будут постоянно прислуживать тебе. Дворец твой, можешь гулять в нем, где
хочешь. Естественно, ты пожелаешь время от времени присутствовать в храме.
Я дам тебе надлежащий эскорт всякий раз, когда понадобится.
Держался он, как всегда, очень вежливо, но голос у него теперь был
чересчур холодным.
- А мои супружеские обязанности? - осведомилась я.
- Никаких, - ответил он. - Ты для меня в первую очередь богиня, а
лишь потом жена, и я помню об этом. Это для меня большая честь.
- А ты, - сказала я, - мой муж. От меня даже не ожидается, что я
окажу честь твоей постели?
- Меньше всего это, - сказал он.
Я почувствовала слабенький укол разочарования, и это удивило меня.
- Значит, ты не станешь требовать, чтобы я спала с тобой, - заключила
я, - но, как мне представляется, я могу от тебя этого потребовать.
- Ты можешь требовать от меня лишь до определенного предела, богиня.
Есть некоторые вещи, которые даже ты не в силах потребовать.
Я ожидала, что он смутится, но он не смутился, а лишь не хотел
объяснять, что не желает меня, что его тошнит при мысли обо мне, - Той,
чье лицо превращает людей в камень, Той, которая убивает одним взглядом. И
я принадлежала Вазкору, он фактически так мне и сказал.
- Ты недооцениваешь мои силы, - уведомила его я. - Однако я понимаю
твое нежелание. Спокойной тебе ночи, муж мой.
Он поклонился и вышел. Я нажала резной цветок, и вскоре явились
женщины и отвели меня в мои новые покои, которые были не эзланнски
черными, а бело-зелеными с золотом. Там я положила в металлическую
шкатулку его свадебный подарок - большое ожерелье из сплетенного серебра и
золота с нефритами в виде львов.
Оно тревожило меня, он тревожил меня, но я выбросила все это из
головы и уснула.
6
Нам приходилось во многих процессиях ездить рука об руку, так как это
диктовалось традицией. И смотреть, сидя рядом, множество представлений, и
он вежливо спрашивал меня, что именно танцорам, или актерам, или
жонглерам, или фокусникам показать мне. Одно время я боялась этих
представлений, ожидая, что здесь гниль проявится сильней всего, но видела
только прекрасное - женщину, превращавшуюся в самоцвет, двух
львов-альбиносов, на спинах которых двое юношей-альбиносов сплетали свои
тела в самые невероятные узлы. Звучала также и музыка, сложная и мягко
вибрирующая, медленная мелодия, терпеливо извлекаемая из округлых животов
струнных инструментов и раструбов серебряных рожков.
Однако я больше думала о нем, чем о том, что видела. На публике мы
сидели достаточно близко, но во дворце жили врозь, не обмениваясь ни
словом, за исключением тех формальных слов, какие должны были произносить
ради его народа. Я заставала его в огромной библиотеке дворца, заполненной
прекрасными книгами с картинками и переплетами из золота с самоцветами, но
когда я заходила, он уходил. Сперва я думала, что у него никогда не было
женщины, и, возможно, из-за этого-то он и страшился меня, но позже узнала,
как всегда можно узнать из сплетен людей общины, что две-три из маленьких
прекрасных, похожих на ланей, дворцовых служанок в то или иное время
доставляли ему удовольствие.
Раньше я никогда не бывала по-настоящему одинокой, не было ни
времени, ни личности, чтобы вызвать такое чувство пустоты. В своих снах я
тосковала по Вазкору, по телу и силе Вазкора, страстно желала причинить
ему боль, наказать и уничтожить его, мечтала использовать его так, как
мужчина использует женщину - унизить его, и наконец стать его рабой. Но
проснувшись, я думала о своем муже-Джавховоре, имени которого я не знала.
Думала о нем рядом с ним на колеснице, чувствуя легкую внезапную дрожь от
холода, пробегавшую иной раз по его телу, - и жаждала согреть его своим,
ласкать его волосы и гладкие щеки, и пойти с ним во дворец, и поговорить с
ним, и убедить его спеть мне, как он пел со своими девушками с глазами
ланей.
