какие мысли глупые от скуки приходят. Он посмотрел на небо, вдруг
заголубевшее в своем просторе, и почувствовал, как хорошее настроение входит
в него полновесно, расправляя недоуменную душу.
Генрих Шаллер познакомился с Лизочкой Мировой в позапрошлом году в
сентябре на опушке Гуськовского леса, ровно через три года после нашествия
кур. Полковник никогда бы не стал заводить тайных, порочащих честь
знакомств, если бы его жена Елена Белецкая не начала писать свой
нескончаемый роман.
Лизочка была очаровательна в своем простеньком ситцевом платье с
оборочками вокруг шеи. Впрочем, платье выгодно подчеркивало приятные
особенности ее молодого тела, и Генрих Шаллер, держа на локте корзинку с
двумя грибами на дне, с удовольствием разглядывал девушку.
- Вы не боитесь прогуливаться по Гуськовскому лесу одна? - спросил он. -
Ведь о нем ходит дурная слава. Ужасная, тайная слава.
- Вот еще глупости, - ответила Лизочка, приветливо улыбнувшись. - Знаете,
как много здесь грибов? - и показала свою корзинку, доверху наполненную
подосиновыми. - А у вас негусто. Хотите, подброшу по доброте душевной?
- Да вы удачливая охотница! - с преувеличенным удивлением воскликнул
Генрих Шаллер и запустил руку в Лизочкину корзину, перебирая крепенькие
грибки. - Ишь ты какие! Как на подбор!.. Мясистые!.. Генрих Шаллер,
полковник.
- Лизочка Мирова! - протянула ладошку девушка и тут же спохватилась: -
Ой!..
Лиза... Елизавета Мстиславовна Мирова.
- Генрих Иванович Шаллер, - улыбался полковник, пожимая мягкую девичью
ладошку.
- Почему вы улыбаетесь?
- Наверное, потому что сегодня замечательный осенний день. Светит солнце.
Вы случаем не родственница действительного статского советника Борис
Борисыча Мирова?
- Племянница.
- Как прелестно.
- Почему это?
- Что?
- Почему прелестно?
- Потому что у Борис Борисыча такая прелестная племянница, - ответил
Генрих Иванович.
Лизочка пошла по дороге к городу, благосклонно позволяя полковнику
следовать за ней.
- Позвольте, я возьму вашу корзинку, - предложил Шаллер.
- Возьмите.
При передаче корзинки Генрих Иванович случайно коснулся бедра девушки и
увидел, как щеки Лизочки мгновенно зарумянились.
Да она совсем еще юная, подумал он и залюбовался этими щечками, этим
слегка вздернутым носиком и нежными прядками на висках.
- А вы не тот ли полковник, который вовсе не полковник? - бойко спросила
Лизочка, пытаясь совладать со смущением, и пояснила: - Не вы ли спасли сына
губернатора от лютой смерти, из рук мучителей?
- Я тот полковник, - ответил Генрих Иванович. - И Алексея Ерофеича я
действительно спас, за что и получил из рук его сиятельства полковничьи
погоны.
- А правда ли, что Алексея Ерофеича хотели разрезать на кусочки?
- Правда.
- И вам не было страшно?
- Было.
Лизочка на минуту замолчала, над чем-то раздумывая.
- Но ведь вас тоже могли лишить жизни! - произнесла она с каким-то тайным
ужасом. - Я бы, наверное, не смогла кого-то спасти.
- Это были просто пьяные разбойники, в которых ничего не осталось
человеческого. Со зверем справиться легко, а вот с человеком мыслящим,
хитрым, сильным физически - непросто. В том случае я имел дело с животными,
и, как видите, Алексей Ерофеич жив и здравствует.
Генрих Иванович перешагнул через канавку и подал Лизочке руку. Она легко
шагнула и пошла следом.
Какие у него сильные ноги, подумала девушка.
Полковник Шаллер был одет в старые галифе и тяжелые сапоги. При ходьбе
могучие ляжки слегка терлись друг о дружку, а сапоги поскрипывали.
Вероятно, он поднимает тяжести, продолжала думать Лизочка. Он атлет, хоть
ему, по всей видимости, за сорок. Все-таки есть во взрослых мужчинах что-то
привлекательное. Какая-то сила от них исходит, физическая и умственная.
