грозящая перерасти в сомнение: правильно ли он поступил в этой ситуации?
Вполне вероятло, что девушку можно было оставить при себе. Она ие была
навязчивой, не мучила его страданиями от неопределенности отношений и была
прелестной в интимные моменты. С другой стороны, и полковник придавал этому
немалое значение, девушке надо было строить свое будущее, и он, считая себя
человеком вполне благородным, не мог лишить ее перспективы нормального
брака. Но самым главным фактором их разрыва послужило то, что Шаллер
никогда, ни единым мгновением не любил Лизочку Мирову, а потому устал от
нее, утомился ее телом, слишком страстной любовью к нему и всем тем, что ее
сопровождает... Однако в душе все же была тоска, и полковник списал ее на
счет своей чувствительности и неспособности причинить человеку боль, после
чего сразу же забыл об этом.
Генрих Шаллер вышел в парадную залу и тут же оказался в обществе
губернатора Ерофея Контаты, который приобнял его и подтолкнул к дальней
стене, где было не столь многолюдно.
- Ну-с Генрих Иванович. - Контата заглянул в глаза полковнику. - Что
нового, что приятного?
- Господин губернатор, только у сильных мира сего могут быть новости и в
связи с ними всякие приятственности.
- Полноте, Генрих Иванович! Во-первых, для вас я просто Ерофей Ерофеевич,
а во-вторых, кто же тогда сильный мира сего, как не вы! - Губернатор, не
переставая обнимать полковника, пощупал его бицепсы. - Сталь! Литье!..
Чугунное литье!.. Вы из тех русских богатырей, о которых нам бабушки в
детстве сказки рассказывали. Вы - Лексис Залесский, победивший Лакуниса! -
Губернатор убрал руку с плеча Шаллера и, сменив задорное выраисение лица на
серьезное, сказал: - Никогда не забуду того, что вы сделали для моего сына и
для меня!
- Ерофей Ерофеевич, столько лет прошло... Да и сделал я то, что любой бы
на моем месте сделал.
- Нет, голубчик мой! - потряс пальцем с изумрудом губернатор. - Не любой!
Далеко не любой!.. Это были отъявленные звери... Знаете ли вы, что на их
счету были десятки загубленных душ?! Они резали свои жертвы на множество
кусочков, словно это были не люди, а свиньи, и перед смертью человек
принимал такие мучения, что любой житель ада содрогнулся бы от такой
картины... И ради чего мучили?! А не ради чего. Просто так. Просто для
забавы! Не за деньги, а для наслаждения!.. Скоты!.. Но зверью и зверская
смерть!..
- Контата перевел дух. - А знаете ли, Генрих Иванович, что после того,
как изуверов четвертовали, патологоанатом извлек из их черепов мозги и
констатировал, что они на четверть болыпе, чем мозги нормального человека.
Не значит ли это, что человечество мутирует и чем больше у него извилин, тем
болыпе оно звереет?
Шаллер задумался над предположением губернатора и согласился, что в его
мысли есть нечто рациональное.
- Да, - ответил он. - Чем человек развитее, тем более изощренные
развлечения ему требуются. Это правильное умозаключение.
- Вот-вот! И я так думаю!.. Когда-нибудь человек дойдет до такой степени
развития, что придумает себе развлечение наподобие Апокалипсиса. Сам себе
его устроит и Бога не попросит о помощи!
- Закон не допустит Апокалипсиса, губернатор.
- Полноте, Генрих Иванович! Какой закон, если человек желает зрелища
смерти, как мужчина желает женщину после годового воздержания!
- Юриспруденция, Ерофей Ерофеевич, развивается вместе с развитием
цивилизации.
И с каждым новым прецедентом беззакония возникает прецедент создания
нового закона. И не потому, что человечество столь морально, отнюдь нет.
