существуют и бес конечно малые величины... - Мысль Генриха, подгоняемая
теплой водой, спокойно потекла, прокладывая новое русло. - Ведь если
существуют штуки меныпе атома, то существует что-то и меньше этих штук...
Если взять секунду и разделить ее на тысячу, то получится одна тысячная
секунды. А если разделить на миллиард, то одна миллиардная... Что же это
получается? - подумал Шаллер, чувствуя, что подобрался к чему-то важному. -
Следовательно, секунда времени может делиться без конца, как и
преумножаться. Значит, последнее мгновение жизни человека длится
бесконечно... Так что же получается - человек бессмертен в своем последнем
мгновении? Значит, человек бессмертен в бесконечно малой величине!
Но бессмертен!.. - Генрих зажмурился от своего открытия. - Вот она
истина, - прошептал он. - Истина - в бесконечно малых величинах!" Шаллер
поплыл. Он плавал от одного бортика к другому, вкладывая все силы своих
могучих рук в каждый гребок, пока не привык к своему открытию, пока не
понял, что оно принадлежит только ему, что он один знает о бессмертии
человека.
Он шумно дышал, отдыхая на мелком месте, как вдруг ему показалось, что
из-за кустов на него смотрят чьи-то глаза. Шаллер прикрыл неприличное руками
и шарахнулся в глубину. Поглядел с другого конца бассейна, но ничего
подозрительного не увидел.
- Показалось, - подумал Генрих. - Или кошка бездомная забрела".
Шаллер еще некоторое время поплавал и, слегка устав, выбрался на берег.
Трещали под ногами осенние листья. Он оделся на мокрое тело и направился
к дому, решив все же поиграть железом.
Поднимая к небу двухпудовые гири, Генрих подумал, что на этот раз не
случилось Лазорихиева неба, вполне вероятно, что небо не выдержало в один
день двух великих прозрений.
Надо было, конечно, сначала гирями позаниматься, а уж потом в бассейн
идти, заключил Шаллер. Придется из ведра ополаскиваться...
Генрих Шаллер стоял у зеркала и оправлял полковничий мундир. Он собирался
в гости к Лизочке Мировой.
- Все же моя связь с ней слишком затянулась, - думал полковник. - Мне за
сорок, и я должен пожалеть девушку. Вся ее жизнь впереди. Она переживет
удар. Юности легче переносит любовное горе, чем зрелость.
Зрелость сто раз взвесит, прежде чем на что-то решится, а молодость бросается
в пучину чувств без оглядки, с головой. Может быть, юное создание и способно
сильно страдать, но все сильное быстро проходит, тогда как взрослый человек
мучится годами, тоскливо, словно мается больными зубами... Скажу ей сегодня, -
решился Шаллер и подумал, что решался на это уже множество раз. - Сегодня
скажу непременно!.."
Он вывел из гаража потрепанный - краузвеггер", залил в бак канистру горючего,
попробовал плотность баллонов и, усевшись на кожаный диван, нажал на газ.
Дорога к дому Лизочки Мировой была хорошей, и если бы не тупоголовые
курицы, то и дело бросающиеся под колеса, можно было бы развить приличную
скорость.
Все же в конце пути - краузвеггер" подрепил бампером черного петуха, тот
было заорал, но тут же попал под колеео и, хрустнув костями, замолчал
навеки.
Шаллер был вынужден остановить автомобиль, чтобы стереть с шины кровь.
Местные дамы столь впечатлительны, что вид крови может лишить какую-нибудь
особенно нервную чувств.
С придорожного поля слстелось воронье и, восторженно каркая, принялось
разрывать на части еще дрыгающегося в конвульсиях петуха.
Шаллер подъехал к дому Лизочки, когда на Чанчжоэ уже спустились сумерки.
Судя по количеству авто, скопившихся возле ограды, гостей собралось изрядно.
Вот роскошный - блендер", принадлежащий губернатору, а это экипаж митрополита
Ловохишвили - черный, блестящий, с никелированными подвесками и
шофером-монахом, задремавшим на водительском месте. Автомобили попроще
принадлежали поклонникам Лизочки.
- Хотя самый простенький автомобиль - мой", - подумал Шаллер и вошсл в
дом, одернув китель.