Лизочка была знакома со многими молодыми людьми Чанчжоэ. Она мельком
перебрала их лица в уме, но вынуждена была констатировать, что ни один из
них не излучал такой мужской силы и уверенности, как идущий впереди
случайный знакомец.
- Ведь вы же никогда не были военным, - сказала она.
- И что же?
- Зачем вам полковничьи погоны?
- Знаете, приятно, когда оценивают твой поступок военным званием, -
ответил Генрих Иванович. - Обратно, я не дворянин, а из разночинцев, и чин
мне помогает в общении с разными сословиями. Мне нравится быть военным и не
служить. Нравится ходить в мундире и отдавать честь таким прелестным
девушкам, как вы.
Лизочка улыбнулась, показывая ровные зубки и кончик языка.
- Ну что ж, надевайте сегодня мундир и приходите в гости. Будет грибная
икра из сегодняшнего урожая.
- И только лишь?
- А там видно будет, - сказала Лизочка и снова зарделась, так как фраза
получилась двусмысленной.
Они вышли на окраину города, и Лизочка замахала рукой таксеру. Подъехал
новенький тарахтящий Удраблеры, и девушка забралась в кабину с плюшевыми
сиденьями, установив корзинку с грибами на коленях.
- Придете? - спросила она через окошко.
- Непременно, - пообещал Генрих Иванович и еще некоторое время смотрел на
отъезжающий автомобиль.
Он стал часто бывать у Лизочки. Ему как-то ловко удалось оттеснить
молодых поклонников своей неторопливостью, умными, непривычными для ушек
девушки речами. И в один из вечеров, когда все гости разошлись и они
остались одни, произошло то, чего так боится и так ждет каждая молодая
особа, достигшая определенных лет.
На узкой девичьей постели Лизочка незаметно потеряла невинность и уже
через несколько минут, закутанная в большое мохнатое полотенце, справившись
с дрожью в теле, делово говорила о предстоящей женитьбе.
- Так я же женат, - вспомнил полковник.
Это известие Лизочка перенесла стоически. Она полчаса молчала, не
шевелясь, а потом еще раз отдалась Генриху Ивановичу, причем владела
инициативой и неожиданно проявила способности, удивившие Шаллера.
Полковник рассказал девушке о своей жене, Елене Белецкой, которая вот уже
несколько месяцев не отрываясь пишет роман.
Больше Лизочка никогда не заговаривала о женитьбе.
3
Всю последующую неделю после нашествия кур город будоражило и трясло как
в лихорадке. То тут, то там то и дело возникали стихийные сборища, крикливо
обсуждающие произошедшее. Часть населения, особенно бедная и голодная,
ничего не обсуждала, носилась по городу, ловя кур, сворачивая им шеи, колотя
по их головам палками, стреляя из рогаток и самопалов. Повсюду дымили
костры, на которых запекали и жарили куриные тушки, наспех ощипанные, и
оттого воняло в воздухе паленой плотью. В общем, в городе стоял отчаянный
бедлам, город обжирался и гадал о смысле происшедшего.
Газеты, утренние и вечерние, пытались толковать событие на все лады.
Еженедельник УКурьеры напечатал передовицу под названием УКараы. Смысл
статьи заключался в том, что нашествие кур есть не что иное, как кара
небесная, предвестие прихода сатаны и категорический совет - не жрать кур,
так как это отнюдь не способствует хорошему пищеварению, мол, в куриной коже
содержится большое количество холестерина, развивающего сердечную болезнь, а
от этого страдает желудок... Газета УФлюгеры напечатала статью известного в
городе физика Гоголя, где тот успешно доказывал, что город Чанчжоэ находится
в центре сильного магнитного поля. Восемнадцатого же сентября в природе как
раз отмечалось сильнейшее магнитное возмущение, а куры, как известно, самые
чувствительные ко всем силовым полям птицы, и поэтому их неудержимо согнало
со всей округи именно в город Чанчжоэ. Был сделан официальный запрос по
округам - не исчезли ли у вас таинственным путем все куры в ночь с
восемнадцатого на девятнадцатое?.. Округа не замедлили с ответом и прислали
телеграммы, в которых говорилось примерно так: УКуры на месте тчк ничего
таинственного не случалось тчк почему спрашиваете тчк не шутка ли тчкы.