Просто юриспруденция - это наука, профессия. Ею занимаются профессионалы, и
у каждого из них амбиции создать свой закон или на худой конец поправку к
нему, так, чтобы в следующий раз не могла возникнуть ситуация, на которую бы
не нашлось подобающего закона. Юристы отнюдь не святые. Среди них
преступников не меныпе, чем среди других членов общества, но они творят
законы в силу своей профессии, исходя из общепринятых понятий о морали. Это
точно так же, иак вы, губернатор, следите за соблюдением законности на
вверенной вам территории. И согласитесь, что вы также не чужды обыкновенных
человеческих слабостей. Но тем не менее вы не насаждаете домов тер-пимости и
не устраиваете гладиаторских боев, где можно ткнуть болыпим пальцем вниз.
Шаллер сомневался в том, что губернатор Контата поспевает за его мыслью,
но сам увлекся этой темой и потому продолжил:
- Возьмите, Ерофей Ерофеевич, классический пример со святым Лазорихием.
Ведь он убил свою мать за то, что она отравила двух его братьев и двух
сестер. Уже после этого на процессе стало известно, что мать Лазорихия,
подсыпая в пищу кристаллы цианида, отправила на тот свет еще сорок шесть
человек, проживавших в гостинице, ей принадлежащей. С одной стороны, все
наши человеческие симпатии на стороне Лазорихия. Он свершил акт возмездия,
спасая еще Бог весть сколько людей. Но с другой стороны, прерогатива казнить
принадлежит государственной власти, то есть вещи, так сказать,
неодушевленной, не персонифицированной.
Ведь что такое государственная казнь? Она у нас не ассоциируется с
палачом, у которого есть жена, который три раза в день принимает пищу и
отправляет свои естественные потребности... Государство, как милующее, так и
карающее, - понятие абстрактное. У него нет ни рук, ни мозгов. А святой
Лазорихий - обычный человек с бородой и усами, решивший самостоятельно
свершить правосудие. Он убил свою мать и до собственной смерти отчаянно
мучился морально. Он уничтожил две ипостаси. Первую - свою мать и вторую -
убийцу. Его психика раздвоилась. Он не какой-нибудь моральный урод, убивший
свою родительницу. Он просто потерял точку отсчета морали... Все наши
симпатии, наши человеческие симпатии принадлежат, еще раз подчеркиваю, ему.
Но государство - не человек, у него нет лица. У него нет симпатий. И оно без
сожаления казнило Лазорихия за убийство, пусть совершенное и в благородных
целях. А вследствие этого и другие, замыслившие убийство, не будут
рассуждать, благородна ли их цель, рискуя отправиться вслед за жертвой на
плаху.
Шаллер взглянул на губернатора и понял, что Контата заскучал, так и не
поспев за мыслями полковника. Впрочем, и сам Генрих не угнался за своими
рассуждениями, а потому решил додумать их в одиночестве, еще раз уверившись,
что понимающего слушателя, а тем более собеседника в этом обществе ему не
найти.
- Между тем, - сказал губернатор, - между тем тысячи свидетелей казни
Лазорихия, в момент отделения головы от туловища, видели некое уплотнение
розового сияния, устремившееся из обезглавленного тела в небеса.
- Я тоже это видел, - подтвердил Шаллср. - Это душа мученика. А любой
мученик
- святой, что и позволило нашему митрополиту на Священном Синоде убедить
архиереев канонизировать Лазорихия. Тем самым Ловохишвили и вся православная
церковь еще раз показали, что существуют отдельно от государства.
- А я орден святого Лазорихия ввел, - задумчиво констатировал Ерофей
Контата.
- Впрочем, Бог с ними, с Лазорихием и государством... Хотя столько крови
вытекло из шеи... Бог с ними, Бог... - замахал руками губернатор. - Я же вам
хотел одно предложеньице сделать...
Шаллер с любопытством посмотрел на губернатора и вдруг увидел проходящую
невдалеке, с бокалом шампанского, Франсуаз Коти. Сердце полковника екнуло.
- Генрих Иванович. Вы же знаете, что наши предприятия, производящие
куриную продукцию и экспортирующие ее во многие страны мира, день ото дня
разрастаются?
Шаллер кивнул. В этот момент девушка обернулась и встретилась глазами с
полковником. Она подумала, что кивок предназначен ей, и Генрих отчетливо
увидел смешок, этакое еле уловимое растягивание пухлых губок в надменной
улыбке. Девушка слегка поклонилась в ответ.
