пронеслись перед глазами: убогая комнатенка Теплого, стеллажи с атласами по
судебной медицине, сам славист с престранным взглядом, рассказы Джерома -
все вдруг всплыло воздушным пузырем в мозгу Шаллера.
- Я знаю, кто убил Супонина, - произнес полковник тихо и так же тихо
опустился на стул.
- Не может быть! - деланно воскликнул мальчик, облизывая ложку. - Ты
великий Пинкертон! Кто же этот злобный маньяк?! Поделись своими выводами, ты
же друг мне!
- Подожди, подожди! - ответил Генрих Иванович, пораженный открытием. -
Тебе незачем это знать!.. Как-нибудь потом...
- Кто-нибудь из приезжих?
- Возможно, - механически ответил Шаллер, не замечая пары хитрых глаз,
уставившихся на него, и этих вздернувшихся в ехидстве уголков губ, еще
липких от варенья. - Тебе пора идти.
- Гонишь?
- Мне нужно еще поработать.
- А над чем ты трудишься?
- Слушай, - разозлился полковник. - Сначала ты приходишь незваным гостем,
а теперь не хочешь уходить! Выкинуть тебя в окно?
- Ты обещал меня не бить.
- О Господи!..
- Ну ладно, ухожу...
Джером поднялся со стула, погладил свой вздувшийся живот, гулко рыгнул, а
затем зевнул протяжно и со слезой.
- Скучновато с тобой.
- Что поделаешь, - развел руками Шаллер.
- Ну, я пошел...
- Давай.
- Пока.
- Счастливо.
Джером уселся на подоконник и крутанул ногами в сторону сада. Он было уже
собрался спрыгнуть, как вдруг обернулся и сказал:
- Куры обожрали все лицо Супонину!
- И это знаю, - ответил Генрих Иванович.
- И отклевали то место, которым писают! - добавил мальчик и, спрыгнув в
заросли лопухов, скрылся из виду.
Генрих Иванович остался один и лихорадочно думал, что ему делать. Он был
уверен, что зверское убийство, совершенное накануне, дело рук Гаврилы
Васильевича Теплого, а не кого-то заезжего, и самое главное доказательство
тому - факт с духами, невзначай подсказанный Джеромом.
- Но как же так, - думал Шаллер. - Неужели Лазорихиево небо может
зажигаться и злодею, поддерживая его своим сиянием?! Ведь недаром же при
первой встрече Теплый намекнул ему, что небеса горят не только для добрых
полковников! С ним нужно покончить, - решил Генрих Иванович. - Его прилюдно
казнят на площади!" Шаллер подошел к металлическому рожку, висящему на
телефонном ящике, как вдруг вздрогнул, словно вспомнил что-то очень важное.
- А как же расшифровка бумаг?!" Рука замерла в воздухе, так и не
дотянувшись до телефонной трубки.
- Если его арестуют, я никогда не узнаю, почему моего имени нет в летописи
города! И вообще я ничего не узнаю!.." Лоб Генриха Ивановича покрылся
испариной. Он все еще держал руку вытянутой, но уже понимал с ужасом, что не
позвонит шерифу, по крайней мере сейчас.
- Надо успокоиться, - решил Шаллер. - Взять себя в руки!" Полковник
дернулся, опустил руку к бедру и пошевелил пальцами, разминая, словно они
затекли. Затем посмотрел на двухпудовые гири, стоящие в углу, и было подался
к ним, но вмиг передумал, развернулся и быстрыми шагами вышел из дома... Он
почти добежал до китайского бассейна, скинул с себя одежду и, мощно
оттолкнувшись ногами, нырнул в пузырящуюся воду. Генрих Иванович коснулся
дна грудью, даже слегка поцарапался о какой-то камушек, затем так же мощно
оттолкнулся от дна и вылетел на поверхность, захватывая ртом воздух.
- Бред какой-то! - сказал он вслух и, доплыв до бортика,замер.
- Духи - Бешеный мул" продаются в любом корейском магазинчике и стоят
двугривенный!.. Если человек интересуется судебной медициной, это еще не
значит, что он убийца!.. Разве может этот тщедушный человечишка, в котором
душа держится чудом, таким жесточайшим образом зарезать подростка, чьим
учителем он был?.. Не может!" - сделал вывод Генрих Иванович и почти поверил
себе.
