давно надо было порвать с этой кобылой и взять помоложе, такую, которая не
теряла бы мне сыновей. Он был прекрасный мальчик, хорошо сработанный, а
она убила его. Им и так почти нечего делать, этим скотинам-женщинам. Так
неужели они не могут дарить нам наших сыновей живыми?
Этот отвратительный вздор сыпался из него, как нечистый воздух. Я
поднял полог палатки. Когда он меня увидел, он вскочил, как всегда; потом
вгляделся внимательнее и стал очень нервным.
- Входи, Тувек, - сказал он. - Раздели со мной мою потерю. Она была
очень хорошей женой, несмотря ни на что. Она возьмет с собой в землю
браслет или два. Хорошая жена.
Свет ламп скользил по его лицу и желтым узорам на голубых стенах.
Я сказал:
- Вставай, мерзкий боров, поднимайся на ноги. Если ты не можешь жить,
как подобает мужчине, ты, по крайней мере, умрешь, как мужчина.
Вместо него вскочили, ругаясь, воины. Но они были подобны собакам без
хозяина. Я мысленно вернулся к тому дню, когда победил взрослых мужчин в
свои четырнадцать лет, и улыбнулся.
Эттук сидел неподвижно.
- В чем дело? - сказал он глухо, обливаясь потом, отлично все
понимая.
Я намеревался заколоть его, сразиться с ним и заколоть его ножом,
если он поднимется на бой. Потом я перерезал бы всех остальных, кто
приблизился бы ко мне. Я не сомневался, что смогу сделать это.
Но глядя, как он съежился, показывая свои грязные зубы, глядя на его
грязный рот, еще сладкий от похвалы в адрес Тафры, я понял, что есть
другой, лучший способ убить его.
Я почувствовал это, оно медленной волной прокатилось в моей голове.
Это был его дар, моего отца Вазкора. Он направлял меня, как тогда на
крепостной горе.
Я мог убить человек желая ему смерти.
В черепе возникла боль, раскалывающая золотая ниточка боли. Затем
свет померк над раскрашенной палаткой.
Желтые узоры заплясали и слились, лампы оплавились и задымили.
Эттук рванулся со своих подушек, пронзенный мечом тонкой молнии,
крича даже громче, чем кричала Тафра, умирая от трудов его петушка. Я дал
ему испробовать это сполна.
Затем без всякого предупреждения роковая сила во мне стала
непомерной. Я не мог совладать с ней. Мозг жгло и распирало, артерии
плавились от жары. Я был пожирателем огня, которого теперь этот огонь
пожирал изнутри. Все кипело и исчезало в огне.
И свет обернулся чернотой. В этой черноте не было снов, не было
поводыря.
Я всплыл из черной реки и обнаружил, что лежу на спине, а надо мной
кружится широкое знойное небо.
Не узнавая окружающего, только частично помня последовательность
предшествовавших событий, я попытался подняться. И сразу же меня охватила
слабость и тошнота. С трудом перевернувшись на бок, я вывернул все, что
могло находиться в моем животе и, кажется, половину кишок в придачу.
Проделав это, я откинулся назад, желая умереть.
Во мне все так ныло и болело, как будто я скатился вниз со скалы и
умудрился остаться в живых. Пока я был без сознания, очевидно, кто-то
любезничал со мной ногами; меня перетащили по земле на это открытое место
и оставили на всю ночь привязанным ногами и широкой петлей на шее к
какой-то непонятной деревянной штуке. Кроме того, в веревки, которыми я
был связан, были вплетены бесчисленные амулеты, мелкие четки и кусочки
металла. Одежда на груди была вспорота, и на коже углем был намалеван
одноглазый змей.
Тут я понял их намерения. И я также вспомнил о Демиздор.
Теперь я зашевелился по-настоящему, и внезапно вокруг меня оказались
воины и встали так, что я мог видеть их. Их было около пятнадцати. Они
казались испуганными и пытались скрыть это, отпуская шуточки и тыкая в
меня тупыми концами своих копий. Один плюнул на меня. У меня не было
никакой возможности и сил ответить ему; он это понял и плюнул снова, в мои
глаза.