И я боялась. Вазкор, подобно черной тени смерти, протягивал руки,
чтобы схватить и заменить своего повелителя.
Спустя несколько дней после брака, когда я приехала в храм, чтобы
народ мог порасшибать носы об пол передо мной, я отыскала Опарра.
- Передай это письмо Вазкору, - приказала я.
Но так и не дождалась письменного ответа. Наверное, теперь Вазкор еще
больше не доверял мне, ибо я написала: "Ты знаешь, что Джавховору известно
о твоей Силе? Ты понимаешь, что он догадывается о твоих честолюбивых
устремлениях? А он не дурак".
Опарр явился ко мне несколько дней спустя и, когда мы остались одни,
тихо передал мне:
- Ответ, богиня, таков: "Некоторые люди, видя перед собой смерть,
идут к ней, вместо того, чтобы бежать от нее. От того, кто продолжает идти
к смерти, нетрудно избавиться".
Тем вечером я пошла к Джавховору в библиотеку. Он сразу же поднялся,
поклонился и повернулся, готовый уйти.
- Мой господин, - в первый раз я обратилась к нему как к равному. Он
остановился, с любопытством посмотрев на меня.
- К твоим услугам, богиня, - отозвался он. - Чем могу помочь?
- Ты в опасности, - предупредила я, губы мои казались под маской
похолодевшими и одеревеневшими. - Ты, должно быть, понимаешь это... твои
шпионы... не знаю, смогу ли _я_ тебе помочь - не думаю, что мне удастся -
но ты наверняка можешь помочь себе сам, сейчас, пока еще не слишком
поздно.
- Ты хочешь, чтобы я казнил всех своих капитанов? - тут же
отпарировал он. - Несколько непрактично.
- Не нападать, а защищаться, - сказала я.
Он пересек библиотеку и посмотрел на меня, слегка улыбаясь.
- Ты не можешь понять, богиня, - сказал он. - Я с трех лет живу с
сознанием смерти. Для смертного эти вещи не столь важны, богиня.
Я невольно протянула руку и коснулась его лица. Такая мягкая кожа,
такие тонкие косточки... Он отпрянул; затем, поправляя мой непроизвольный
жест, на мгновение взял меня за руку, а затем отпустил ее.
- Я пришлю кого-нибудь зажечь светильники, - сказал он, - чтобы ты
смогла здесь почитать.
Я могла бы удержать его там, посмотрев ему в глаза и парализовав его
волю, но была не в состоянии это сделать.
Словно глупая, влюбленная дурочка, я наблюдала за ним из окон, стояла
в дверях комнат, где он сидел, не ведая обо мне.
Я тайком пригласила к себе фокусника, и его трюки помогали заполнить
время.
С Вазкором я не разговаривала сорок шесть дней.
И вот настало утро, когда я проснулась с чувством неразумного страха.
Кожа моя покрылась потом, ночная сорочка и маска для сна пропитались им.
Долгое время я лежала, пытаясь успокоиться, а потом уселась на постели,
чтобы подняться. Бледная комната накренилась, и казалось, что табун белых
лошадей нес ее, словно колесницу вокруг и вокруг Скоры - моей постели. Я
снова легла, и все тело у меня ныло и дрожало. Тогда я поняла, что
заболела, и не могла понять отчего. Мое тело, такое сильное и
самоисцеляющееся, что пережило даже смерть, наконец предало меня,
поддавшись какой-то лихорадке от холодной погоды. У меня хватило ума
нажать резной цветок у постели для вызова женщин, но после этого я мало
что помню. Вроде бы собрались лекари, не смевшие прикоснуться ко мне и
предписавшие много одеял и жаровни вокруг постели, но это не принесло
никакой пользы. Помню, мельком видела Опарра, беспокойного и смущенного,
наблюдавшего за мной, полагала я, для гарантии, что я не буду в бреду
возводить какую-то клевету на Вазкора. Он был мне решительно ни к чему, и
я, наконец, заставила его понять, что не потерплю его присутствия рядом с
собой.
Казалось, только много месяцев спустя я начала медленно возвращаться
к самой себе. От меня мало что осталось. Кожа сделалась дряблой и
изношенной, как у старухи, и мысли путались в голове.
