ки гоняют и хорошей, заветной лошади друг другу в жизнь не уступят. Их
все знают: этот брюхастый, что вся морда облуплена, это называется Бак-
шей Отучев, а худищий, что одни кости ходят, Чепкун Емгурчеев, - оба
злые охотники, и ты только смотри, что они за потеху сделают.
Я замолчал и смотрю: господа, которые за кобылицу торговались, уже
отступилися от нее и только глядят, а те два татарина друг дружку отпи-
хивают и все хана Джангара по рукам хлопают, а сами за кобылицу держатся
и все трясутся да кричат; один кричит:
- Я даю за нее, кроме монетов, еще пять голов (значить пять лошадей)
, - а другой вопит:
- Врет твоя мордам, я даю десять.
Бакшей Отучев кричит:
- Я даю пятнадцать голов.
А Чепкун Емгурчеев:
- Двадцать.
Бакшей:
- Двадцать пять.
А Чепкун:
- Тридцать.
А больше ни у того, ни у другого, видно, уже нет... Чепкун крикнул
тридцать, и Бакшей дает тоже только тридцать, а больше нет; но зато Чеп-
кун еще в придачу седло сулит, а Бакшей седло и халат, и Чепкун халат
скидает, больше опять друг друга им нечем одолевать. Чепкун крикнул:
"Слушай меня, хан Джангар: я домой приеду, я к тебе свою дочь пригоню",
- и Бакшей тоже дочь сулит, а больше опять друг друга нечем пересилить.
Тут вдруг вся татарва, кои тут это торговище зрели, заорали, загалдели
по-своему; их разнимают, чтобы до разорения друг друга не довели, тормо-
шат их, Чепкуна и Бакшея, в разные стороны, в бока их тычут, уговарива-
ют.
Я спрашиваю у соседа:
- Скажи, пожалуйста, что это такое у них теперь пошло?
- А вот видишь, - говорит, - этим князьям, которые их разнимают, им
Чепкуна с Бакшеем жалко, что они очень заторговались, так вот они их
разлучают, чтобы опомнились и как-нибудь друг дружке честью кобылицу ус-
тупили.
- Как же, - спрашиваю, - можно ли, чтобы они друг дружке ее уступили,
когда она обоим им так правится? Этого быть не может.
- Отчего же, - отвечает, - азиаты народ рассудительный и степенный:
они рассудят, что зачем напрасно имение терять, и хану Джангару дадут,
сколько он просит, а кому коня взять, с общего согласия наперепор пус-
тят.
Я любопытствую:
- Что же, мол, такое это значит: "наперепор".
А тот мне отвечает:
- Нечего спрашивать, смотри, это видеть надо, а оно сейчас начинает-
ся.
Смотрю я и вижу, что и Бакшей Отучев и Чепкун Емгурчеев оба будто
стишали и у тех своих татар-мировщиков вырываются и оба друг к другу
бросились, подбежали и по рукам бьют.
- Сгода! - дескать, поладили.
И тот то же самое отвечает:
- Сгода: поладили!
И оба враз с себя и халаты долой и бешметы и чевяки сбросили, ситце-
вые рубахи сняли, и в одних широких полосатых потищах остались, и плюх
один против другого, сели на землю, как курохтаны* степные, и сидят.
В первый раз мне этакое диво видеть доводилось, и я смотрю, что
дальше будет? А они друг дружке левые руки подали и крепко их держат,
ноги растопырили и ими друг дружке следами в следы уперлись и кричат:
"Подавай!"
Что такое они себе требуют "подавать", я не предвижу, но те, татар-
ва-то, из кучки отвечают:
- Сейчас, бачка, сейчас.
И вот вышел из этой кучки татарин старый, степенный такой, и держит в
руках две здоровые нагайки и сравнял их в руках и кажет всей публике и
Чепкуну с Бакшеем: "Глядите, - говорит, - обе штуки ровные".
- Ровные, - кричат татарва, - все мы видим, что благородно сделаны,
плети ровные! Пусть садятся и начинают.
А Бакшей и Чепкун так и рвутся, за нагайки хватаются.
Степенный татарин и говорит им: "подождите", и сам им эти нагайки по-
дал: одну Чепкуну, а другую Бакшею, да ладошками хлопает тихо, раз, два
и три... И только что он в третье хлопнул, как Бакшей стегнет изо всей
силы Чепкуна нагайкою через плечо по голой спине, а Чепкун таким самым
манером на ответ его. Да и пошли эдак один другого потчевать: в глаза
друг другу глядят, ноги в ноги следками упираются и левые руки крепко
жмут, а правыми с нагайками порются... Ух, как они знатно поролись! Один
хорошо черкнет, а другой еще лучше. Глаза-то у обоих даже выстолбенели,
и левые руки замерли, а ни тот, ни другой не сдается.