То, из-за чего я оказался здесь, было похоже на мою прежнюю
лихорадку. В голове у меня все перепуталось - рассказ Котты, имя Вазкор,
выброс энергии. И все-таки я осознал, что я убил вождя крарла. И, судя по
амулетам, они считали меня волшебником и пытались защитить себя. Без
сомнения решив, что эти символы укрощали мои силы, они начали изобретать
новые игры. Я страдал от беспомощности на земле, пытаясь время от времени
вырваться из пут и веревок и кинуться на них - хотя это было бесполезно -
когда неожиданно воины прекратили свои забавы.
Я откатился в сторону и посмотрел. Я лежал на склоне холма над
крарлом. Внизу я различал дым от центрального костра, и длина теней
говорила о том, что день клонился к вечеру. Вверх по гребню холма шел
Сил-провидец в своей одежде из звериных хвостов и зубов. Ветер играл
хвостами и звенел бронзовыми ромбиками. Я не мог видеть его лица в
уксусном свете, но я мог догадаться.
Он подошел ближе и встал надо мной, тихо бормоча и ощупывая свою
раскрашенную черным челюсть.
Конечно, он бы поклялся, что заклинания свалили меня в палатке, те
заклинания, что усмиряли меня сейчас, но, подобно воинам, он хотел быть
уверен. Он наклонился, произвел какой-то ритуальный выпад над моим лбом и
отпрянул назад проворно, как ящерица.
Я ничего не мог сделать. Я был слабее больного щенка, и он это
заметил.
Он схватил символ змея на своей груди и заклацал зубами на воинов,
приказывая им поднять меня и нести обратно в крарл. Я полагаю, они
привязали меня на ночь на холме, чтобы удерживать страшную магию на
безопасном для них расстоянии.
Они поволокли меня вниз таким же способом, как и доставили наверх.
Это было нелегкое путешествие: облака крутились колесом, а твердая земля
колола, подбрасывала и выбивала из меня дыхание. Кто-то сломал мне ребра,
и вскоре мне удался девичий трюк, и я потерял сознание. Я пришел в себя
уже среди палаток и высоких стогов незажженных костров Ночи Сиххарна.
Они судили меня по закону племени.
Вместо Эттука председательствовал Сил, и было очень много тех, кто
говорил против меня. Фактически для каждого врага, который был у меня в
крарле, нашелся оратор, стоявший в его одеждах.
Как я и сознавал всегда, они только ждали случая схватить меня. Я сам
воздвиг свой погребальный костер и в значительной мере сам взобрался на
него.
Я лежал на спине, стиснув зубы, глотая собственную рвоту, слушая и
иногда мельком видя лица мужчин и языки пламени, и вонь, исходившая от
Сила, терзала мои ноздри.
Даже Чула прокралась и шептала Сил-На, а та, в свою очередь шептала
своему отцу. Оказывается, я занимался колдовством уже некоторое время и
поэтому выгнал дочь Финнука из своей палатки, предпочитая одну из
взращенных колдовством городских женщин... Как еще в самом деле я мог
преодолеть масколицых в их форте, если не таинственными заклинаниями?
Племена хорошо знали, что людям не побить городских налетчиков, потому что
те сами колдуны. Так даже мой героический подвиг был обращен против меня.
Я подозревал, что они скоро казнят меня и уже выбрали способ, судя по
шесту, к которому я был привязан. Мерой моего плачевного состояния служило
то, что во мне не осталось духа борьбы и мне было безразлично, что они
делают. Но судьба Демиздор наполняла настоящим ужасом мои путавшиеся
мысли, и их обвинения заставляли меня неистово биться, что их очень
забавляло. Они, конечно, убьют ее тоже, но убьют с незапамятных времен
практикуемым мужчинами способом, насилуя ее до смерти, и они повесят меня
на шесте вниз головой, чтобы я это видел, пока не лопнут мои мозги.
