мне черное влечение. Ты понимаешь, Уасти караванного народа?
Две пары бусинок из яркого льда молча глядят на меня в ответ -
бесформенное существо, видящее, ждущее.
- Смотри, Уасти, - я подтащила жаровню поближе к себе и разворошила
угли, а потом оттянула с лица шайрин.
При мерцании углей я видела, как сжалось старушечье лицо Уасти, на
котором вдруг еще резче проступили морщины. Кошка ощетинилась и вскочила,
плюясь, прижав уши к голове.
- Да, Уасти, - сказала я, - теперь ты видишь.
Я снова надела маску и уселась, гляди на него.
Какой-то миг она не двигалась, а потом успокоила кошку, и ее
собственное лицо ничего не выражало.
- И впрямь вижу. Больше, чем ты думаешь, дочь Сгинувших.
При этом имени я съежилась, но она подняла руку.
- Подойди сюда, Пропащая. - И я подошла и опустилась перед ней на
колени, потому что ничего иного я сделать не могла, а кошка спрыгнула с ее
колен и убежала куда-то, чтобы укрыться от меня.
- Да, - сказала Уасти. - Знаю я немного. Только легенду, но легенда -
дым от костра, а дерево, пожираемое огнем, - это сущность. Когда я была
маленькой, много-премного лет назад, односельчане увидели, что я обладаю
целительным Прикосновением. Моя деревня отправила меня жить к дикому
народу в горах, и там я научилась своему ремеслу. Это были странные люди,
скитальцы, они кочевали с места на место, но верили, что обладают оком
бога, великого бога, более великого, чем любой другой, и куда б они ни
шли, всюду возили с собой шкатулку из желтого металла, а в той шкатулке
хранилась Книга. Она была написана на незнакомом языке, и некоторые
старики утверждали, что умели читать ее, но я в этом не уверена. Они
жевали траву, которого выращивали в горшочках с землей, лежали в темных
местах и грезили о Книге. Но легенды о древней сгинувшей расе они знали.
На обложке той Книги была надпись. Обложка была золотой, и рубчики тоже
золотыми, но я никогда не видела ничего, кроме надписи. Они никогда не
позволяли женщине заглянуть в нее. - Уасти откинула в сторону ковры, мяла
железяку, которой она ворошила угли в жаровне, и сыпанула чем-то из
открытого сосуда на голый пол. И начертала раскаленным металлом такие
слова:
БЕФЕЗ ТЕ-АМ
А затем взглянула на меня.
- Ну, Пропащая?
Слова, столь близкие мне в рассыпанной ею зеленой пыли, негромкие
из-за их силы - какими же новыми и чуждыми они казались, ибо я не
почувствовала в них никакого зла, только великую печаль.
- Здесь истина, - прочла я.
- Они называли ее Книгой Истинного Слова, - сказала Уасти. - Ее
продиктовал их бог, но легенды знали лучше, и целительницы тоже знали
лучше. Вот так узнала и я.
3
Я думала, что была одним целым с Дараком по-своему, забывая, что
единство приходит не только от тела. Теперь я стала одним целым со
странной старухой караванного народа, благодаря почти неощутимому
процессу, проистекающему из понимания.
День спустя, после того как мы поговорили друг с другом, гроза
прекратилась и караван поспешил дальше. Время года было поздним для
путешествия, снегопады приблизились вплотную, таясь за беловато-серыми
небесами, усеянными сгустками туч. Фургоном нашим и тянувшими его
лохматыми лошадьми правил какой-то паренек. Уасти часто вылезала пройтись
пешком, и я шла вместе с ней. Она была очень подвижной и сильной, и холод
соскальзывал с нее, как вода с панциря черепахи. Я не видела девицу,
бывшую ученицей Уасти, за исключением тех случаев, когда она приносила ей
еду. На меня она не смотрела, только на Уасти, умоляюще, как собачонка.
Но все это было мелочью по сравнению с единством.
