Абали, и каково было их удивление, когда в ней они обнаружили не только
цветущего отшельника, но и пожилую женщину, кормящую пустынника горячими
пирожками. За занавеской в землянке находились еще пять человек, трое мужчин
и две женщины.
- Моя мама. Прошу любить и жаловать, - представил женщину Мохамед. - А
это мои братья и сестры.
Все и полюбили маму Абали, на безымянном пальце, которой сверкал
двадцатикаратный бриллиант.
- Площадь должна быть разбита напротив дома моего сына! - сказала мама. -
Он первый житель города.
- Но ведь у вашего сына нет дома! - заметил Контата.
- Будет, - ответила мама и сняла с пальца кольцо. - Этого хватит за дом?
- Вполне, - подтвердил владелец недвижимости. - Этого хватит на самый
большой дом. На четырехэтажный.
Так в городе была заключена вторая сделка. Семья Мохамеда Абали вселилась
в новый дом, а каменщик Персик с удовлетворением приступил к разбивке
главной площади.
В начале третьего года в городе появился дерзкий мужчина по фамилии
Иванов и предложил горожанам выстроить ветряные мельницы, к которым, в свою
очередь, подсоединить динамо-машины.
- Таким образом, - пояснил он, - таким образом можно убить сразу двух
зайцев:
и зерно молоть в муку, и энергию пустить на электричество.
- А у нас нет ветра, - ответили чанчжоэйцы.
- Как нет?! - удивился Иванов.
- Так, нет... Безветрие...
Но дерзкий мельник не поверил горожанам и остался в Чанчжоэ на некоторое
время, дабы уличить жителей в коварном обмане.
Мукомол поселился в доме Мохамеда Абали, заплатив за постой с обедами
некоторые деньги. В течение двух месяцев он мучился бездельем, частенько
выбегая на улицу, в особенности когда ему казалось, что порывы ветра
наконец-то продувают городские улицы. Но всякий раз Иванов неизменно
обманывался: ветра не было. Настойчивый мужчина слюнявил пальцы, поднимая их
высоко над головой, как опытный капитан в штиль, надеясь уловить хоть
какое-то движение атмосферы.
- Безветрие у нас, - в который раз пояснял Мохамед Абали. - Ехали бы вы в
свои края строить мельницы. А то квалификацию потеряете и все деньги на
постое проживете.
В один из дней постоялец Мохамеда Абали выглянул по привычке в окошко и
увидел, как по булыжной мостовой в сторону севера передвигается обгрызенный
ку- сочек бумаги. Бумажка подпрыгивала, крутясь в воздухе, и, казалось,
ласкалась, обдуваемая воздушными потоками.
- Ветер, - прошептал Иванов. - Ветрина! Ветрище!
В одном исподнем мукомол выбежал на улицу и с восторгом помчался за
бумагой.
Он шлепал босыми ногами по булыжникам, простирая к чудесному знаку свои
руки.
И каково было его изумление, когда, догнав бумажку и подхватив ее на
руки, он обнаружил привязанную к ней ниточку, конец которой держал в гадких
ру- чонках босоногий мальчишка и криво ухмылялся.
- Будь проклят этот город! - закричал в отчаянии мельник. - Будь прокляты
его люди! Прочь отсюда! Немедленно!
За пятнадцать минут обманутый в своих надеждах, униженный мукомол собрал
пожитки и, весь в слезах, чертыхаясь, отбыл из города в неизвестном
направлении.
Вечером того же дня на фасаде дома Мохамеда Абали появилась вывеска,
лаконично гласящая: - ГОСТИНИЦА".
Наутро новоиспеченную гостиницу освятил митрополит Ловохишвили. Посланник
Папы обкурил ее ладаном и опрыскал все углы святой водой. Позже, оставшись
наедине с Мохамедом Абали, митрополит спросил его:
- Не мусульманское ли имя твое?
- Важно ли имя? - рек первый житель. - Суть важна.
- Веруешь ли ты в православного Бога или поклоняешься Аллаху? - спросил
митрополит.
- Ведь пустынник я, русский отец-пустынник.
- А где твои книги и размышления?
- Здесь. - Мохамед постучал костяшками пальцев себя по лбу. - Все книги и
размышления здесь сокрыты.
- А поступки где твои? - не унимался Ловохишвили.
