-воистину никаких! - следов. Вполне возможно, что в эти миллионы лет
поочередно возникали и гибли формы пражизни, совершенно отличные как от
современных, так и от древнейших ископаемых. Быть может, многократно
возникали большие, почти живые конгломераты, развивались некоторое время
(продолжавшееся, наверное, опять-таки миллионы лет) и лишь на последующих
этапах борьбы за существование подвергались безжалостному вытеснению из
своих экологических ниш более приспособленными, то есть более
универсальными образованиями. Это означало бы теоретически возможное, даже
правдоподобное начальное многообразие и разветвленность путей, на которые
вступала самоорганизующаяся материя, и непрерывное истребление, заменяющее
разум, который спланировал бы конечную универсальность. И количество
конструкций, подвергшихся уничтожению, вероятно, в тысячи раз превосходило
горстку тех, которые победоносно вышли из всех испытаний.
Конструкторские методы технологической эволюции совершенно иные.
Образно говоря. Природа должна была заложить в биологическом материале все
потенциальные возможности, реализованные значительно позже, тогда как
человек развивал свою технологию, отбрасывая одни ее формы, чтобы перейти
к другим. Будучи относительно свободным в выборе строительного материала,
имея в своем распоряжении высокие и низкие температуры, металлы и
минералы, газы, жидкости и твердые тела, человек мог на первый взгляд
совершить больше, чем Эволюция, обреченная всегда иметь дело с тем, что ей
дано: с тепловатыми водными растворами, с клейкими соединениями, со
сравнительно скудным набором "кирпичиков", плававших в архейских морях и
океанах. Но Эволюция сумела "выжать" из столь ограниченного исходного
материала буквально все, что было возможно. В результате "технология"
живой материи по сей день побивает нашу, человеческую, инженерную
технологию, поддерживаемую всеми ресурсами коллективно добытого
теоретического знания. Иначе говоря, универсальность наших технологий
минимальна. До сих пор техническая эволюция двигалась в направлении, как
бы обратном биологической, создавая исключительно устройства узкой
специализации. Прообразом для большинства орудий была человеческая рука,
причем всякий раз - лишь одно ее движение или усилие: клещи, сверло,
молоток имитируют соответственно сжимающиеся пальцы, вытянутый палец,
вращаемый вокруг своей оси благодаря движениям в запястном и локтевом
суставах, и, наконец, кулак. Так называемые универсальные станки тоже ведь
по существу являются узкоспециализированными устройствами. Даже
фабрики-автоматы, появляющиеся только сейчас, лишены пластичности,
характерной для поведения живых организмов. Достижение, универсальности
лежит, по-видимому, на пути дальнейшего развития теории самоорганизующихся
систем, способных к приспособительному самопрограммированию;
функциональное сходство таких систем с человеком не является, конечно,
случайным.
Вершина этого пути вовсе не состоит (как думают некоторые) в
"повторении" конструкции человека или других живых организмов с помощью
электрической "механики" цифровых машин. Пока что "технология" жизни
опережает нас на большую дистанцию; мы должны догнать ее не для того,
чтобы слепо подражать достижениям жизни, а для того, чтобы пойти дальше
Природы, совершенство которой только кажется недостижимым.
3. Особая глава эволюционной методологии рассматривает отношение
теории к практике, абстрактного знания к осуществленным технологиям. В
биоэволюции это отношение, естественно, отсутствует, поскольку, ясное
дело, природа "не ведает, что творит": она просто реализует то, что
возможно, то, что само собой вытекает из данных материальных условий.
Человеку нелегко согласиться с таким положением дел хотя бы потому, что он
сам принадлежит к числу этих "нечаянных", "непредусмотренных" отпрысков
матери Природы.
Фактически это даже не глава, а целая огромная библиотека. Попытки
кратко пересказать ее содержание кажутся безнадежными. Угрожающая лавина
материала заставляет нас быть особенно лаконичными. Первобытные технологи
не располагали никакой теорией, в частности потому, что люди вообще не
подозревали о возможности чего-то подобного. На протяжении тысячелетий
теория развивалась без участия эксперимента, формируясь на основе
магического мышления, которое является своеобразной формой мышления
индуктивного, только используемого ложным образом. Предшественником
индукции у животных был условный рефлекс, то есть реакция, идущая по схеме
"если А, то В". Разумеется, и такому рефлексу, и магии должно
предшествовать наблюдение. Зачастую случалось, что правильные
технологические приемы противоречили ложным теоретическим сведениям своего
времени; тогда выстраивали цепочку псевдообъяснений, целью которых было
согласовать теорию с практикой (например, тот факт, что насосы не
поднимали воду выше чем на 10 метров, "объясняли" тем, что Природа боится
пустоты). Наука в ее современном понимании исследует законы природы, а
технология использует их для удовлетворения потребностей человека, в своей
основе таких же, как и во времена египетских фараонов. Одеть, накормить,
дать крышу над головой, переместить из одного места в другое, охранить нас
от болезней - вот задача технологии. Наука интересуется фактами об атомах,
молекулах, звездах, а не нами; во всяком случае, мы интересуем науку не
настолько, чтобы ее компасом служила непосредственная полезность
результатов. Заметим, что в древности "бескорыстие" теоретических
изысканий было более явным, чем сейчас. Опыт научил нас, что нет
бесполезной науки в самом что ни на есть прагматическом значении слова
"польза", потому что никогда не известно заранее, какая информация о
природе пригодится, более того, окажется необыкновенно нужной и важной.
