как прежде. Мои чувства притупились. Я видела мельком, как строилось это
сооружение - людей надсмотрщиков, выступивших против собственного народа
из страха перед Высшей Расой. Увидела вспотевшие бригады, подымающие
камень, их тела мертвенно-белого цвета, как у слизней, от многолетнего
пребывания под землей. Мелькали и щелкали бичи. Люди падали замертво. А
когда являлись _о_н_и_, то были прекрасными - в агонии вырождения. У них
были связаны с этим туннелем более великие замыслы, но не хватило времени
их исполнить - колонны, резьба, фрески. Этому проходу предназначалось быть
не всего лишь пробитым в скале следом червя, а еще одним из их
непревзойденных и превосходных произведений искусства, построенных трудом
и несчастьем подчиненных. Позже я обнаружила нацарапанные на стене знаки -
стершиеся и не поддающиеся прочтению ничьих глаз, кроме столь зорких, как
мои. Они были самой древней формой языка, слышанного мной в деревне, в
горах, в Анкуруме и среди караванщиков. И все они были проклятьями -
проклятьями Великим - проклятьями людей.
Однажды на одной из пяти наших стоянок я нашла дальнюю пещеру, очень
влажную, увешанную сталактитами, похожими на жесткую бахрому стеклянного
занавеса. В ней находился черный бассейн, а на дне тускло поблескивали
кости. И на самом краю бассейна - стих, высеченный на древнем языке:
Болезни змей грядет ужалить вас.
Смерть, старый темный человек, грядет вас унести.
Так спите ж худо, падаль, мразь, на ложах золотых.
Неподалеку от конца туннеля проход был менее законченным и более
опасным. Пошли узкие мостики, где фургоны приходилось для облегчения
частично разгружать, а люди и лошади переходили поодиночке. И встречались
места, где потолок опускался достаточно низко, чтобы царапать по
парусиновым верхам фургонов. Но вскоре воздух приобрел странную сладость,
и нам в лицо подули резкие свежие ветры.
На десятый день мы вырвались из туннеля-утробы на волю и выехали на
каменистое плато, тянущееся на много миль над огромной ширью реки,
называемой ими Водой.
Стоял ранний вечер, время, когда дух обычно начинает уставать, но
сегодня, когда мы оказались на воле, он был на подъеме. Дети и собаки
носились, неистовствуя в играх; народ облегченно вздыхал и поднимал взгляд
к небу.
Мы нашли туннель в снежных сугробах, но теперь на куда более низком
плато всюду виднелся лишь голый камень. Позади высились горы, белые
посередине, но здесь, в месте чуть потеплее и ниже границы снегов, нас
беспокоили только свирепые, дикие ветры с юга. Они были сухими и суровыми,
как страна, откуда они принеслись. Мы еле-еле видели ее, ту страну, сквозь
туманную даль. Тускло-дымчатые очертания плоскостей, одна сплошная голая
пустыня, как казалось с плато. И все же там должна быть жизнь, иначе зачем
мы приехали?
Другое дело - река. Она тянулась вширь на много-много миль, напоминая
чуть ли не маленькое море без приливов и отливов, блестящая голубизна
которого не имела никакого отношения к тусклому небу. Цвет этот придавали
воде какие-то отложения в иле на дне, однако он потрясал своей
насыщенностью - широкая аквамариновая лента тянулась с запада на восток,
насколько хватало глаз, и дальше, почти до горизонта - разрез,
нарисованный на монотонном серо-коричневом ландшафте.
Со скал устремлялись к равнине три-четыре речки, превращаясь в
водопады, прыгающие с уступов - они были прозрачными, как стеклышко, и из
них можно было совершенно спокойно пить, не то что из реки. В миле с чем
то от плато мы остановились на ночлег у одного из сверкающих озер,
образуемых этими речками на их искрящемся пути к Воде.
Подобно собакам, почуявшим запах дичи, караванщики поднялись рано и
на рассвете снова двинулись в путь, и ими овладело тревожное молчание.
