дань".
Мы достигли храмового холма, и выстроившиеся вдоль улицы толпы
поредели и исчезли. Мраморные плиты, а затем громадное здание: когда мы
приблизились к нему, портик над его сорока пологими ступеньками походил на
здоровенную разинутую пасть какого-то чудовища.
Девы повернули в сторону. Арочный вход поменьше, тусклый свет, шорох
одежд. Слева открылся коридор с нарисованными на стенах лотосами и лозами.
Я быстро свернула в него. Мимо меня прошли женщины, не замечая меня,
одурманенные растительным вином юга, своим песнопением и верой.
Чем дальше я углублялась в коридор, тем темнее там становилось, и
вдруг передо мной забрезжил слабый свет. Я подошла поближе, и свет
превратился в светильник, который твердо держала полная рука в черной
перчатке. Жрец носил черные одежды священнослужителя со стежками из
серебра. Каким-то образом по размеру и конфигурации его серебряной маски я
сумела определить, что лицо у него толстое, хотя и небольшое для его тела,
с узким лбом - голова отнюдь не умного человека.
Он поклонился.
- Богиня.
Гладкий маслянистый голос. Верил ли он в то, что говорил? Я
чувствовала, что нет, однако, он убедил себя, что верил, - любопытный
парадокс, думать над которым у меня не было времени.
- Отведи меня туда, - велела я.
Он тут же повернулся и двинулся вперед по лабиринту темных коридоров
под храмом Уастис.
Статуя в храме - больше, чем гигант, она колосс. Голова ее касается
потолочных балок, ногти ее мизинцев размером с человеческий череп. По
праздникам ее открывают, и она предстает во всей своей красоте, освещенная
свисающими с потолка на цепях горящими светильниками, которые обливают
спетом только ее, а не места внизу. До губ она - обнаженное золото, ее
лоно, бедра и ноги покрыты золотой тканью юбки, удерживаемой широким
золотым поясом, унизанным зелеными камнями нефрита. На шее - золотое
ожерелье с гроздьями из нефрита, опускающимися на грудь. Каждый из этих
нефритов больше женского тела. Волосы статуи сделаны из сплетенной золотой
проволоки и серебряной шерсти, а голова - кошачья.
В маленькой тускло освещенной комнате две жрицы с лицами -
серебряными цветками душистым желтым кремом покрыли мне шею, плечи, руки и
грудь, живот и спину, ступни и кисти. Крем высох и затвердел на моем теле,
как новая кожа из полированного золота. Бедра мне они завернули в
доходящую до голеней жесткую золотую юбку. На талии застегнули золотой
пояс, а на шее - золотое ожерелье, и нефриты холодно позванивали у меня на
груди. Они отвернулись, когда я сняла серебряную маску и надела кошачью
мордочку, присланную Вазкором. Я гадала, кто изготовил эту маску и не
пришлось ли и им тоже умереть как слишком много знавшим. Жрицы расчесали
мои длинные волосы и ничего к ним не добавили. Белое родственно
серебряному.
А затем они, сами убравшие меня, упали ниц и застонали в явном страхе
перед моей божественностью.
Вернулся жрец и провел меня по еще одному коридору к маленькой черной
каменной двери. Тайный замок привело в движение одно его прикосновение.
Дверь со скрежетом открылась. Я нагнулась, проходя под низкой перемычкой.
Дверь закрылась.
Ступенька. Много, много ступенек. Мои босые ноги вызывали слабое
шуршащее эхо. Помост и еще одна дверь. За ней - узкий выступ и обрыв в
сотни футов высотой до пола храма.
Кто, подняв взгляд, увидел бы крошечное пятнышко на животе богини,
как раз над узлом ее юбки? Крошечный овальный шрам у нее на теле был
дверью.
Снаружи звук глухого рева и дыхание поклонения. Мне требовалось лишь
дождаться единственного призыва, призыва верховного жреца:
- Явись!