Я спрашиваю у моего знакомца:
- Что же это, мол, у них, стало быть, вроде как господа на дуэль, что
ли, выходят?
- Да, - отвечает, - тоже такой поединок, только это, - говорит, - не
насчет чести, а чтобы не расходоваться.
- И что же, - говорю, - они эдак могут друг друга долго сечь?
- А сколько им, - говорит, - похочется и сколько силы станет.
А те все хлещутся, а в народе за них спор пошел: одни говорят: "Чеп-
кун Бакшея перепорет", а другие спорят: "Бакшей Чепкуна перебьет", и ко-
му хочется, об заклад держат - те за Чепкуна, а те за Бакшея, кто на ко-
го больше надеется. Поглядят им с познанием в глаза и в зубы, и на спины
посмотрят, и по каким-то приметам понимают, кто надежнее, за того и дер-
жат. Человек, с которым я тут разговаривал, тоже из зрителей опытных был
и стал сначала за Бакшея держать, а потом говорит:
- Ах, квит, пропал мой двугривенный: Чепкун Бакшея собьет.
А я говорю:
- Почему то знать? Еще, мол, ничего не можно утвердить: оба еще ровно
сидят.
А тот мне отвечает:
- Сидят-то, - говорит, - они еще оба ровно, да не одна в них повадка.
- Что же, - говорю, - по моему мнению, Бакшей еще ярче стегает.
- А вот то, - отвечает, - и плохо. Нет, пропал за него мой двугривен-
ный: Чепкун его запорет.
"Что это, - думаю, - такое за диковина: как он непонятно, этот мой
знакомец, рассуждает? А ведь он же, размышляю, - должно быть, в этом де-
ле хорошо понимает практику, когда об заклад бьется!"
И стало мне, знаете, очень любопытно, и я и, этому знакомцу пристаю.
- Скажи, - говорю, - милый человек, отчего ты теперь за Бакшея опаса-
ешься?
А он говорит:
- Экой ты пригородник глупый! ты гляди, - говорит, - какая у Бакшея
спина.
Я гляжу: ничего, спина этакая хорошая, мужественная, большая и пух-
лая, как подушка.
- А видишь, - говорит, - как он бьет?
Гляжу, и вижу тоже, что бьет яростно, даже глаза на лоб выпялил, и
так его как ударит, так сразу до крови и режет.
- Ну, а теперь сообрази, как он нутрРм действует?
- Что же, мол, такое нутрРм? - я вижу одно, что сидит он прямо, и
весь рот открыл, и воздух в себя шибко забирает.
А мой знакомец и говорит;
- Вот это-то и худо: спина велика, по ней весь удар просторно ложит-
ся; шибко бьет, запыхается, а в открытый рот дышит, он у себя воздухом
все нутро пережжет.
- Что же, спрашиваю, - стало быть, Чепкун надежней?
- Непременно, - отвечает, - надежнее: видишь, он весь сухой, кости в
одной коже держатся, и спиночка у него как лопата коробленая, по ней ни
за что по всей удар не падет, а только местечками, а сам он, зри, как
Бакшея спрохвала поливает, не частит, а с повадочкой, и плеть сразу не
отхватывает, а под нею коже напухать дает. Вон она от этого, спина-то, у
Бакшея вся и вздулась и как котел посинела, а крови нет, и вся боль у
него теперь в теле стоит, а у Чепкуна на худой спине кожичка как на жа-
реном поросенке трещит, прорывается, и оттого у него вся боль кровью
сойдет, и он Бакшея запорет. Понимаешь ты это теперь?
- Теперь, - говорю, - понимаю, - и точно, тут я всю эту азиатскую
практику сразу понял и сильно ею заинтересовался: как в таком случае на-
до полезнее действовать?
- А еще самое главное, - указует мой знакомец, - замечай, - говорит,
- как этот проклятый Чепкун хорошо мордой такту соблюдает; видишь: стег-
нет и на ответ сам вытерпит и соразмерно глазами хлопнет, - это легче,
чем пялить глаза, как Бакшей пялит, и Чепкун зубы стиснул и губы прику-
сил, это тоже легче, оттого что в нем через эту замкнутость излишнего
горения внутри нет.