Были уже сумерки, солнце зашло - я пропустил момент заката, жаль, так
как это был последний закат солнца в моей жизни. Сейчас была уже Ночь
Сиххарна, когда духи мертвых выходили на охоту. Мужская половина должна
нести дозор против духов, должны быть зажжены сторожевые костры и факелы,
но ничего этого не было сделано. Меня удивило, что они не увидели
зловещего предзнаменования в том, что пришлось оставить это дело из-за
меня, но, подобно всем их обычаям, даже более темные были пустыми
формальностями.
У меня не было богов, которым я мог помолиться. В тот час я
чувствовал, что мне их не хватает.
Я начал думать также о Тафре, моей матери - я не мог называть ее
иначе - чье тело они бросили в яму, вырытую в земле, потому что для женщин
не существовало яркого погребения в пламени, и это было сделано, в то
время как я лежал на холме.
Постепенно все это превратилось для меня в хаос огней и звуков, труп
моей матери и воображаемое распростертое тело Демиздор, действительный
треск огня и черное небо, вопли и завывания крарла. И в этот бред въехали
на конях призраки Ночи Сиххарна, потому что никто не сторожил их.
Они были самыми четкими из всех моих видений. Черные, как Черное
Место, из которого они вышли, верхом на черных, как они сами, или белых
как кость, конях, с серебряными черепами, из которых все еще росли светлые
волосы. Я был уверен, что сплю и вижу сон, потому что я никогда не верил в
эту легенду о мертвых призраках Сиххарна, и я стряхнул с себя сон. И все
равно я их видел.
Крарл тоже видел их.
Гвалт замер на ветру, раздавалось только потрескивание затухавшего
костра, стук подкованных копыт по земле, когда всадники появились между
палатками, и слабый звон колокольчиков на их упряжи.
Воины и их женщины замерли, как фигуры на гобелене. Только те, кто
ближе всех стоял к месту прохода черноголовых, посторонились, пятясь, как
в полусне. Где-то в миле от холма залаяли собаки в соседнем крарле. Этот
шум был из другого мира.
Рядом со мной Сил бурно дышал через рот, и к его обычной вони
добавилась новая, его мочи, вылившейся из него от ужаса. Я бы рассмеялся,
если бы у меня были на это силы. Я уже догадался, кто были эти всадники и
откуда они родом. Не из ямы, а из Эшкира. Их чернота была черными
одеяниями, а черепа - масками.
Передний всадник поднял руку в черной перчатке и остановил колонну.
Затем он заговорил на языке племен, но презрительно, как будто этот язык
осквернял его рот.
- У вас здесь закованный на земле. Вы отдадите ею нам.
Это была не просьба, даже не требование. Это было утверждение. Крарл
только прошелестел и вздрогнул. А тело Сила заклацало, его собственные
зубы и зубы на его одежде стучали от страха.
- Среди ваших палаток есть также знатная дама из Эшкорека. Вы
приведете ее. Если ей причинен ущерб, ваш крарл будет сожжен. Если она
мертва, мы убьем ваших женщин и детей.
Голос всадника звенел, как сухое серебро. Я хотел ответить ему.
Прежде чем я смог составить предложение или произнести его,
деревянный шест был внезапно вздернут ввысь.
Небо побежало вместе с землей. Я соскользнул вниз по дереву, прежде
чем ремни впились и удержали меня. Похоже было, что башня рухнула на мою
голову.
Небо мчалось, а потом остановилось. Я был метком, прошитым болью.
Когда я дышал, нож впивался между моими ребрами.
- Несмотря на добрые заботы его братьев по копью, он доживет до
Эшкорека, - сказал один.
- Это его беда, - ответил другой и тихо засмеялся. - Видишь,
Демиздор?
И на фоне остановившегося неба я увидел лицо серебряного оленя с
глазами из зеленого стекла, а позади - водопад волос, подобный золотистому
инею.
- Да, - сказала она, - я вижу его. - Ее голос был не таким, каким я
его помнил.
- Он запоет новую песню в Эшкореке, - сказал мужчина.
- Он умрет там, - сказала она.
Кровь была у меня во рту, и я не мог говорить, даже если бы у меня