- Господин Шаллер! - возвестил дворецкий, открывая перед Генрихом тяжелые
двери.
Парадная зала была залита светом шести хрустальных люстр со множеством
переливающихся подвесок. Генрих подумал, что изрядно опоздал, так как
некоторые гости уже танцевали под струнный квартет заезжих музыкантов.
Неслышно подошел официант с подносом шампанского, и Шаллер взял бокал
розового. В отражении зеркала он увидел губернатора Контату, живо
рассказывающего что-то отцу Лизочки, седому льву с орденом святого Лазорихия
на смокинге. Тот заинтересованно слушал, изредка затягиваясь толстой
сигарой.
В зале человек двадцать пять, прикинул Генрих. А где же Лизочка?.. Он
огляделся, но девушки не обнаружил. Вероятно, в своей комнате, с
поклонниками.
Возле мраморной колонны о чем-то чирикали Лизочкины подружки.
Это - Анна Лапа, дочь шерифа. Рядом с нею Франсуаз Коти -
двадцатитрехлетняя красавица, к которой давно сватаются самые богатые
юноцигсо всех окрестностей.
И Фыкина Дарья - толстушка Берти, как называют ее подруги. Слишком любит
пирожные, особенно те, что с заварным кремом.
Девушки уже заметили Шаллера и о чем-то шушукались, хитренько поглядывая
на полковника.
- Как все же хороша Франсуаз, - отметил Генрих. - Но уж слишком
недоступна. В позапрошлом году от несчастной любви к ней застрелился корнет
Фурье. Выстрелил себе в висок медвежьей картечью... То-то крови вылилось из
дурачка... До сих пор поговаривают, что Коти хранит девственность".
- Генрих Иванович! - услышал он позади себя. - Полковник Шаллер!..
Генрих обернулся. К нему, чуть склонив тело вправо, спешила мать Лизочки.
Вера Дмитриевна, моложавая дама с хорошо сохранившейся фигурой, протянула
руку в белой кружевной перчатке.
- Мы уж, грешным делом, думали, что вы не придете!
Генрих поцеловал руку Веры Дмитриевны и щелкнул каблуками сапог.
- Как же я мог не прийти, дорогая Вера Дмитриевна!
- Уже и губернатор о вас спрашивал, и шериф Лапа интересовался: где же
наш Генрих Иванович?
- Прошу простить меня.
- Хочу с вами выпить! - громко сказала мать Лизочки, так что кое-кто
обернулся, и позвала официанта.
А она подшофе, понял Генрих. Впрочем, она всегда чуточку пьяна, а оттого
добродушна.
- За вашу силу! - произнесла тост Вера Дмитриевна. - За вашу
необыкновенную силу, - посмотрела в глаза Шаллеру лукаво и с легкостью
выпила шампанское до дна.
- А где Елизавета Мстиславовна? - спросил Генрих.
- Разбирается с ухажерами. Сегодня их особенно много!.. Молодой Кусков,
Брагин, Геймгольц пожаловал... Какие новости, дорогой полковник?
- Да какие могут быть новости в нашем провинциальном городишке! Это вы,
уважаемая Вера Дмитриевна, прибыли из столицы. У вас и новости. Вам и
делиться.
- Ах да!.. Забыласказать. Господин Климов умер!..
- Что вы говорите!..
- Да-а... В одночасье... Удар. Не молод был, батюшка, девятый десяток
разменял... Все наследство несметное - двум дочерям. Дочурки-то так себе,
дурнушечки отчаянные, но муженьки будут у них самые что ни на есть
раскрасивые, денежки лучше всякой косметики красоту наводят.
Шаллер краем глаза заметил, как Франсуаз Коти взглянула на него, но,
встретившись с его взглядом, поспешно отвернулась.
- Господи, какая у нее чудесная кожа, - подумал Генрих. - Как хочется
провести пальцами по шее от нежного ушка с жемчужной капелькой к глубокой
ложбинке над корсетом, в которой сейчас лежит кулон, подвешенный на
цепочке".
- Акции Земляного общества подскочили аж на три пункта. То-то переполох
на бирже был. Все бросились хватать, но их кто-то уже скупил... Целиком!..
Вы меня не слушаете, Генрих Иванович, - обиженно сказала Вера Дмитриевна.
Шаллер сглотнул и развел руками.