На бесплодном берегу, казалось, не росло ничего, кроме небольших
скоплений колючей черной травы. Скалы, ободранные и выщербленные
скоблящими ветрами, застыли, словно худые деформированные великанши, в
позах злобы и безумия. Воздух, просачиваясь сквозь отверстия в этих
скалах, издавал звуки, похожие на девичий плач и визг раненых зверей. А
перед нами прекрасный голубой яд Воды - единственное, что мы теперь видели
впереди до самого горизонта. Казалось, тут какой-то затерянный край,
совсем неподходящее место для ожидания, чем нам пришлось заняться
поневоле. Сегодня или завтра с той, кажущейся пустой стороны приплывут
лодки и перевезут нас и наши товары. Герет сказал, что на другом берегу
находятся поселения и хутора, а дальше к югу - первый из великих городов.
Но рассказывал он весьма туманно. Похоже, никто из караванщиков не собрал
достаточно полных сведений об этом крае, словно они были загипнотизированы
или одурманены; может, просто не хотели вспоминать.
Ожидание затянулось, и мы разбили стан. В сгущающихся сумерках
затрещали поленья в красных кострах, и было очень тихо - ни птичьего
пения, ни звериного крика, только пугающие звуки в скалах да ленивое
движение реки.
Я лежала в фургоне без сна. Кошка сжалась в углу, бодрствуя с
напряженными мускулами и слегка ощетинившейся шерсткой. Я погладила ее и
закрыла поцелуями ее кошачьи глаза, и она уснула беспокойно дергаясь во
сне, напоминая мне о Дараке. Позже заявился довольно пьяный Герет. Он
ввалился, не особенно церемонясь.
- Прости, Уасти, - извинился он, храбрый от пива, - но здесь скверное
место. Большинство из нас на ночевках у Воды ищет общества.
- Допустим, Герет. Так иди и поищи общества.
Он уселся и предложил мне кожаный бурдюк с пивом.
- Нет? Слушай, Уасти, нам следует быть друзьями, тебе и мне. Я помог
тебе, когда женщины хотели убить тебя, а потом ты помогла мне получить то,
чего хотел я. И вот я действую - и еда получше, и здравый совет там, где я
имею влияние. Мне, знаешь, приглянулась одна девчонка - ее братья были
недовольны этим, но теперь они достаточно дружелюбны, как и она.
- Так что же ты не пойдешь на ночь к ней, Герет?
- Надоело, - поморщился он, - всегда одно и то же. Мужчина любит
разнообразие. - Он положил горячо ладонь мне на плечо. - Брось,
целительница, ты под этим платьем молодая и гладкая - мне ли не знать,
ведь я видел. И к тому же не девственница, как я помню. О, тогда я был
грубоват, но теперь я буду вести себя прилично.
- Я не хочу тебя, - ответила я. - Если б желала, пригласила бы
давным-давно.
Он недоверчиво хмыкнул и принялся шарить потными руками по моему
телу. Я оттолкнула его, и он, удивленный моей силой, мгновение оставался
недвижим.
- Ты так скоро забыл, Герет, - прошептала я ему, глядя прямо в глаза,
- что я могу с тобой сделать?
Он сразу отпрянул, слепо шаря в поисках бурдюка.
- Ступай, - приказала я. - Желающих помочь тебе хватит. Вон там.
Он неуклюже вылез из фургона, и я увидела, как он, пошатываясь,
уходит в темноту, бормоча ругательства.
Тут и я покинула фургон, ибо он, казалось, весь пропах Геретом и
пивом. Ночь была холодной, и все же странно душной. Ветер налетал
порывами.
Я начала наконец ощущать веревку, привязавшую меня к каравану, и
жаждала освободиться. Я желала обрести одиночество, меня грызла тоска по
нему.
Я пошла по усыпанному галькой берегу и оставила лагерь позади. Внизу
текла похожая на чернила вода, и я чувствовала ее сладкий и смертельный
запах. Я вспомнила свою расу, которая умела ходить по воде, и гадала,
смогу ли я перейти через реку, как переходили они, к противоположному
берегу, который, казалось, - особенно теперь, в темноте - звал меня.