- Мы уже целиком и полностью застроили - климовское" поле и собираемся
откупить Гуськовский лес для дальнейшего расширения, - продолжал губернатор.
- Ежегодно мы продаем до десяти миллионов куриных тушек в том или ином виде.
Поэтому, как вы понимаете, нам нужно застраивать новые площади более
современными производственными корпусами. Мы ввезем из-за границы самое
лучшее оборудование и установим его в нашем родном городе. Тем самым мы
рассчитываем утроить прибыли и значительно увеличить процент отчислений в
казну Чанчжоэ. Но с таким расширением предприятия нам становится все сложнее
контролировать ситуацию в производстве... Улавливаете мою мысль, Генрих
Иванович?
- Пока нет, - признался полковник.
- Сейчас поймете... Участились случаи намеренной порчи имущества на наших
предприятиях. Один из рабочих-китайцев принес на ферму огнемет немецкого
производства и живьем спалил тысячу кур. Вы не представляете себе, какое
зрелище предстало перед нами! Это сплошной ужас! Тысяча обугленных тушек!..
А вонь какая!.. До сих пор в носу сладость стоит! Никогда не думал, что
живьем спаленная плоть так сладко пахнет. Хорошо, что пожар на ферме вовремя
успели потушить!
- А что с рабочим? - поинтересовался Шаллер.
- Доктор Струве признал его невменяемым психически. Временное
помешательство на почве куринофобии.
- У нас скоро у всех случится фобия.
- Вот в этом и смысл моего предложеньица, - подошел к самому главному
губернатор. - Нам требуется более совершенная система охраны производства.
На это мы тоже не пожалеем денег. Ввезем современные охранные системы,
этакие электрические устройства, наймем квалифицированный персонал...
Дорогой Генрих Иванович, я предлагаю вам возглавить службу охраны на всех
наших предприятиях.
В вашем подчинении будет более сотни человек!
Шаллер искренне удивился:
- Я же никогда этим не занимался!
- Все мы учимся! Все мы постигаем премудрости жизни лишь в самом процессе
жизни. Так что научитесь, Генрих Иванович! Вас в городе уважают!.. К тому же
жалованье для начала - сто тысяч годовых. Как вам это?! - Контата с
жадностью экспериментатора заглянул в глаза Шаллера. - Как вам такое
предложеньице?
Ну-с?
- Вы меня огорошили, - честно признался полковник. - Не знаю, что и
ответить вам, Ерофей Ерофеевич!
- Я знаю, что вы в конце концов ответите, дорогой полковник. Но вы все же
не торопитесь с ответом. Переспите с моим предложеньицем ночку-другую, а
потом и скажете мне свое решенье. Договорились? А теперь мне надо
переговорить с уважаемым митрополитом, если найду его... Пьет, поди,
портвейн в обществе Веры Дмитриевны, где-нибудь в дальних апартаментах. -
Контата огляделся по сторонам. - Думайте, полковник, думайте! Все-таки как я
завидую вашему богатырскому здоровью, Генрих Иванович!
Губернатор отправился разыскивать митрополита Ловохишвили, а Шаллер
заметил на другом конце залы Лизочку Мирову. Лицо ее было слегка припухшим,
но это можно было списать за счет вечерней усталости. Она искусно подвела
глаза, припудрила носик и о чем-то разговаривала с толстушкой Берти; рядом,
на столике с тонкой ножкой, стоял разоренный поднос с заварными эклерами.
Неподалеку крутились поклонники, а молодой человек, читавший гекзаметр, зло
поглядывал в сторону полковника.
Шаллер решил уходить. Он поочередно раскланялся с гостями и напоследок
кивнул Лизочке. Она как-то неуверенно улыбнулась в ответ, пошевелив
пальчиками на покрасневшей ручке, и что-то беззвучно сказала, а что -
полковник не разобрал.
Генрих Иванович прошел вдоль ряда автомобилей; судя по их количеству,
гости еще не разъезжались, а, наоборот, прибывали.