На самом деле рассказала она мне не так уж и много, но она
з_н_а_л_а_, и это было для меня чудесным раскрепощением. Легенды, которые
они рассказали ей, те странные дикари и дикарки из варварского племени,
где она научилась своему искусству исцеления, были многоцветными,
многогранными и, как бывает со всякими легендами, их требовалось читать
между строк, рассматривать скептически, но не переусердствовать в
скептицизме, просеивая, отвергая, ища. Когда-то существовала раса -
Сгинувшие, называла их Книга племени - великая раса, достигшая большого
мастерства в применении Силы, раса гениальных целителей и магов. Но ими
овладело Зло и съело их, а потом опять отрыгнуло в новом обличье. И они
властвовали, дыша злобой, ненавистью и порчей. В конечном итоге пришла
болезнь, безымянная и все же ужасная, и они умирали в самих актах
наслаждения, которые и навлекли на них проклятие. Некоторых погребли в
великолепных мавзолеях их предков, другие, поскольку не осталось никого,
кто мог бы похоронить их, сгнили в своих дворцах и стали наконец белыми
костями среди белых костей своих городов, а потом рассыпались даже кости.
И так их больше не стало на свете. Но Книга, по крайней мере, по словам
жрецов, утверждала в своем надрывном крике, что древняя раса состояла не
только из зла и ненависти. Ее символом был Феникс, огненная птица,
восставшая из собственного пепла. Будет второе пришествие - боги и богини
снова будут разгуливать по земле.
Не знаю, считала ли меня Уасти одной из второго пришествия. Во мне
определенно было немного от богини. Она никогда не спрашивала меня, ни
откуда я явилась, ни что я знаю, и я никогда не рассказывала ей больше,
чем в тот день, когда сорвала с лица шайрин.
Уасти начала обучать меня своему искусству, на свой лад очень
простому и скромному, и душа моя отозвалась: я хотела - мне _н_у_ж_н_о
было узнать.
Караванщики начали принимать меня в свою среду. Теперь, когда я
ходила среди них вместе с Уасти, они почти не замечали меня, а раз или
два, когда я одна уходила подальше от фургонов, ко мне подходили люди из
пещер, где они укрывались на ночь, и просили передать Уасти то-то и то-то.
А однажды я нашла заблудившуюся в каких-то пещерных ходах плачущую
девочку, и когда я вывела ее обратно к свету костра, она шла, очень
доверчиво и вложив свою ладонь и мою. Я не из тех, кто обожает детей, для
этого во мне мало общего с обычной женщиной, но доверие ребенка -
замечательный комплимент, и оно тронуло меня.
Той ночью я молча плакала по Дараку в фургоне, и хотя я молчала, я
знала, что Уасти услышала мое горе, но она не подошла спросить или
утешать, зная в мудрости своей, что она ничего не может сделать.
На следующий день стало лучше.
О, да, он всегда будет там, во мне, у меня есть веские причины
помнить, но это как старая рана - ноет только в определенные моменты, а
потом вполне свыкаешься с ней.
На восьмой день после того, как я присоединилась к ним, начал падать
снег, густой и белый.
Ущелье было узким, скалы со всех сторон тянулись ввысь, уходя в свои
собственные серые дали. Снегопады в конце концов закроют путь, обрушив
вниз валуны и лавины мелких камней и вырванных сосен. Да и волки стали
наведываться к нам, как только на землю опустилось белое покрывало. Не
очень крупные, беловатого цвета, с огненными глазами. Они изводили нас,
словно спрятавшаяся среди скал армии. Детей, больных или слабых накрепко
закрывали в фургонах так же, как и запасы пищи. По краям каравана ехали
всадники, державшие горящие смоляные факелы, которыми они и тыкали в морды
волков. Но лошадям наши новые попутчики не понравились, и время это было
утомительным, шумным, раздражающим.
