между законом моего вождя и моим собственным.
- Асутоо, - сказала я, - прости мне мои сомнения. Ты мой брат, и я
поеду с тобой к пещере. Я очень устала.
Так мы и поехали, вверх по горному склону, через лес.
Длинная, но не низкая или темная пещера, вытянулась до мшистого
хребта. Асутоо развел неподалеку от входа костер и сгорбился там,
подкармливая оранжевые языки, пока я сбрасывала грязный черный бархат, и
натягивала одежду, которую носила разбойницей. Имелось и отличие - рубашка
была черной, а не многоцветной, и Асутоо не привез никаких драгоценностей
- ни золотых колец, ни бус, ни даже драгоценного нефритового ожерелья. Но
он привез мои ножи и лук, и тот длинный нож, который я добыла при
ограблении каравана. Я извлекла его из малиновых бархатных ножен и
повернула клинок так, что серебряный леопард запрыгал при свете костра.
- Это хорошо, Асутоо, - сказала я и села у костра напротив него, но
он не ответил мне взглядом. Вместо этого он смотрел на серебряного
леопарда, сверкавшего на клинке, когда я поворачивала его. Белый свет
вспыхивал и тускнел, вспыхивал и тускнел. Через некоторое время я тихо
проговорила: - Асутоо, - и он почти сонно поднял голову и посмотрел мне в
глаза, и я удержала его взгляд. - А теперь скажи мне, Асутоо, брат мой,
почему ты изгой?
Это выглядело странно. Лицо у него оставалось мирным и ничего не
выражающим, но взгляд был полон застывшего ужаса. Он не мог вырваться из
моего плена. Мои глаза были белыми змеями, уже парализовавшими его своим
ядом.
- Я предал гостя, сидевшего у очага вождя моего. Я ел с ним хлеб
дружбы, но все же отдал его в руки врагов. Жрецы крарла наложат за это на
меня наказание во искупление, но они поймут нужду в содеянном.
- Какую нужду, Асутоо, брат мой?
- Никакой мужчина не может взять женщину-воина и пользоваться ею как
женщиной, если она сама того не дозволит. Дарак взял ее без чести, а она
ушла с радостью. Он бы пролил всю ее кровь воина, не оказывая ей никакого
почета. Я, Асутоо, сын вождя, никогда не позволил бы ей скакать в бой
раньше меня, и не волок бы за поводья ее коня. И он одел ее в женское
платье, словно любую девушку из шатров, в белое платье - даже ту, которая
ехала с ним на колеснице. Он сделал из нее щит, из той, что была копьем.
Такого быть не должно. Я пошел следом, прячась в тенях, и по небу прошла
серебряная Звезда - колесница. Она послужила мне знаком.
- Что же ты тогда сделал, Асутоо, брат мой?
- Я нашел перед большими Скачками лучников купца Распара. Это было
трудно, но я заставил его понять, кем был Дарак, и он не помнил, чтобы
кто-либо другой приводил в Анкурум караван целым и невредимым. В темнице у
Градоначальника сидело несколько людей Дарака, из них взяли двоих и жгли
их огнем, пока они не сказали правду. Распар сказал, что сперва должны
пройти скачки; Дарака они могли взять и на пиру, безоружным. Я попросил,
чтобы пощадили женщину-воина. Сперва он сказал, что это никак невозможно,
но потом прислал мне известие, что это все-таки можно сделать, и
предписание Градоначальника...
Он перестал говорить, уставясь мне в глаза.
Мне сделалось холодно, так холодно, но я улыбнулась ему, хотя он и не
мог этого видеть за маской шайрина. А в ледяной скорлупе стучала клювом
алая птица, пробиваясь на волю. Распар, наверное, сохранил бы меня для
себя, пожелай я остаться с ним, но Распару больше всего хотелось сохранить
свое доброе имя. Так он расплатился за оружие с севера.
Я встала. Встал и Асутоо. Мы стояли лицом друг к другу, совершенно
неподвижные и безмолвные, когда я поворачивала в руке клинок.
- Асутоо, брат мой, - заговорила наконец я, - мне подобает
отблагодарить тебя.
