били морду. Последний раз это случилось в гостях у Ключниковых.
Отметина еще красовалась на его честном партийном лице. Добавки
Ираклий Давыдович не хотел. И тогда он невероятным усилием воли
запустил в душе некий механизм: пришли в движение мозговые
извилины, кровь бешено понеслась по аорте -- еще мгновение и...
-- Я потерял партийный билет.
...В кабинете старшего следователя по особо важным делам
прогремел взрыв. Бронзовый бюст Железного Феликса развернулся
на своем постаменте и сурово сдвинул брови. Чекистский плакат в
кабинете Ишаченко дал крен. Задребезжали мутные оконные стекла.
Стояк вешалки подпрыгнул на месте, а за дверью тетя Паша
выронила из рук швабру. Только несгораемый шкаф остался
невозмутим, а со стороны орехового шкафа в наступившей
умопомрачительной тишине слышался шелест падающей бумаги.
Если бы сейчас ответработнику исполкома товарищу
Суржанскому сообщили, что Земля сошла c орбиты и врезалась в
толстый шар Солнца, он сказал бы: "Ну и что? И не такое бывает!
А вот я..." Было страшно. Серый в крапинку пол уходил из-под
ног. Ужас заморозил сознание первого немешаевского
беспартбилетника и вырвал из его партийной души... истерический
смех. Смех был сильный, хриплый.
-- Ах, ты еще и ржать, контра?! -- дошло до помутненного
сознания Ираклия Давыдовича.
Смех прекратился так же вдруг, как и начался. Вырвавшийся
было ужас возвратился, как джин, вовнутрь.
-- Я же сам пришел, сам, понимаете? -- проговорил Ираклий
Давыдович, дрожа всем телом. -- Какая же я контра? Понимаете, в
среду утром...
Тут из кармана следователя свободной птахой выпорхнула
фига.
-- Это я уже слышал! -- вспыхнул капитан. -- А ну молчать!
А может ты не просто контра, -- предположил он, -- а
притаившийся враг народа? Или того хуже -- наймит Антанты? А?
Вот где надо разобраться... И хорошенько надо разобраться.
-- Вы же помните, -- захлебываясь в страхе, прошептал
Ираклий Давыдович, -- тогда еще снег шел. Ведь так? Так.
-- А ну -- молчать! -- крикнул чекист так, что в жилах у
наймита Антанты застыла кровь. -- Хватит мне тут!..
Из возникшей возле орехового шкафа бумажной кучи он взял
листок c надписью: "Протокол допроса".
-- Ну, сволота контрреволюционная, начнем. Фамилия?
Альберт Карлович вновь закурил, а Ираклия Давыдовича
передернуло. Он попробовал приоткрыть дрожащий рот, но губы
были, словно приклеенные и вместо того, чтобы дать волю
рашпильному языку, держали его в неволе. Уши заложило и они
начали еле заметно вращаться.
-- Фамилия, -- громко повторил грозный следователь.
-- Суржанский я... -- губы неожиданно расклеились и так же
быстро сомкнулись.
-- Созна-аешься! -- c уверенностью прошипел следователь.
-- Не такие кололись. Имя, отчество.
-- Ираклий Давыдович, -- выдавили побледневшие губы.
Партийная совесть поджала хвост и предательски
безмолствовала.
-- Социальное положение?
Пошла стандартная процедура допроса, общая для всех
округов страны c территориально-милицейскими формированиями.
Гражданин Суржанский быстро освоился и отвечал на вопросы
следователя более уверенно. Простые человеческие чувства вновь
соединились c партответственной душой, насквозь пропитанной
последними решениями немешаевского партактива.
Дойдя до "Есть ли родственники за границей?", следователь
отложил в сторону ручку. "А к чему все эти формальности? --
подумал он. -- Все равно этот тип -- участник меньшевистского
заговора. Очень кстати..."
-- Слушай сюда, контра, -- сказал он. -- Если ты мне
сейчас не скажешь, кому, когда, где, при каких обстоятельствах
и за сколько продал самое святое, что тебе доверила партия, я
из-под твоей вражьей шкуры все повытаскиваю и твоим дружкам,
антантским собакам, скормлю. Ты понял, ишак подорванный?