При всем том, что караван официально возглавляли самые важные ехавшие
с ним купцы - Оролл, Герет и двое-трое других - в нем отсутствовала
организованность и возникали постоянные споры между лидерами. Я гадала,
как они вообще сумеют переправиться через Кольцо при столь быстро
надвигающихся снегопаде, ведь этот снегопад мог быть только первым из
многих. Уасти объяснила мне, что скоро будет туннель, пробитый сквозь
скальную толщу самой горы, - укрытый от снегов черный проход, высеченный
давным-давно. Она не сказала, что проложили его люди, рабы Древней расы,
но я думала, что это сделали именно они. Теперь среди фургонщиков
разразился спор о том, следует ли нам прорываться к нему или укрыться в
какой-нибудь пещере до тех пор, пока не наступит короткая оттепель,
которая обычно бывает после первого снегопада. Герет и еще один вожак
стояли за пережидание, а Оролл и остальные предлагали торопиться. Довольно
скоро караван раскололся на фракции. Пошли драки, и Уасти пришлось лечить
разбитые носы и сломанные костяшки пальцев. Наконец, в убежище пещеры с
высокими сугробами снега снаружи и горящими у входа кострами, чтобы не
впускать воющих волков, вожаки явились к Уасти и потребовали, чтобы она
прочла предзнаменования.
У людей всегда так: они забывают о богах, пока не попадут в беду, и
уж тогда обращаются к ним с внезапным рвением и верой. Бог караванщиков
был маленьким белым кумиром, грубо высеченным и всего в фут с чем-то
высотой. Его везли в фургоне с пряностями, и поэтому от него так и разило
целебными травами, корицей, мускусом и перцем, когда чихающие грузчики
поставили его в самом конце пещеры. Они называли ею Сиббосом, и он был
богочеловеком. У караванщиков имелась специальная красно-желтая мантия,
которую они теперь вынесли и надели на него вместе с ожерельями, кольцами
и цветными бусами. У него было ничего не выражающее, нераскрашенное лицо и
никакой особой ауры от него не исходило, так как поклонялись ему
недостаточно часто, чтобы он ее обрел, как бывает с огромными статуями
храмовых богов, которых страшатся и призывают круглый год.
После того как Герет и его люди ушли, Уасти повернулась и сказала:
- Стара я для такой работы. Ею займешься ты.
Мне совсем не хотелось связываться с их религией, о чем я и сказала
ей. Я думала, что она понимала мои потребности и антипатии.
- Да, - согласилась она, - но я также понимаю, что на своем пути ты
должна получить власть над другими. Это твое наследие, и ты не можешь
вечно шарахаться от него. Здесь же власть небольшая, и ты должна принять
ее и научиться управлять как другими, так и собой.
Затем она достала черное платье с длинными рукавами и стягивающим
талию черным поясом и заставила меня надеть его. Оно принадлежало ей, но
она была женщиной стройной и маленькой, и оно подошло мне, наверное, даже
слишком хорошо. Потом я молча стояла, пока она втолковывала мне, что я
должна делать, странная фигура, белые руки, ступни и волосы, черная
маска-лицо и черное тело. Она вложила мне в руки необходимые вещи, открыла
полог и велела мне идти.
Я вышла из скопления фургонов в круглое сводчатое брюхо пещеры.
Красный свет костра и дым набросили на него завесу, подобную колышущимся
вуалям из газовой ткани, и сквозь эту завесу я увидела их всех, притихших
и ждущих: бледные, внимательные лица, внезапно обратившиеся к богу и его
жрецу.
Когда все увидели, что пришла не целительница, а степнячка, то ахнули
и негромко зароптали, но они слишком настроились благоговеть перед этим
удобным богом, чтобы устраивать сейчас сцену прямо у него на глазах.
Казалось, я так часто играла эту роль: море глядящих во все глаза
лиц, сосредоточенных на мне - в деревне, в горном стане, в Анкуруме, когда
ревел Сиркуникс, и позже на пиршестве Победителей. Но этот случай был
иным. В деревне я не хотела власти над ними, или думала, что не хотела; в
ущелье лица были враждебными. А теперь наблюдалось выражение ожидания и
покорности - не неистовство стадиона, а тихий сон-транс веры. При виде