Потом, когда я лежала на подушках, словно высохший труп, женщины
запорхали, словно птицы, и исчезли, а рядом со мной стоял мой муж. С его
приходом голова моя, казалось, прояснилась. Он положил свою маску у
постели и был очень бледен. Мне на мгновение подумалось, что это от заботы
обо мне. Но это было глупо.
- Мне очень жаль, что ты больна, - сказал он серьезно и мягко.
- Я не знаю, сколько я проболела, - проговорила я, раздраженная, ибо
мне никто этого не сказал.
- Девять-десять дней, - сообщил он. - Я приходил и раньше, но ты меня
не узнавала.
По телу у меня внезапно пробежал холодок, и я спросила:
- Горожане знают, что их богиня больна?
- О, да, - тихо произнес он. - Знают.
Я со страхом заключила:
- И теперь они сомневаются, что она богиня, потому что она, как
всякая смертная, может заболеть.
- Нет, богиня, ты не права. Они волнуются от страха за тебя. Но
никаких сомнений нет и в помине. Опарр днем и ночью возглавляет всеобщие
молитвы за тебя. Женщины терзали себе волосы и грудь ради тебя, и каждое
утро отправляли на заклание черного быка.
- Какое бессмысленное разбазаривание, - пожалела я.
- Но теперь ты выздоравливаешь, - сказал он.
Я взяла его за руку, и, хотя увидела, что он чуть-чуть отпрянул, руки
он не высвободил, и я не отпускала его.
Должно быть, я уснула.
Через некоторое время - золотое пятно от светильника у меня на веках.
Я приоткрыла глаза, и он по-прежнему был тут, около меня. Хоть я еще как
следует не проснулась, мною овладело чувство уверенности и неотложности.
- Ты в опасности, - сказала я. - Ты должен исчезнуть. Они убьют тебя.
Мои глаза затуманились, и я не видела выражения его лица.
Он мягко сказал мне:
- Знаю.
- Исчезни сейчас же, исчезни, - прошептала я, слабо толкая его обеими
руками.
- Это не имеет значения, - отказался он, - я всю жизнь ждал этой
минуты.
Я беспомощно почувствовала, как сон увлекает меня на дно. Я боролась,
пытаясь удержать его, но не смогла этого добиться.
Я видела, как в темном коридоре он спокойно шел к пылающей, страшной
яркости. Я побежала за ним, призывая его вернуться, зовя его вновь и
вновь, но, похоже, не могла докричаться до него, он не оборачивался, он
продолжал идти, шагая так спокойно, свободно свесив руки по бокам, к
пожирающему свету.
Во дворце царил жуткий шум: рычал и топотал дикий зверь.
Я проснулась и села, выпрямившись, на золотом ложе. Было очень темно,
и шум гремел вокруг спальни. Внезапно сквозь окна сверкнула белая, как
лед, молния.
Гроза.
Теперь я различила отдельные звуки бушующего ветра, хлещущего
дождя-снега, молотящего кулака грома. В комнате никого не было;
светильники задуло. Все еще раздраженная из-за болезни, я нажала на резной
цветок. Но никто не явился.
Через некоторое время я вновь различила другие звуки, которые слышала
во сне и которые гроза заглушала. Крики и вопли, пронзительные крики
восторга или ужаса, чего именно, не определишь. Я вновь и вновь
безрезультатно нажимала на резной цветок. Наконец я вытащила себя из
постели и начала добираться до двойных дверей спальни. Дело это оказалось
небыстрым и трудоемким. Я не смела идти по открытому пространству пола,
который, казалось, ускользал из-под ног, а пробиралась, держась обеими
руками за стены. На темноту обрушилась еще одна пылающая вспышка молнии, а
затем сразу же еще одна, но на сей раз золотая, а не белая. Двери
распахнулись. В дверях много черных фигур, жрецов и жриц, а впереди всех
Опарр. Он поднял руки и громко крикнул своим храмовым голосом:
- Хвала и любовь! Богиня в безопасности! Уастис невредима!
Крик подхватывали вновь и вновь. Жрицы вбежали ко мне в спальню, и