Одна из самых "ненужных" отраслей ботаники - лихенология 1, занимающаяся
плесневыми грибами, - оказалась в буквальном смысле слова жизненно
необходимой после открытия пенициллина. В прежние времена
исследователи-идиографы 2, неутомимые собиратели фактов, классификаторы и
эмпирики, не смели и рассчитывать на подобный успех. Но ведь человек, это
создание, непрактичность которого временами может сравниться лишь с его
любопытством, заинтересовался количеством звезд и строением Космоса
раньше, чем теорией земледелия или строением собственного тела.
Кропотливый, поистине маниакальный труд собирателей и коллекционеров
наблюдений постепенно воздвиг огромное здание номотетических наук 3,
обобщающих факты в виде законов, относящихся к системам предметов и
явлений. До тех пор пока теория плетется в хвосте технологической
практики, конструкторская деятельность человека во многом напоминает
используемый эволюцией метод "проб и ошибок". Подобно тому как эволюция
"опробует" приспособительные силы животных и растений, создавая "головные
образцы" - мутанты, инженер исследует реальные возможности новых
изобретений, летающих устройств, транспортных средств, машин, часто
прибегая к созданию уменьшенных моделей. Именно такой метод эмпирического
отсева ложных решений и возобновлений конструкторских усилий сопутствовал
открытиям XIX века: лампочке с угольной нитью, фонографу, динамомашине
Эдисона, а еще раньше - локомотиву и пароходу.
Подобный прием привел к представлению об изобретателе как о человеке,
которому для достижения цели не нужно ничего, кроме искры божьей, здравого
смысла, терпения, клещей и молотка. Однако это расточительный метод; он
почти столь же расточителен, как и деятельность биоэволюции, эмпирические
приемы которой, отнимавшие миллионы лет, поглощали гекатомбы жертв, этих
"ложных решений" задачи о сохранении жизни, поставленной в новые условия.
Существеннейшей особенностью эмпирической эпохи в технологии было не
столько отсутствие теории, сколько ее вторичность. Сначала возникла
паровая машина, а потом термодинамика; сначала самолет, а потом теория
полета; сначала строили мосты, а потом научились их рассчитывать. Я бы
рискнул утверждать даже, что технологическая эмпирика стремится
развиваться до тех пор, пока это вообще возможно. Эдисон пытался изобрести
что-то вроде "атомного двигателя", но из этого ничего не вышло и не могло
выйти: методом "проб и ошибок" можно еще построить динамомашину, но
атомный реактор - никогда.
Эмпирическая технология-это, разумеется, не перепрыгивание наобум от
одного непродуманного эксперимента к другому. Изобретатель-практик всегда
имеет некую концепцию; точнее говоря, благодаря тому, что он или другие
успели сделать, изобретатель видит небольшой участок предстоящего пути.
Последовательность его действий регулируется обратной отрицательной связью
(неудача эксперимента свидетельствует - в каждом отдельном случае, - что
данный путь неверен); в результате, хотя его путь и зигзагообразен, он к
чему-то все-таки ведет, имеет определенное направление. Обретение теории
позволяет сделать внезапный скачок вперед. Во время последней мировой
войны немцы не имели теории полета сверхзвуковых баллистических ракет,
поэтому форма ракет "Фау" была разработана на основе эмпирических
испытаний (на уменьшенных моделях в аэродинамической трубе). Знакомство с
соответствующей формулой сделало бы, разумеется, постройку всех этих
моделей излишней.
Эволюция не обладает никаким "знанием", кроме "эмпирического",
содержащегося в генетической информационной записи. "Знание" это к тому же
двоякого рода. С одной стороны, оно очерчивает и предопределяет заранее
все возможности будущего организма ("врожденное знание" тканей о том, как
им надлежит действовать, чтобы протекали жизненные процессы, как должны
себя вести ткани и органы по отношению к другим тканям и органам и в то же
время как должен вести себя организм как целое по отношению к среде, - эта
последняя информация эквивалентна "инстинктам", защитным реакциям,
тропизмам и т.д.). С другой стороны, имеется "знание потенциальное", не
видовое, а индивидуальное, не предопределенное заранее, а приобретаемое в
процессе жизни индивидуума благодаря имеющемуся у организма нервному
устройству (мозгу). Первый тип знания эволюция способна до определенной
степени (но именно только до определенной степени) аккумулировать: ведь
строение современного млекопитающего отражает миллионы лет "опыта" Природы
по конструированию водных и наземных животных, которые ему предшествовали.
И в то же время несомненно, что эволюция зачастую "теряет" на своем пути
великолепные во многих отношениях решения биологических проблем. Поэтому
схема строения определенного животного или человека вовсе не является
некой суммой всех предшествовавших оптимальных решений. Нам недостает и
мускульной силы гориллы, и способностей к регенерации, которой обладают
пресмыкающиеся или так называемые "низшие" рыбы, и механизма постоянного
обновления зубов, которым отличаются грызуны, и такой универсальной
приспособленности к водной среде, которой обладают земноводные
млекопитающие. Не следует поэтому переоценивать "мудрость" биологической
эволюции, которая уже не раз заводила целые виды в тупик развития, которая
повторяла не только полезные решения, но столь же часто и ошибки, ведущие
к гибели. "Знание", которым обладает биоэволюция, - это эмпирическое
знание, связанное лишь с данным моментом; своим кажущимся совершенством
жизнь обязана гигантским безднам пространства и времени, которые она