- Поступки будут.
- Приходи сегодня в храм, - наказал настоятель.
- Приду, - пообещал Абали.
Отец-пустынник сдержал свое слово и на закате пришел в чанчжоэйский храм.
- Надо бы тебе имя другое выбрать, - сказал митрополит.
- Зачем? - удивился хозяин гостиницы.
- Православное имя тебе надобно.
- А чем мое плохо?
- Не понимаешь ты своей ответственности перед городом! - посетовал
посланник Папы. - Ты первый житель города! Ты русский отец-пустынник! Ты
история русского города Чанчжоэ! Твое имя останется в памяти человеческой на
века!.. - Ловохишвили понизил голос до шепота: - Боюсь, что после смерти
твоей мусульма не оспорят право русского человека владеть этим городом! И
приведут доводы, что, мол, ты специально был послан в эти степи, дабы
организовать новый город под оком Аллаха - мусульманский город. Понимаешь?
- Понимаю, - шепотом ответил Абали.
- Придут орды фанатиков и сотрут с лица земли, что нами построено было!
Женщин изнасилуют!..
- А что делать? - с ужасом спросил Мохамед.
- Имя менять надо. На православное. Согласен?
Первый житель пожал плечами.
- Надо так надо. Ничего не поделаешь.
- Ну вот и хорошо, - обрадовался митрополит. - Какое хочешь? Хочешь,
Еремеем наречем, а хочешь - Степаном?
- Да не ахти имена какие! - Абали подумал. - Другие давайте.
- Как тебе - Елизар?
- А еще?
- Может быть, Самуил?
- Нет.
- В самом деле, разборчивый ты какой-то! - рассердился Ловохишвили. -
Имена ему не нравятся!.. Выбирай скорее! - И предложил: - Иван?
- Игнат?
- Ох...
- Булат?
- Не нравится... А можно, я сам имя сочиню? - спросил Мохамед.
- Сам? - удивился митрополит.
- В русском духе.
- В русском духе?.. Ну что ж, попробуй...
Пустынник задумался на полчаса, а потом сказал:
- Хочу быть Лазорихием!
- Лазорихием... - пожевал на языке посланник Папы. - Лазорихий... А
что?..
Ничего имя... Лазорихий... Будь по-твоему! Отныне будешь зваться ты не
Мохамедом Абали, а Лазорихием! Так и запишем в святцы!
- А фамилия? - поинтересовался новоиспеченный Лазорихий.
- А первому жителю фамилия не нужна! Ты миф!..
Таким образом и произошел Лазорихий, а землянка отца-пустынника благодаря
материнской заботе переродилась в гостиницу.
В конце третьего года существования Чанчжоэ в городе появился мужчина
приятной наружности. Обут он был в лаковые сапоги, затянут в кожаную
жилетку, а на голове его, на черных как смоль волосах, была надета
красно-зеленая жокейская шапочка. Надо отметить, что мужчина прибыл в город
не пешим, а красиво восседал в дорогом седле на спине длинноногого жеребца,
фыркающего то одной ноздрей, то другой. От инкрустированного серебром седла
тянулась веревка, и кончалась она узлом на уздечке такой же породистой, как
и жеребец, кобылы, следующей в связке.
- Белецкий, - представился мужчина приятной наружности каменщику Персику,
мостящему в этот час дорогу. - Где я могу остановиться?
- В гостинице, - ответил Персик.
- У вас и гостиница есть?
- А как же! Вон там, - указал каменщик.
Белецкий проехал в указанном направлении и действительно обнаружил
четырехэтажную гостиницу, в дверях которой его встретил приветливый хозяин.
- Добро пожаловать!
Белецкий спешился и, привязав лошадей к коновязи, поднялся по ступенькам
к регистрационному бюро.
- Лазорихий, - представился хозяин.
- Белецкий.
- Надолго к нам?
- Навсегда.
- Это хорошо, - обрадовался пустынник и вытащил из папки регистрационный
бланк. - Имя, фамилия?
- Белецкий Алексей.
- Сколько лет?
- Тридцать один.
- Род занятий?
- Развожу лошадей.
- Как это хорошо! - воскликнул Лазорихий. - Как это замечательно!
- Что же в этом особенного? - удивился Белецкий.