Скорлупа рассыпалась, и она наполнила меня, растекаясь, теплая и
яркая, из моего нутра мне в легкие, сердце и мозг; а из мозга в руку, в
кисть, в нож. Я ткнула им вперед и вниз, в пах, повернула и вытащила. Я,
которая помнила, как убивать чисто, воспользовалась привилегией своего
рода и забыла об этом. Он нагнулся вперед, застонав от мучительной боли,
пытаясь удержать руками кровь. Я прислонилась к стене пещеры и наблюдала,
как он умирает. Это заняло немного времени.
Затем я повернулась и вышла из пещеры, спустилась по склону и нашла
стреноженных лошадей, щиплющих мокрую от дождя траву. Ливень поубавился. Я
вытерла нож о мох и вложила его в ножны. Забравшись в седло, я легчайшим
давлением коленей направила коня вверх, к горам.
Неподалеку от гребня я вдруг обернулась и посмотрела на темную пасть
пещеры; из нее, казалось, извергался водопад, не белый, а красный. Алая
птица во мне била теперь крылами и рвалась на волю. Она вырвалась из моего
рта в длинных кровавых потоках звука, и конь подо мной, перепугавшись,
понес вверх, вверх, все выше и выше, пока не показалось, что мы покинули
землю и полетели в ярко красное небо.
КНИГА ВТОРАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЧЕРЕЗ КОЛЬЦО
1
Один за другим красные цветы падали из моих рук в темную шахту
гробницы. На дне ее лежал мертвец.
- Плачь, - говорили окружающие меня голоса. - Если ты заплачешь он
будет жив.
Но я не могла заплакать, хотя горло и глаза мои опалило от непролитых
слез. Он уже преображался - было слишком поздно. Он превратился в зеленый
твердый материал, в человеческую фигуру из нефрита.
- Карраказ, - сказала я во тьму. - Я здесь, Карраказ.
Но Карраказ не приходил. Древний демон зла и ненависти спал где-то
глубоко во мне, наглотавшись крови Шуллат, деревень, купцов у брода,
Эссандара и других на Сиркуниксе, но больше всего раздувшийся от крови
Асутоо.
- Мы с тобой одно целое, ты и я, - так он сказал мне в Ки-уле.
- Со Карраказ энорр, - прошептала я. - Я Карраказ.
Я не знала, как именно попала туда, на то высокое гулкое место. Я
вспомнила в ужасе бежавшего подо мной степного коня, но потом... Вероятно,
я упала с него или он сбросил меня. Я находилась очень близко к небу; я
скорее чувствовала это, чем знала, ибо лежала в черной дыре в скале. Я
говорю в дыре - полагаю, это была пещера, и тьма была настолько густой,
что замыкала плотнее любого камня. Никакого света. И все же под веками у
меня свет: бледный, зеленый и красный. Не знаю, сколько я пробыла в той
пещере, наверно целых пятнадцать дней. Было очень холодно, и я
по-настоящему ни разу толком не приходила в сознание. Сны, галлюцинации и
мрачная реальность перемешались между собой и растворялись друг в друге.
Не могу по-настоящему сказать, что я чувствовала. Могу лишь вспомнить ту
возникающую вновь и вновь фантазию, что, если я только смогу заплакать,
Дарак вернется ко мне целым и невредимым, и каждый раз жгучие слезы
почему-то не брызгали из глаз, а он превращался в Нефрит.
Голоса, новые голоса. Не голоса у меня в голове, а чуждые голоса
извне. Глухой голос, призывающий и нетерпеливый; более высокий и мягкий
голос, пронзительный, держащийся чуть позади, но ненамного. Потом другие
звуки, безошибочные и отчетливые в темноте. А потом недолгая тишина.
Внезапно девушка испуганно зашептала:
- Гар, Гар! Смотрю!
Гар что-то крякнул.
- Нет, животное. Вон там.
Между ними возникла небольшая перебранка, а затем Гар подвелся на
ноги, рослый, лохматый, явно давно не мывшийся мужчина. Его черная тень,
чернее, чем окружающая меня тьма, упала мне на глаза.
- Сиббос! - пробормотал он имя какого-то божества, употребляемое
одновременно в качестве клятвы и ругательства. - Это парень, нет, женщина
- женщина в маске.