Он успокоился и даже немного поплавал в удовольствие, решив непременно
завтра же проведать слависта, отдать ему положенную сотенную и еще раз
заглянуть в самую душу своими проницательными глазами.
- Конечно же нет, - сказал себе Генрих Иванович. - Лазорихиево небо
зажигается только для добрых полковников!.."
22
Гаврила Васильевич Теплый решил купить себе новый костюм. Нужно
признаться, что это решение было вынужденным, так как старые пиджак и брюки
окончательно износились и вдобавок были безнадежно забрызганы кровью
Супонина.
Отправившись в корейский квартал за обновой, славист всю дорогу ковырялся
в памяти, восстанавливая до мелочей события минувшей ночи. Каждая деталька,
каждая мелочишка, вспомненная им, доставляла сладчайшее чувство
удовлетворения проделанным, и от этого учительский шаг становился шире и
уверенно чеканил стоптанными каблуками по булыжной мостовой.
Уже входя в границы корейского квартала, Гаврила Васильевич разорился на
еженедельник - Курьер" и прямо-таки зачитался броским заголовком на первой
полосе: - Зверское убийство сироты под сенью опадающих каштанов!" - Ничего не
скажешь, - подумал Теплый. - Красивое название. Только в нашем городе
каштаны не растут..." Гаврила Васильевич замедлил шаг и вскоре окончательно
остановился, прислонившись к углу какого-то дома, спеша прочесть статью.
- ...Подросток лежал абсолютно голый под сенью каштанов, сквозь листья
которых лился холодный, лунный свет на его вскрытую грудную клетку с выре
занным сердцем, - читал Теплый. - Что же чувствовал юноша в свой последний
час, когда безжалостная рука убийцы вознесла над ним остро отточенное лезвие
ножа?"
- Ужас, - ответил вслух Гаврила Васильевич. - Ужас.
- И не говорите! - неожиданно услышал учитель из-за своего плеча. -
Жуткое убийство! Прямо-таки зверское!
Он обернулся и увидел за своей спиной физика Гоголя, смотрящего сквозь
толстые очки на газетный лист.
- Беспрецедентное убийство!
- Да-да, - буркнул Теплый и, оторвавшись от стены, быстро зашел за угол
дома.
Там он сел за столик возле китайской чайной и подозвал корейца-официанта.
- Маленький чайник с жасмином.
- Плосу минуту сдать, - поклонился официант и исчез в потемках чайной.
В ожидании чая Гаврила Васильевич продолжил чтение статьи:
- ...Перевернув труп на живот, доктор Струве также обнаружил глубокий
разрез в поясничной области, констатируя отсутствие у тела печени..."
Славист механически сунул руку в сахарницу, выудил оттуда кусок и принялся
его грызть.
- ...По первым признакам доктор Струве определил, что подросток не был
подвергнут сексуальному насилию, так как половые органы и анальное отверстие
убиенного не несли на себе каких-нибудь видимых повреждений".
Сахарная крошка попала на обнаженный нерв гнилого зуба, и славист
вздрогнул от боли. В эту же секунду появился улыбающийся официант. Поставив
перед клиентом чайник, он ловко налил жасминовый напиток в чашку, пуская
струю аж с полуметровой высоты, и сказал спасибо. Гаврила Васильевич отпил
из тонкого фарфора и пополоскал больной зуб. Боль отошла.
Славист вспомнил темно-багровый цвет печени Супонина, металлический блеск
ее оболочки в лунном свете и почувствовал, как по телу, от паха к плечам,
поползли приятные мурашки. Мелкие и быстрые, они достигли ноздрей слависта,
и Гаврила Васильевич чихнул с брызгами.
- Будьте сдоловы! - сказал услужливый официант.
- Благодарю, - ответил Теплый и зачитался статьею дальше.
- ...Следствие возглавил шериф Иван Фредович Лапа, который поклялся, что
сделает все возможное, чтобы отыскать убийцу в кратчайшие сроки. Также г-н
Лапа заявил, что уже сложилась версия, по которой убийца - приезжий и,
вероятно, имеет отношение к медицине. В свою очередь на заседании городского
совета губернатор Контата назначил премию в сто тысяч рублей тому, кто даст
информацию, помогающую изобличить преступника. Церковь в лице Его
Святейшества Митрополита Ловохишвили благословила шерифа Лапу на следствие и
выразила уверенность, что силы Добра в конечном итоге победят силы Зла".