Этот призыв раздавался на каждом празднике, он стал всего лишь частью
церемонии, но сегодня на ту мольбу ответят. Внезапно кожа у меня
заледенела, колени затряслись. Я представила себе, как шагаю с узкого
уступа, теряя сознание, падая и вновь приходя в чувство как раз вовремя,
чтобы испытать удар о каменные плиты. В животе статуи царила кромешная
темнота. Дрожа, я прижалась к металлической стене, боясь в любую секунду
услышать призыв. Страшиться незачем. Я не выйду. Да, а потом Вазкор меня
накажет - какой-нибудь медленной смертью - постоянной мукой, бесконечной
пыткой. И все же я была сильнее его. Карраказ трусливо удрал от меня. Я
немного выпрямилась, но мне очень хотелось, чтобы он явился сюда,
распахнул дверь и унес меня на руках обратно вниз по лестнице. Быть в
безопасности и быть его женщиной - женщиной моего любимого, которого я
никак не могла не любить, потому что любила его еще до нашей встречи.
Ослабев от этой тоски и от сопровождающего ее гнева на себя, я
прислонилась к двери. И раздался призыв.
- Явись!
Он звенел и гудел даже здесь, могучий голос в безмолвии верующих за
дверью.
Инстинктивно, потому что так было задумано, не размышляя, я нажала на
металл - сперва налево, затем направо - и древняя пружина откликнулась.
Дверь медленно поднялась, и передо мной, зияя, открылся храм, черный,
сверкающий миллионом маленьких огней, похожих на глаза алчущих животных.
Я вышла на уступ, не столь уж узкий, каким он казался среди
окружающего богиню пылания светильников. Один огромный порывистый вздох
потрясения поднялся, словно морская волна. Я не видела их лиц, только
знала, что все лица подняты. Дверь за мной снова опустилась; назад пути не
было. И все же сейчас все казалось мне нереальным.
Через некоторое время до меня донесся голос главного жреца. Я его не
разглядела, однако голос дрожал, и он явно не совсем владел им.
- Кто это, что дерзает отвечать на нашу молитву, на которую может
ответить только богиня?
- Я и есть богиня, - отозвалась я. Ясные слова упали в толпу, словно
стеклянные бусы в бассейн. - Я Уастис Перевоплотившаяся. Я
Истинногрядущая, Восставшая, Та, кого вы ждали.
Внизу храм, казалось, закачался, словно большой корабль в море. Мой
взгляд притягивала к себе маленькая белая крапинка, пламя в чаше алтаря.
Онемелой правой подошвой я искала в уступе бороздки и наконец нашла их.
Пальцы моей ноги, слегка надавив, напрягли сухожилия стопы. Раздалось
слабое хриплое гудение древних механизмов, заржавевших от долгого
неприменения или применения не по назначению. Уступ лишь чуть дернулся. И
начал двигаться, медленно опускаясь к полу.
Крики и восклицания, несколько женщин визжали. Наверное, жрецы знали
об этом устройстве, но отнюдь не народ Города. А может, даже жрецы не
знали, только Вазкор и его присные. Ощущение походило на левитацию,
настолько плавно шел теперь спуск. Большие светильники позади меня
померкли. Меня поглотила чернота храма.
Ослепнув, я вглядывалась в собравшихся сквозь глазницы маски. Мне не
удавалось разглядеть ни одного лица, только огоньки тонких восковых свечей
и темноту. Несмотря на присутствие огромной толпы, я чувствовала себя
совершенно одинокой.
А затем ко мне подошел человек. Постепенно стали различимы его черные
одежды, золотая маска льва с золотой гривой - главный жрец. В нескольких
футах от себя я остановила его.
- Больше ни шагу, - приказала я.
Он казался высоким, уверенным. Жрец заговорил, и я услышала его
разгневанный голос.
- Мы должны знать, истинная ли святость перед нами.
- Неужели богиня должна доказывать свою божественность?
Он выпрямился во весь рост и сложил руки на груди - жест наглого
вызова.