- А то, что в нашем городе еще никто не разводит лошадей. У нас город
безлошадный.
Белецкий улыбнулся и спросил:
- А с девушками как?
- С девушками? - переспросил Лазорихий и сам задумался, как в городе
обстоит дело с девушками и вообще с женским полом. - С девушками плохо.
Девушек нет.
- Как нет? - Белецкий удивился еще больше.
- Вы понимаете, - принялся разъяснять хозяин гостиницы, поднимаясь по
лестнице к апартаментам приезжего. - Город у нас молодой, даже юный, можно
сказать. В городе есть женщины и подростки, а вот девушки пока еще не успели
вырасти. - Лазорихий вставил ключ в замочную скважину, повернул его дважды и
распахнул перед гостем дверь. - Но они обязательно вырастут.
Белецкий оглядел комнату, порадовался солнечному свету, играющему
пылинками, попробовал на мягкость кровать и, усевшись на матрац, радостно
сказал:
- Да Бог с ними, с девушками! Я же переселенец, а у переселенца должны
быть лишения. Ограничимся женщинами...
Белецкий оказался талантливым коннозаводчиком. Вскоре кобыла понесла и
родила ранее положенного срока шестерых жеребят крейцеровской породы. Как и
следовало ожидать, г-н Контата согласился обменять один из своих домов на
жеребенка мужеского пола, и Белецкий. обрел свой дом.
Как только он обосновался в новых стенах, обогрев их печью и своим
дыханием, в жилище появилась женщина.
- Мадмуазель Бибигон, - представилась фемина. - Я люблю вас с первого
мгновения, - сказала она просто и обвила шею Белецкого своими пухлыми
руками.
- Я хочу от вас детей. - И поцеловала коннозаводчика в подбородок.
Ощутив смородиновое дыхание, задрожав от прикосновения мягких женских
губ, Белецкий осознал, что в его душу стучится счастье, а потому немедленно
открыл ажурную дверку и впустил его без оглядки.
В конце третьего года чанчжоэйского летосчисления, восемнадцатого
сентября у мадмуазель Бибигон и коннозаводчика Белецкого родилась девочка,
которую, посовещавшись, нарекли Еленой..."
19
Полковник Шаллер закончил читать страницы, расшифрованные Теплым, и
находился в состоянии смятения.
- Что это за текст? - думал он. - Профанация или бред сумасшедшего? Как
воспринимать прочитанное? Как отнестись ко всему?" Генрих Иванович потер
виски и услышал трещанье пишущей машинки, доносящееся из сада.
- Что же она там еще нащелкивает? Над чем трудится?" Шаллер спустился в
сад и, хрустя осенними листьями под ногами, подошел к жене.
Он некоторое время смотрел на нее, на сомнамбулическую, пишущую, с
истончившейся кожей на висках, затем рукой поворошил ей волосы на затылке и
на некоторое время замер, рассматривая белые перышки.
- Надо искупаться", - подумал Генрих Иванович и, отстранение поцеловав
жену в макушку, отправился к китайскому бассейну.
Он разделся и сошел в воду. Поплавав самую малость, от бортика до
бортика, заплыл в угол, прислонил голову к изразцам и закрыл глаза.
- Какие странные записи, - думал он. - Как все странно записано. Какое-то
море несоответствий и неточностей!.." Полковник напряженно думал над
прочитанным, слегка шевеля в воде ногами, отыскивая по памяти в летописи
ошибки.
- События на десяти страницах охватывают лишь три первых года чанчжоэйской
истории, - говорил про себя Шаллер. - Что же получается? Все дети, рожденные
мадмуазель Бибигон в новостройках, были недоношены по меньшей мере на
половину положенного срока!.. Мысль скакнула... Значит, моя жена приходится
сестрой детям губернатора Контаты и детям доктора Струве! - внезапно
заключил Генрих Иванович. - Дилемма во всем этом только одна - доверять
записям или нет!" Полковник окунулся с головой и просидел под водой целую
минуту, каждые десять секунд выпуская из себя большой воздушный пузырь.
- Кто же такая мадмуазель Бибигон?" - задумался он, вынырнув. Помнится, ни
отец Елены, ни сама Белецкая никогда не говорили о ней, и Генрих Иванович
полагал, что мать жены умерла слишком рано и воспоминания о ней доставляли