Гаврила Васильевич закончил чтение статьи и откинулся на спинку стула.
- Сколько же было здоровья в этом мальчишке, - подумал он. - Его
вырезанное сердце стучало во внутреннем кармане пиджака всю обратную дорогу.
Вот интересное ощущение - как будто у тебя два сердца!" Однако надо покупать
костюм.
В корейской лавке он долго ходил вдоль вешалок с костюмами, разглядывая
скорее бирки с ценами, нежели качество ткани. Цифры на ценниках ранили его в
самое сердце, а оттого все удовольствие от прочитанной статьи улетучилось,
уступив место жабе, сидящей на кадыке и мешающей сглатывать.
Промучившись таким образом с полчаса, Гаврила Васильевич нашел наконец
то, что искал. В дальнем углу лавки висел с виду приличный черный костюм с
приемлемой, по мнению слависта, ценой, втрое меньшей, чем за другие пары. К
костюму также прилагалась белая рубашка и черные лакированные ботинки, что
тоже устраивало учителя.
- Беру, - сказал Теплый хозяину и вытащил деньги, тщательно разглаживая
купюры.
Хозяин тотчас сделал скорбную физиономию, и Гавриле Васильевичу даже
показалось, что на глаза корейца навернулись слезы.
- Искленне сочувствую васему голю! - тонким голосом произнес хозяин.
- Какому горю? - не понял Теплый.
- Похолоны - всегда голе.
- Какие похороны? - удивился Гаврила Васильевич.
- Да как зе, вы зе костюм для покойниська покупаете, - пояснил кореец.
- Ах вот оно что, - понял славист. - Вот почему цена столь невелика".
- А чем же этот костюм от обычных отличается?
- Да в обсем нисем. Нитоська похузе, ботиноськи на клею, лубасеська плохо
стилается... В обсем, длянь костюмсик!
- Скидку дадите?
- Лублик.
- Три.
- Два, - торговался хозяин.
- Да побойтесь Бога! Сами говорите, что костюм дрянь! Так дайте приличную
скидку!
- Это для зывых длянь, а для мелтвых обнова холоса!.. Два лублика и
гливеннисек!
- Ладно, - согласился Теплый, отсчитывая деньги. - Только дайте к костюму
пуговицы запасные.
- Гливеннисек.
- Да как же гривенничек! - озлился славист. - Вы обязаны давать к костюму
запасные пуговицы.
- Не обясан, не обясан! Мелтвес аккулатно носит костюмсик, мелтвесу
запасные пуговисы не нузны!
- Заворачивайте! - распорядился Теплый и отдал хозяину деньги.
Уже идя обратно и тиская в руках сверток с обновой, Гаврила Васильевич
поминал добрым словом купца Ягудина, при котором корейцы имели хоть какое-то
уважение к аборигенам, опасаясь погромов.
- Скоты, - подумал про корейцев учитель. - Форменные скоты!" Придя домой,
Гаврила Васильевич примерил костюм. Пара смотрелась неплохо. Хотя брюки были
чуть велики, зато пиджак сидел как влитой, а верхняя пуговка рубашки не
давила на кадык, как это обычно бывает.
Свой старый костюм Теплый связал в узел, засунул в печь и, обильно полив
керосином, поджег...
Гаврила Васильевич снял с гвоздя сковороду, поставил ее на печную
конфорку и, когда она разогрелась, плеснул на чугунное дно подсолнечного
масла. Закипая, масло распространило по кухоньке семечковый запах. Славист
пошевелил ноздрями, втягивая его - приторно-сладковатый, затем выудил из
большой кастрюли завернутое в тряпочку сердце и, порезав его на мелкие
кусочки, бросил на сковороду.
- Пусть моя жизнь продлится на жизнь убиенного, - тихо произнес Теплый.
В дверь постучали.
Гаврила Васильевич вздрогнул, выругался про себя, сдвинул сковороду с
огня и пошел открывать. На пороге, облаченный в чистую рясу, стоял отец
Гаврон.
- Здравствуйте, - как-то робко проговорил монах. - Могу ли я войти?
- Войдите, - удивленно ответил Теплый.
Монах вошел в комнату и, не оглядываясь по сторонам, остановился
посередине, опустив голову, словно смотрел на свой крест, металлом лежащий