- Как же это я вас не слушаю, Вера Дмитриевна! Вы про акции Земляного
общества говорите. Что подскочили они на три пункта и их все скупили.
- А знаете, почему они подскочили?
- Никак нет-с.
- Может быть, вы и про Земляное общество ничего не знаете?
- Вынужден признаться, что ровным счетом ничего, - рассеянно ответил
полковник и вновь поймал быстрый взгляд Франсуаз Коти.
- Да что же это вы, батюшка, от жизни отстали! Разве так можно... Ну так
я вам расскажу... Два жиденка, Савва Абрамов и Ефим Заболянский, решили
выпустить акции под земельную собственность. Выпустили... Но кто эти акции,
скажите мне на милость, покупать будет? Кто такие эти евреи?! Никто их не
знает, видеть не видел, и земля какая-то мифическая!.. Незнакомцы, одним
словом, в мире бизнеса. Так что они придумали, мерзавцы!.. Угадайте?
Шаллер пожал плечами.
- То-то и оно, что такое только еврей придумать может, своей кучерявой
головой. Вот смотрите: Савва Абрамов продал акции на три рубля дороже Ефиму
Заболянскому. Тот, в свою очередь, еще десятку набавил и сбыл... Кому бы вы
думали?.. Савве Абрамову!.. Тот опять накинул монету и спихнул
Заболянскому...
Конечно же, никто на бирже не знал, отчего дорожают акции. Евреи-то не
афишировали, что друг дружке бумаги продают. Мошенники!.. Так они полгода
продавали акции сами себе, пока те не взлетели в цене в тридцать раз. А
потом очень простой ход: продали весь пакет акций третьему лицу,
постороннему. Тот несчастный полгода наблюдал, как бумаги растут в цене,
пока не решился их купить. Бедняжка думал, что приобрел море земли, а купил
дырку от бублика.
- А евреи? - поинтересовался Шаллер.
-А что евреи?.. Евреев и след простыл. С такими деньгами везде хорошо.
Даже еврею...
- Господин и госпожа Смит!.. - возвестил дворецкий.
- Ну, я вас бросаю! - заторопилась Вера Дмитриевна. - Хозяйка есть
хозяйка.
Столько хлопот!.. Вы уж, пожалуйста, не скучайте!.. Новости я вам
рассказала, поделитесь с другими!.. Надеюсь, что Лизочка скоро появится.
Мать Лизочки, склонив тело на этот раз влево, поспешила навстречу чете
Смитов, взмахнув руками, словно крыльями.
Шаллер не стал дожидаться появления Лизочки, а решил сам поискать ее.
Проходя, он по-солдатски кивнул головой губернатору. Контата знаками
показал, что они обязательно побеседуют позже, и Шаллер вышел из парадной
залы в коридор, ведущий на женскую половину.
- Зачем такой болыпой дом для трех человек? - думал он, заглянув в
очередную комнату и не найдя в ней девушки. - Какие, должно быть, огромные
расходы на содержание такой махины. Все эти позолоченные канделябры, тканые
обои тончайшего шелка, ковры ручной работы - для чего это все?.." Полковник
спросил себя:
отказался бы он от такого дома, если бы ему предложили?.. - Нет", -
ответил себе честно Шаллер и отворил дверь четвертой комнаты.
Лизочка Мирова сидела в кругу своих молодых поклонников и слушала, как
один из них, худощавый и черноусый, читал нараспев стихи.
Гекзаметр, понял полковник и, подчинившись жесту Лизочки, сел на диван,
чуть поодаль от компании.
Он почти не слушал стихов, а смотрел на профиль девушки, все более
уверяясь, что именно сегодня скажет ей о разрыве. Разглядывая Лизочку, он
почему-то представлял себе Франсуаз Коти, сравнивал двух девушек
подсознательно, еще вовсе не отдавая себе отчета, зачем это делает.
- Генрих Иванович, что вы думаете о гекзаметре Александра Александровича?
- спросила Лиза, когда молодой человек закончил читать и манерно поклонился,
шаркнув ногой в изящном лакированном ботинке.
- Я не слышал сначала, - уклонился от ответа полковник.
- А все же? - настаивала девушка.
- Не люблю гекзаметры. Особенно русские. Они слишком отзываются натугой.