Ираклий Давыдович покорно кивнул и изобразил на своем лице
полное понимание.
-- Кому, оленевод твою мать, партийный билет продал? --
еще раз спросил следователь и, достав из кобуры револьвер
системы Смит и Вессон, почесал им затылок.
-- Клянусь честью, я не продавал! Я не продавал, гражданин
следователь, слово коммуниста... Понимаете, в среду утром, вы
помните, тогда еще снег шел, такой большой снег, мокрый, билет
у меня был. Я помню, был. Ведь так? Так.
-- Ты что мне тут горбатого к стенке лепишь?
-- Я не леплю, товарищ следователь.
-- Как же не лепишь, когда лепишь?
-- Понимаете, в среду утром...
-- Нет, этот оленевод меня запарил!
-- ...вы помните, тогда еще снег шел, такой большой снег,
мокрый...
-- Видимо ты, волчина контрреволюционная, так ничего и не
понял. Ну что ж, придется чистить харю!
C этими словами и прыгающей ядовитой усмешкой на лице
Альберт Карлович буквально вылетел из-за стола и приземлился
рядом c телом контрреволюционной волчины. Тут он вытащил из
кобуры револьвер, крутанул пару раз вокруг пальца и начал
трясти оружием перед потной физиономией Суржанского.
"Будет бить!" -- сообразил Ираклий Давыдович и зажмурил
глаза.
Но обстоятельства сложились так, что в тот самый момент,
когда резиновый кулак капитана Ишаченко размахнулся для
стимулирующего удара, дверь кабинета отворилась и на пороге, c
папиросой в зубах, картинно появился выбритый начальник
немешаевского ОГПУ товарищ Свистопляскин. Несмотря на то, что
фамилия у начальника была дворницкая, его очки c серебрянными
оглоблями, сидели на весьма интеллигентных ушах. Весь его вид
как бы говорил: "Я ни разу в жизни не бил человека. А те, кого
бил, ну разве это были люди?"
-- Ты подготовил докладную записку? -- спросил начальник
управления.
Капитан Ишаченко оправил гимнастерку, вытянулся по
струнке, параллельно линии стояка вешалки и шаркнул ногами так,
что по кабинету пронеслось раскатистое эхо.
-- Никак нет, Роман Брониславович, я...
-- Пора бы уже заканчивать, Альберт. -- Начальник
управления затянулся папироской. -- Сам понимаешь, c этими
кооперативщиками пора кончать. А чего тянуть? Дело ясное... Что
тут у тебя? Товарищ Суржанский, вы к нам?
-- Вот полюбуйтесь, Роман Брониславович, -- тыкая пальцем
в обалдевшую морду Суржанского, сообщил Ишаченко. -- Вражина.
Продал Антанте билет партийный.
-- Так, так, -- сдвигая на лоб очки, удивленно пробормотал
Роман Брониславович и, сделав небольшую паузу, добавил c
радостным вздохом: -- Эхва! Очередную, значит,
контрреволюционную сволочь поймали. И когда ж вы, гады,
успокоитесь? А? Ведь бесполезно же. Бесполезно. Сколько вас в
СЛОН, на Вишеру поотправляли... Ан нет, все равно лезут,
вредят.
-- Так точно, товарищ начальник, вредят, -- вздохнув,
сказал капитан. -- Факт на лицо!
-- Очень мило! Нормальный ход! -- скрипуче тявкнул
начальник. -- Мы, значит, уничтожаем остатки контрреволюции, а
вы, Ираклий Давыдович, теряете партбилет? Очень мило!
Нормальный ход!
Ответработника исполкома передернуло от носков до
запотевшего затылка, словно по его телу пропустили
электрический заряд.
-- Товарищи, я же ведь сам пришел, сам, -- взмолился
партиец, -- вы поймите, что в среду ут...
Но окриком "Засохни, плесень!" Альберт Карлович не дал ему
договорить. Повернувшись к начальнику управления, капитан
подробно изложил результаты проведенного им дознания.