Девушка, подобрав юбки, взобралась к нему.
- Она мертва.
- Нет, вовсе не мертва, сука ты слепокурая. Я сниму эту маску.
Его большая ручища потянулась к моему шайрину, и в тот же миг моя
собственная взметнулась и отбила его. Он выругался и отпрыгнул назад,
пораженный, а девица завизжала.
- Жива, спору нет, - пробормотал он. - Кто же ты тогда?
- Никто, - отвечала я.
- Просто, - заметил мужчина. И повернулся к выходу. Девушка схватила
его за руку.
- Ты не можешь так вот оставить ее здесь.
- Почему бы и нет?
Они спорили, пока мужчина, насвистывая, спускался к выходу из пещеры,
а девушка висела у него на руке. А затем внезапно он снова выругался,
прошел широким шагом обратно и подмял меня. Он перекинул меня через плечо,
и то ли по злобе, то ли по неловкости треснул меня головой о какой-то
выступ. Боль пронзила мне висок, словно укус гадюки, и меня швырнуло
обратно во тьму.
Я думала, что нахожусь в стане, в ущелье. Тот же дым и сумрачный
свет, а вокруг меня то, что походило на скопище шатров. Жарилось мясо,
бегали собаки, как будто пинки все еще удивляли их. Над головой что-то
постоянно скрипело - желтая дуга на темном фоне.
- Не принести ли ей немного мяса? - спросил голос.
- В таком состоянии она но сможет есть мясо; только похлебку или
кашку. - Это говорил старческий голос, и вскоре говорившая старуха
склонилась надо мной. Ее было легко определить именно как старуху: лицо ее
избороздили морщины, покрывшиеся в свою очередь собственным слоем морщин,
как песок после отлива моря. Кожа у нее пожелтела, но зубы оставались
изумительно белыми и острыми, походившими на зубы мелкого свирепого
зверька. Глаза у нее тоже были очень яркими, и когда она двигалась, то
напоминала змею, гибкую и сильную. Она склонилась надо мной, но я закрыла
глаза.
- А как насчет маски? - спрашивала девушка. - Разве ее не следует
снять?
- Это шайрин, - ответила старуха. - Она степнячка. Они считают, что
если будут гололикими при ком-либо кроме собственных мужей, то умрут.
Девица презрительно рассмеялась.
- Смейся, смейся. Тебе никогда не вдалбливали с детства такой веры.
Ты видела когда-нибудь проклятого человека? Нет, явно не видела. Ну,
целительница налагает на него проклятие и говорит: "Через десять дней ты
падешь замертво". И человек уходит, настраиваясь на это, и на десятый день
он просто делает, что она говорит. Все дело в том, во что ты веришь,
девочка. И если она думает, что умрет, если окажется без маски, то нам
лучше оставить ее как есть.
Я посмотрела на нее сквозь щелки глаз, на эту хитрюгу, которая так
много знала. По легкому бессознательному нажиму, с которым она произнесла
слово "целительница", я догадалась, что она сама принадлежит к этому
сословию. И теперь, когда она встала и отошла, я разглядела, где нахожусь.
Эго было ее жилище - не шатер, а фургон. Пологи были распахнуты, а
снаружи, под сводчатым потолком черной пещеры горели бивачные костры,
жарилось мясо и бегали пинаемые всеми собаки. Здесь же надо мной
раскачивался светильник, а по парусиновым стенкам и деревянным распоркам
висели и шуршали бусы, и высохшие шкуры, и черепа да кости мелких
животных. Я лежала среди ковров. Девица горбилась у жаровни, где в
железном котелке бурлило какое-то варево - но не еда. Старуха заняла свое
место на деревянном сидении; у нее на коленях свернулась черная длинноухая
кошка.
- Вижу, ты очнулась, - проговорила она. Кошка шевельнулась,
подергивая бархатными кончиками своих увенчанных кисточками ушей. - Есть
хочешь?
- Как ты и сказала, - ответила я, - похлебку или кашку. В степных
племенах никто не ест мяса.
- Верно, - согласилась старуха, не обратив внимания на то
обстоятельство, что я прислушивалась намного дольше, чем она думала - или,