Я посмотрела на него и узнала его - смертник. И почувствовала жгучее
презрение, захлестнувшее мне глаза, точно слезы. Я направила на него
палец, и мое презрение пронзило его позолоченным концом тонкого белого
луча, который попал ему в грудь, и все его тело на секунду вспыхнуло,
озарив храм. Он без звука упал навзничь. Пламя в его чаше, бывшее для меня
Карраказом, подпрыгнуло и съежилось.
Храм застонал и забормотал. Я услышала, как они опускались на колени,
пресмыкаясь, скребя по полу тяжелыми одеждами и звеня по камню
драгоценностями.
Теперь я видела лучше. Различила ряд из тридцати жрецов,
распростершихся передо мной на лестнице, шепча молитвы, народ, князей и их
женщин, согнувшихся, словно они блевали. На возвышенных местах, на золотых
креслах я увидела Высших под пурпурным балдахином Джавховора, всех до
одного в позах испуганной покорности.
Неподалеку от конца огромного зала высилось одно лицо в маске, один
из присутствующих стоял прямо. Да, но и он тоже покорится, ибо не посмеет
показать, что не испытывает ни малейшего страха перед богиней. И вот он
опустился на колени, голова его наклонилась. Вазкор воздал мне свою пустую
дань.
5
Новая тюрьма. Храм, как и все другие места, оказался западней. Прошло
тридцать дней, и я мало помню их; они могли быть одним долгим днем,
настолько каждый из них походил на остальные.
Каждое утро я вставала рано, и являлись женщины омыть и одеть меня.
Они не всегда золотили мне кожу, только каждый четвертый день, когда я
должна была стоять в храме. Я носила платье из плиссированного черного
льна, с рукавами и талией в обтяжку, с множеством сложных складок на юбке.
Большие золотые ожерелья, золотые браслеты, пояса, кольца на пальцах рук и
ног оковывали мое тело, словно доспехи или цепи. Только золотая кошачья
маска по-прежнему доставляла мне удовольствие, так как казалась мне моим
лицом больше, чем мое собственное.
В своей базальтовой клетке я усаживалась в кресло с высокой спинкой;
ко мне являлись мужчины и женщины и падали ниц. Одежда на них была очень
богатая, их драгоценности стучали о мрамор. Доступ к богине получали
только золотые и серебряные. Здесь я снова была в деревенском храме или
среди разбойничьих шатров. Они молили меня о выздоровлении, о любви, о
власти, как светской, так и духовной. Недомогания я снимала
прикосновением, но духовной власти над сородичами я им не давала. Это
право принадлежало мне, а не им. В ответ на мольбы о почете и постах я
отсылала их к Джавховору. В те дни, когда я стояла в храме, туда приходили
и склонялись передо мной тысячи. Женщины визжали и плакали. И все же я
была бессильна, я ждала в тени человека, про которого они забыли. В те дни
я действовала подобно бездумной машине и стала очень похожей на машину.
Казалось, я почти не думала, не чувствовала.
Толстый жрец Опарр, который привел меня к статуе, был моим старшим
служителем, и, как я полагала, шпионом Вазкора. Он впускал ко мне
визитеров и стоял позади моего кресла, пока те пресмыкались. Он теперь
стал моим главным жрецом, заменив убитого мной священнослужителя, но
оставался присным Вазкора. Вазкор поднял Опарра из безвестности и
ничтожества (уж это-то было очевидно), посадил его, как рядовой сорняк, в
саду храма, и поливал, когда мог, помогая его росту. Теперь сорняк
сделался деревом-столпом для Вазкора. Я пока не знала, каких других людей
он расставил на высоких постах, но догадывалась, что таких было много,
сплошь стремящихся к власти и всем приносимым ею благам, очень преданных
человеку, который им столько дал, и слишком глупых, чтобы увидеть еще
большую выгоду в свержении своего благодетеля. Вазкор умен, и все же со
мной он крупно рисковал.
Город пребывал в волнении от моего пробуждения, однако я этого не
видела. Другие пять союзных Городов Белой пустыни неистово следили за
собственными алтарями.
Мои покои в храме были очень тихими. Окна выходили во внутренние
дворы с огромными безлиственными деревьями. На тридцатый день моего