Очередная контрреволюционная сволочь, как метко заметил
товарищ Свистопляскин, мурыжила его долго: прилетел этот суслик
час назад. Но кое-что выяснить удалось. Да, пришел этот тип
сам, еще бы ему не прийти. Органы все равно бы вычислили. И не
таких вычисляли. Да, работает, точнее, работал в исполкоме. Да,
потерял партбилет между продуктовой лавкой и трамваем, или
наоборот. Точных сведений он не дает. В горкоме партии билет
был. И в среду утром, когда шел снег, был. И вообще, этот
Суржанский -- подозрительная личность, так как толком ничего
сказать не может. Контра, она и в Африке контра. И вот уже
битый час он капает на мозги органам. Признаваться не желает.
Показания дает путанные. Объсняет сумбурно. А сам пришел --
тоже неплохо. И итог ясен: этот оленевод, его мать, ни в какие
ворота не лезет...
-- Постой, постой. -- Свистопляскин самодовольно
улыбнулся. -- Тут c кондачка решать не стоит... Правильно
говоришь, что контра, она и в Африке контра. Тут попахивает
контрреволюционной гарью. Не иначе. -- Роман Брониславович
спокойно подошел к беспартбилетнику и жадно вдохнул воздух. --
Точно, -- убедился он, -- несет контрой. В общем так, Альберт,
бросай насосолопаточный мусор к чертям собачьим и занимайся
только этим вот субчиком. Тут пахнет контрой, точно тебе
говорю.
-- Есть! -- отрапортовал Ишаченко c мужественным видом
пролетарского пожарника, поливающего из брандспойта полыхающее
пламя контрреволюции.
Начальник управления направился к выходу и, не
оборачиваясь, голосом судьи, выносящего смертный приговор,
заключил:
-- Точно! от этого эхинококка контрой прет! c кондачка
решать не стоит! так, что действуй. Действуй, но помни: что
сила следователя -- в его спокойствии, то есть руки распускай,
но в меру. Понимать надо!
Следователь Ишаченко спокойно подошел к столу, включил
штепсельную лампу и направил ее свет прямо в контрреволюционную
морду Ираклия Давыдовича. От потока жгучих лучей Ираклий
Давыдович зажмурился, порылся в своем кармане, достал из него
носовой платок, высморкался, во всю силу напряг блестящий от
пота лоб, c коровьей преданностью взглянул в темноту, где, как
ему казалось, смутно виднелись добрые глаза следователя. Но
владелец этих глаз не оценил коровьей преданности и, подойдя к
контре, нанес свой коронный справедливый удар.
На средневековой итальянской гравюре появились новые
подробности. Ираклий Давыдович взвыл, и коровья преданность
быстро сменилась собачьим страхом.
Второй удар был похож на первый, но коронным не был.
-- Ноги c корнем вырву, контра! -- пообещал следователь.
-- Кому продал святыню нашей партии? Я же все знаю, факт
налицо!
-- Я...
-- А ну-ка, стаканила, высовывай свое жало! Где билет?
-- Я...
-- Билет, спрашиваю, где?
-- Я...
-- Базар фильтруй, контрик! Кому продал святыню?
Контра хрипела, как загнанный конь.
-- Товарищ следователь, я не виноват, понимаете, в среду
утром...
-- Когда шел снег... -- ехидничал Ишаченко, поигрывая
пальцами. -- Ты мне тут горбатого не лепи. Где билет?
Убитая горем контра продолжала яростно хрипеть. Губы
дрожали, как у мальчика-гимназиста перед отдиранием розгами.
-- Ты хоть понимаешь, эфиоп твою мать, во что ты ввязался?
Страна доверила тебе ответственный пост. А ты предал и страну,
и пост, и народ и партию едино!...
-- Я...
-- И это в то время, когда недремлющее око империализма
старается задушить своим игом советскую республику. Но страна
отвечает социалистическим наступлением по всем фронтам: на
острие культурной революции и индустриализации вступают в строй
Кузнецкий и Магнитогорский металлургические комбинаты,
челябинский завод ферросплавов. Как можно потерять партийный
билет в такое время? А? Я вас спрашиваю?
-- Я...
-- Партийный билет -- это не какая-нибудь ерунда.
Партбилет -- это лицо партийца, это честь партийца, и я бы
добавил, это совесть партийца. А вы? Заладили: "Между трамваем
и лавкой, между лавкой и трамваем!" Вы потеряли не просто
книжку, гражданин Суржанский. Потеря партбилета -- это потеря
