебе и
феминистка!
Елена никак не могла справиться с панталонами. Ее охватило какое-то
стыдливое раздражение, она не помнила, что обнажена наполовину, и,
согнувшись, почти разрывала тонкую ткань на бедрах.
Шаллер почувствовал возбуждение. По телу побежали мурашки, и вспотела
шея. Он видел, что девушка практически забыла о нем и все внимание ее
сосредоточено на последнем оплоте стыда. Он также подумал о том, что,
раздевшись в первый раз донага перед мужчиной при свете солнечного дня,
девушка теряет стыд навсегда... Шаллер моргнул, и когда вновь посмотрел на
Елену, то увидел ее совершенно голой. Она стояла все с той же прямой спиной
и, опустив руки по швам, с каким-то отчаянием смотрела на Генриха. Кожа у
нее была белая, сметанная, с голубенькими прожилками на бедрах. Почти
слепили своей рыжиной завитки внизу живота, как будто плеснули золотом. Он
понял, что любит ее и страстно желает... Когда все кончилось и Елена лежала
на софе, прикрыв золото внизу живота Шопенгауэром, Генрих незаметно поднял
из травы матерчатые подушечки и сунул их в карман брюк.
Через полчаса они сидели за обеденным столом в обществе отца Елены,
который обычно ел молча, глядя в свою тарелку.
- Я выхожу замуж, - твердо сказала Елена.
Коннозаводчик не торопясь доел куриный бульон и тщательно вытер салфеткой
усы.
- За кого же, позвольте узнать?
- За Генриха Шаллера, папа.
- Вот как. Интересно...
Отец Елены с любопытством разглядывал будущего зятя. От него не
ускользнуло, что тот побледнел и очень волнуется.
- Мне кажется, он будет хорошим мужем. - Елена говорила с напором, как
будто настаивала на выборе конюха для самого породистого жеребца.
- Вот как? - повторил отец. - Интересно.
Самое любопытное в этой ситуации было то, что сам Генрих не ожидал такого
поворота событий. Разговор о женитьбе был для него крайней неожиданностью.
- Мы обвенчаемся в субботу.
- Ну что ж... - проговорил коннозаводчик и принялся за второе, уткнувшись
носом в тарелку.
А хочу ли я жениться на ней? - думал Генрих, ковыряясь вилкой в изрядной
порции жареного судака. Пожалуй что да. Она мне нравится своим фанатическим
сумасбродством и, вероятно, не будет подкаблучной женой, покорно сносящей
все мужнины прихоти. С такой женщиной можно прожить долгие годы, и уж
скучать с ней не придется. Да, я хочу на ней жениться, утвердился Генрих,
ляжкой чувствуя матерчатые подушечки подставной груди в кармане брюк.
Они обвенчались, как и было намечено, в субботу и получили от отца Елены
в подарок пятнистого пони, который через год издох от непонятной болезни.
В постели Елена оказалась холодной, как скумбрия на льду. Шаллер долгое
время не терял надежды раздуть в ней угольки страсти, но все его попытки
были тщетны. Впрочем, и в самой Елене не было желания хорошенько услышать
свой организм и попытаться настроить его на шепот Орфея. Она отгородилась от
мужа ледяной коркой и дубовой дверью своей комнаты, которую обустроила через
год после свадьбы. Генрих туда допускался лишь в светлые часы дня. Остальное
время Елена проводила одна, читая умные книги и делая из них выписки в
толстую тетрадь с клеенчатой обложкой. Нельзя сказать, что Елена Белецкая
полностью лишила мужа интимной близости, но выполняла супружеские
обязанности только в комнате супруга - нечасто, с безразличием, как хозяйка
моет пол, потому что это делать надо!
Через три года после женитьбы трагически погиб отец Елены. Во время
осеменения кобылы любимый крейцеровский жеребец в необузданной страсти пнул
копытом своего хозяина в лоб и расколол ему голову на четыре части. Супруги
получили приличное наследство. Елену деньги как таковые не интересовали, и
Генрих Шаллер разместил капиталы в местном банке, регулярно снимая проценты
и проживая их на повседневные нужды. Конезавод был продан почти сразу же
после смерти тестя, а вырученные от него средства сгорели вместе с банком в
засушливую осень. Чанчжоэйский банк вспыхнул спичечным коробком и отгорел в
считанные минуты вместе с управляющим Цыкиным, слывшим в округе отчаянным
пироманом. Цыкин в свободное время любил мастерить всякие фейерверки и на
городских праздниках неизменно удивлял горожан пиротехническими эффектами.
Поговаривали, что управляющий держал в банке целый мешок магния,
смешанного с желтой серой. Так или иначе, но супруги почти разорились.
Остались лишь незначительные средства, положенные покойным тестем в
столичный банк еще при жизни и приносящие проценты, еле позволяющие свести
концы с концами.
Генрих Шаллер не тяготел ни к какому делу. Он напрочь был лишен
каких-либо деловых интересов. Он частенько думал над этим, но никогда не
расстраивался, приходя к выводу, что его основная способность - быть просто
человеком, никому не мешающим жить, не слишком много требующим от бытия.
Ведь это тоже способность - спокойно довольствоваться тем, что дадено Богом:
никому не завидовать и спать спокойно, видя во сне благопристойные сны.
Впрочем, в жизни Генриха Шаллера были две страсти - неординарно мыслить и
заниматься поднятием тяжестей.
Свою физическую силу Генрих осознал еще в детстве, когда произошло
знаменитое чанчжоэйское землетрясение. В два часа пополудни двумя мощнейшими
толчками была разрушена половина города. Как карточный домик, рухнул и дом
Шаллеров, сложившись стенами внутрь. Тринадцатилетний Генрих в этот момент
находился на огороде в лопухах, лежал на зеленых листьях, сосал травинку и
под слепящим солнцем предавался мечтаниям, сменяющимся, как картинки в
калейдоскопе. После первого толчка он успел вскочить на ноги и отчетливо
увидел, как обвалилось родимое жилище, с шумом погребая под собою его
родителей.
В отчаянном порые мальчик рванулся к руинам, почему-то чувствуя запах
гречневой каши и бараньих котлет. Он некоторое время стоял как вкопанный и
смотрел на оседающую пыль. В этот момент тряхнуло второй раз. Под ногами
Генриха прокатилась волна, раздался отчаянный грохот, и из-под обломков дома
выскользнуло нежное пламя, облизывающее руины.
- Сынок!.. - услышал Генрих далекий голос. - Отойди подальше, родной!..
Мальчик присел на корточки и огляделся. Из-под огромного куска стены на
него смотрели глаза матери. Лицо ее было мертвенно-бледным, без единого
повреждения.
- Так бывает, - проговорила мать чуть слышно. - Ты не расстраивайся.
- А что это было, мам? - спросил Генрих.
- Землетрясение.
- А где папа?
- Папа в доме.
- А почему котлетами пахнет?
- Я приготовила на обед бараньи котлеты, твои любимые.
- И гречневую кашу?
У матери иссякали силы, и она лишь моргнула глазами.
- Мам, там огонь горит, - сказал мальчик и показал рукой на разгорающееся