Я все эти его любопытные примеры на ум взял и сам вглядываюсь и в
Чепкуна и в Бакшея, и все мне стало и самому понятно, что Бакшей непре-
менно свалится, потому что у него уже и глазища совсем обостолопели и
губы веревочкой собрались и весь оскал открыли... И точно, глядим, Бак-
шей еще раз двадцать Чепкуна стеганул и все раз от разу слабее, да вдруг
бряк назад и левую Чепкунову руку выпустил, а своею правою все еще дви-
гает, как будто бьет, но уже без памяти, совсем в обмороке. Ну, тут мой
знакомый говорит: "Шабаш: пропал мой двугривенный". Тут все и татары за-
говорили, поздравляют Чепкуна, кричат:
- Ай, башка Чепкун Емгурчеев, ай, умнай башка - совсем пересек Бак-
шея, садись - теперь твоя кобыла.
И сам хан Джангар встал с кошмы и похаживает, а сам губами шлепает и
тоже говорит:
- Твоя, твоя, Чепкун, кобылица: садись, гони, на ней отдыхай.
Чепкун и встал: кровь струит по спине, а ничего виду болезни не дает,
положил кобылице на спину свой халат и бешмет, а сам на нее брюхом вски-
нулся и таким манером поехал, и мне опять скучно стало.
"Вот, - думаю, - все это уже и окончилось, и мне опять про свое поло-
жение в голову полезет", - а мне страх как не хотелось про это думать.
Но только, спасибо, мой тот знакомый человек говорит мне:
- Подожди, не уходи, тут непременно что-то еще будет.
Я говорю:
- Чему же еще быть? все кончено.
- Нет, - говорит, - не кончено, ты смотри, - говорит, - как хан Джан-
гар трубку жжет. Видишь, палит: это он непременно еще про себя что-ни-
будь думает, самое азиатское.
Ну, а я себе думаю: "Ах, если еще что будет в этом самом роде, то уже
было бы только кому за меня заложиться, а уже я не спущу!"
ГЛАВА ШЕСТАЯ
И что же вы изволите полагать? Все точно так и вышло, как мне жела-
лось: хан Джангар трубку палит, а на него из чищобы гонит еще татарчо-
нок, и уже этот не на такой кобылице, какую Чепкун с мировой у Бакшея
взял, а караковый жеребенок, какого и описать нельзя. Если вы видали
когда-нибудь, как по меже в хлебах птичка коростель бежит, - по-нашему,
по-орловски, дергач зовется: крыла он растопырит, а зад у него не как у
прочих птиц, не распространяется по воздуху, а вниз висит и ноги книзу
пустит, точно они ему не надобны, - настоящее, выходит, будто он едет по
воздуху. Вот и этот новый конь, на эту птицу подобно, точно не своей си-
лой несся.
Истинно не солгу скажу, что он даже не летел, а только земли за ним
сзади прибавлялось. Я этакой легкости сроду не видал и не знал, как сего
конька и ценить, на какие сокровища и кому его обречь, какому королеви-
чу, а уже тем паче никогда того не думал, чтобы этот конь мой стал.
- Как он ваш стал? - перебили рассказчика удивленные слушатели.
- Так-с, мой, по всем правам мой, но только на одну минуту, а каким
манером, извольте про это слушать, если угодно. Господа, по своему обык-
новению, начали и на эту лошадь торговаться, и мой ремонтер, которому я
дитя подарил, тоже встрял, а против них, точно ровня им, взялся татарин
Савакирей, этакой коротыш, небольшой, но крепкий, верченый, голова бри-
тая, словно точеная, и круглая, будто молодой кочешок крепенький, а рожа
как морковь красная, и весь он будто огородина какая здоровая и свежая.
Кричит: "Что, говорит, по-пустому карман терять нечего, клади кто хочет
деньги за руки, сколько хан просит, и давай со мною пороться, кому конь
достанется?"
Господам, разумеется, это не пристало, и они от этого сейчас в сторо-
ну; да и где им с этим татарином сечься, он бы, поганый, их всех пере-
бил. А у моего ремонтера тогда уже и денег-то не очень густо было, пото-
му он в Пензе опять в карты проигрался, а лошадь ему, я вижу, хочется.
Вот я его сзади дернул за рукав, да и говорю: так и так, мол, лишнего
сулить не надо, а что хан требует, то дайте, а я с Савакиреем сяду потя-
гаться на мировую. Он было не хотел, но я упросил, говорю:
"Сделайте такую милость: мне хочется".
Ну, так и сделали.