После такого ответа физик Гоголь больше не выдвигал успешных теорий и
попросту опустил руки.
Все религиозные объединения - от буддийских до православных - не
усматривали в нашествии кур ровным счетом ничего хорошего, но от конкретных
объяснений пока воздерживались, ожидая официального заявления властей.
На шестой день после прибытия кур губернатор города Чанчжоэ его
сиятельство Ерофей Контата собрал у себя городской совет. Он поочередно
пожал руки г-ну Мясникову, г-ну Туманяну, г-ну Бакстеру, г-ну Персику и
митрополиту Ловохишвили. Был подан в серебряных чашках ароматный чилийский
кофе и сэндвичи с тонко нарезанной курятиной. Митрополит Ловохишвили принес
с собой сетку синих яблок, выращенных в монастыре и напоминающих по вкусу
землянику. Яблоки были выложены на большое китайское блюдо, расписанное
эротическими сценками.
Ерофей Контата стоял возле окна и держался левой рукой за край тяжелой
зеленой гардины. Он слегка склонил кудрявую голову к плечу, чуть отставил в
сторону ногу в лайковом ботинке, отчего его поза приняла вид
государственного деятеля в раздумье. Так прошла минута, озвученная цоканьем
чашек о блюдца и пережевываньем бутербродов.
- Ну-с, господин Мясников. - Его сиятельство Ерофей Контата оторвался от
гардины и повернул голову к человеку с татарским разрезом глаз. - Вы,
кажется, в прошлом естествоиспытатель, не правда ли?.. Следовательно, вам и
начинать!..
Что же, по-вашему, происходит?
Губернатор прошел к столу, сел в кресло по-солдатски, с прямой спиной,
закурил индийскую сигаретку, скатанную прямо из табачных листьев, и оборотил
свой взгляд к г-ну Мясникову. Тот, не отставляя чашки, недоуменно пожал
плечами и сказал:
- Понятия не имею, что происходит. Гадать в такой ситуации мне кажется
неразумным.
После этой фразы г-н Мясников замолчал, и присутствующие еще раз
убедились в том, что он недолюбливает губернатора Контату. Все знали, что
Контата и Мясников учились в городской гимназии, и как-то в выпускном классе
шестнадцатилетний Ерофей жестоко избил однокашника Кирилла (имя Мясникова)
за какую-то гадость. С тех пор минуло сорок лет, но неприязненные отношения
сохранились.
- На мой взгляд, - заговорил митрополит Ловохишвили ровным и хорошо
поставленным голосом, - на мой взгляд, не самое главное - определить причину
происходящего, а главное в том, каково будет следствие этой причины.
Все присутствующие посмотрели на руки митрополита, пальцы которых щелкали
бусинами четок. Щелк длинным отполированным ногтем... Щелк!..
Чашка с кофе перед митрополитом стояла нетронутой. Кофе уже не дымился и
освободился от пенок.
- Если человек лишил жизни другого, - продолжил Ловохишвили, - то нужно
знать причину душегубства для того, чтобы повесить убийцу или смягчить ему
наказание. Куда сложнее следствие убийства. Сироты, вдова, смятение душ...
Митрополит уронил четки на толстый ковер и наклонился за ними, бряцая
крестом о массивный подсвечник с львиными лапами.
Возникла тягучая пауза, и было видно, что губернатор Контата раздражен.
Он шевелил кожей на голове, отчего кудряшки перманента потрясывались.
Наконец митрополит поднял с пола четки, но продолжать свою мысль не
собирался вовсе.
- Ну-с, господа! В конце концов, так нельзя, в самом деле! - не выдержал
скотопромышленник Туманян. Он взмахнул копной черных как смоль, длинных, как
конская грива, волос и сверкнул очень красивыми глазами. Г-н Туманян был
самым молодым членом городского совета, а потому часто распалялся. - В конце
концов, мы городской совет! Давайте говорить без обиняков, безо всякого там