Надо мной внезапно полыхнул холодный белый свет, заставив меня
вздрогнуть и оглянуться. Позади из-за гор взошла белая луна. Пыльный
воздух странно подчеркивал ее абрис, и она стала похожа на побелевший
череп. Свет провел по воде дорожку из серебряного стекла, и она вдруг
показалась мне тропой, безопасным для меня мостом. Мои руки сжались в
кулаки, тело напряглось от предвкушения Силы. Я вытянула ногу вперед,
годовая пуститься в путь...
Визгливый крик позади меня, а потом другие голоса. Я различила зов.
- Уасти! Целительница! Целительница!
Я разгневанно обернулась, под кожей у меня горели искры ярости,
заставляя каждый мой волос вздыбиться, как шерсть у кошки. По берегу бежал
человек, а я даже не двинулась ему навстречу. Его ребенок, малыш двух-трех
лет, уполз от матери и напился голубой воды. Мужчина тянул меня за руку, и
я знала, что смогу спасти его ребенка, только если поспешу за ним, но не
могла этого сделать.
- Я здесь общаюсь с богом, - сказала я ему, - а ты мне помешал.
Он запнулся, в замешательстве и растерянности, а стеклянный свет на
воде внезапно треснул, и я поняла, о чем он просит, и, повернувшись,
побежала с ним.
Ребенок кричал и брыкался, мать в ужасе металась. Я выставила ее вон,
и вызвала у ребенка обильную рвоту с помощью одного из снадобий Уасти, а
потом вливала ему в горло чашку за чашкой чистую воду, вместе с травами и
порошками. Боль сделала его покорным, но как только она прошла, он стал
капризным и сонным. Я думала, что спасла ребенка, поэтому успокоила его и
позволила ему уснуть. К тому времени я очень устала и тоже пошла спать. За
час до рассвета явился тот же мужчина и разбудил меня - тело ребенка
посинело. Я отправилась с ним, но не смогла даже разбудить его, и вскоре
он умер.
- Яд реки оказался слишком силен, - сказала я им.
Мужчина тупо кивнул, но женщина заявила:
- Нет. Ты пришла поздно. Он сказал, что ты не сразу пошла с ним,
когда он прибежал к тебе.
- Ш-ш, - зашипел мужчина. - Это длилось всего миг, и она, - он
понизил голос, - общалась с богом!
- Какое мне дело до бога, - завопила вдруг женщина, хватая своего
умершего ребенка. - Какой же он бог, если отнимает у меня сына и но
оставляет мне ничего!
Мне следовало бы пожалеть ее, но я ощущала только презрение. Я знала,
что будь ребенок девочкой, она бы скорбела куда меньше, и это вызывало у
меня протест. Не говоря ни слова, я отвернулась от них и ушла.
Я снова прилегла уснуть, вся окоченев, не волнуясь о том, что станет
рассказывать обо мне женщина, желая лишь освободиться от них и пересечь
голубую воду.
2
На рассвете поднялся сильный ветер, несший тучи пыли. Девушка пришла
как обычно и принесла еду. Я накормила кошку и закрыла полог, спасаясь от
песка.
Наверное где-то час спустя я услышала одинокий крик, за которым
последовали другие, и звуки шагов по гальке на берегу; караванщики увидели
лодки. Я взяла узел со своими пожитками и позвала кошку. Она спрыгнула на
землю и пошла за мной к берегу.
Ветер приобрел цвет - серовато-желтый, как сама эта земля. Вокруг
взвивалась пыль, сильно затруднял возможность видеть, но я порадовалась
шайрину, он полностью защищал меня. Другие обмотали тряпками рты и
натянули на глаза капюшоны. Я еле-еле различала нечеткие, далекие силуэты
на испачканной пылью голубизне и гадала, как это караванщики что-то
увидели. А затем услышала низкий, гундосый стон рога. Это и послужило
сигналом, хотя в фургоне я его не слышала.
Почти час мы следили с берега за лодками. Они с трудом добирались к
нам по выщербленной песком реке. Наконец к выветрившемуся берегу чуть ниже
по течению причалили пять длинных некрашеных судов, определенно больших,
чем лодки, как их называли люди Герета. Невысокие, с поднятым носом и
кормой, устремленной вниз по кривой, вырезанной в виде хвоста большой
