мучеников. Опознание правонарушителей доставляло биолиции немало
хлопот, поскольку, замеченные в умышленном извращенном страдании,
утверждали без зазрения совести, что стонали они как раз в упоении.
Глаубон покинул арену биотической жизни глубоко разочарованный,
убедившись в крахе своего великого плана.
Позже, на рубеже XXXI-XXXII столетий, разгорелась борьба
диадохов; планета распалась на провинции, население которых
телотворилось в соответствии с директивами местных властей. Это было
уже в эпоху постмонстролитической Контрреформации. От прежних столетий
остались скопища полуразвалившихся городов и эмбрионариев, резервации
(в которые лишь от случая к случаю наведывались летучие контрольные
патрули), опустевшие сексострады и иные реликты прошлого, которые кое-
где, хоть и в искалеченном виде, доживали свой век. Тетрадох Гламброн
установил цензуру генетических кодов, и некоторые виды генов попали
под запрет; однако нецензурные индивиды либо подкупали контрольные
органы, либо использовали в публичных местах биомаски и бутаформы;
хвосты приклеивали к спине пластырем или украдкой засовывали в штанину
и т.д. Все эти ухищрения были секретом полишинеля.
Пентадох Мармозель, действуя по принципу "divide et impera"
(Разделяй и властвуй (лат.)), в законодательном порядке увеличил число
разрешенных полов. При нем наряду с мужчиной и женщиной появились
двужчина, дваба и два вспомогательных пола - уложники и поддержанки.
Жизнь, особенно эротическая, при этом пентадохе усложнилась до
крайности. Вдобавок тайные организации свои собрания устраивали под
видом поощряемых властями шестерных (гексуальных) сношений, так что
проект пришлось урезать до минимума: до наших дней сохранились только
двужчина и дваба.
При гексадохах обычным делом стали телесные намеки, позволявшие
обойти хромосомную цензуру. Я видел изображения дихтонцев, у которых
ушные раковины переходили в небольшие лодыжки. Неизвестно было,
прядает подобный субъект ушами или же намекает своими движениями на
пинок под зад. В некоторых кругах ценился язык, законченный небольшим
копытцем. Правда, он был неудобен и ни на что не годился, но в этом-то
и выражался дух соматической независимости. Гурилла Хапсдор, слывший
либералом, позволил особо заслуженным гражданам иметь сверхнормативную
ногу; это было высоким отличием, а впоследствии добавочная нога,
утратив свой пешеходный характер, стала всего лишь символом
занимаемого поста; высшие чиновники имели до девяти ног; благодаря
этому ранг дихтонца сразу был виден даже в бане.
В годы правления сурового Рондра Ишиолиса выдача разрешений на
дополнительный телесный метраж была приостановлена, а у виновных в
нарушении закона даже конфисковывали ноги; Ишиолис, по слухам, хотел
вообще упразднить все конечности и органы, кроме жизненно необходимых,
а также ввести микроминиатюризацию, так как площадь строящихся квартир
все сокращалась; но Бгхиз Гварндль, правивший после него, отменил эти
директивы и допустил хвост под предлогом, что его кисточкой можно
подметать пол.
Потом, при Гонде Гурве, появились так называемые нижние
уклонисты, которые множили число конечностей нелегально; а на
следующей стадии, когда власть еще более ужесточилась, опять появились
или, скорее, попрятались языконогти и прочие бунтарские органеллы. Эти
социальные колебания все еще продолжались, когда я прибыл на Дихтонию.
То, чего никак не удалось бы осуществить во плоти, изображалось в
порнобиолитературе - нелегальных, строго запрещенных изданиях; в
монастырской библиотеке их было хоть пруд пруди. Я пролистал,
например, манифест, призывающий к созданию головотопа, который ходил
бы на голове; а плод фантазии другого анонимного автора, аэротик,
должен был парить в воздухе на воздушной подушке.
Познакомившись в общих чертах с планетарной историей, я взялся за
текущую научную литературу; центром проектно-исследовательских работ
является теперь КОСТОПРАВ (Комитет по Стандартизации Органо-
Психических Разработок и Выкроек). Благодаря любезности отца
библиотекаря я мог ознакомиться с самыми последними исследованиями
этого органа. Так, например, инженер-телостроитель Дергард Мних
разработал образец под рабочим названием пантелист, или вездельник.
Проф. д-р инж. маг. Дбанд Рабор, руководитель большого
исследовательского коллектива, работает над смелым, хотя и спорным
проектом так называемого связунчика, который должен стать воплощением
понятия "связь" в трех смыслах: почтовом, любовном и вилки с бутылкой.
Я также смог ознакомиться с перспективно-футурологическими работами
дихтонских телологов; мне показалось, что в целом телостроение зашло в
тупик, хотя конструкторы пытаются покончить с застоем; статья
директора КОСТОПРАВА проф. Иоахама Грауза в ежемесячнике "Голос тела"
заканчивалась словами: "Как можно не перетеляться, если можно
перетеляться?"
Эти упорные штудии настолько утомили меня, что, сдав в библиотеку
последнюю стопку прочитанных книг, я целую неделю ничего не делал, а
только загорал в мебельной роще.
Я спрашивал настоятеля, что он думает о биотической ситуации. По
его мнению, для дихтонцев уже нет возврата к человеческому облику -
слишком далеко они от него отошли: в результате многовековой
идеологической обработки этот облик вызывает в них такое предубеждение
и такое всеобщее отвращение, что даже им, роботам, появляясь прилюдно,
приходится закрывать себя целиком. Тогда я спросил (после ужина мы
были одни в трапезной), какой, собственно, смысл имеет в подобной
цивилизации монашеское служение и вера?
В голосе настоятеля я ощутил улыбку.
- Я ждал этого вопроса, - сказал он. - Я отвечу на него дважды,
сначала попросту, потом более тонко. Если попросту, дуизм - это
"надвое бабка гадала". Ибо Бог есть тайна до такой степени, что нельзя
быть совершенно уверенным даже в самом его бытии. Либо он существует,
либо нет; отсюда название нашей веры. А теперь еще раз, но глубже: Бог
Достоверный не есть совершенная тайна, коль скоро по крайней мере на
том его можно поймать (а тем самым и ограничить), что Он существует.
Его гарантированное бытие было бы оазисом, местом успокоения, лености
духа, и потому-то в трудах по истории религии ты видишь прежде всего
многовековое, неустанное, до крайности напряженное, доходящее до
безумия усилие мысли,, которая вечно громоздила один на другой
аргументы и доказательства его существования и вечно рассыпающуюся
постройку возводила из руин и обломков заново. Мы не утруждали тебя
изучением наших теологических книг, но если бы ты в них заглянул, то
увидел бы дальнейшие стадии естественной эволюции веры, еще незнакомые
более молодым цивилизациям. Догматическая фаза не обрывается вдруг, но
переходит из состояния замкнутости в состояние открытости, когда, на
диалектический лад, после догмата о непогрешимости главы Церкви
провозглашается новый догмат - неизбежной недостоверности любых
суждений по вопросам веры. Этот догмат гласит: "Все, что можно
помыслить ЗДЕСЬ, никак не соотносится с тем, что пребывает ТАМ".
Уровень абстракции уходит все выше и выше: заметь, что дистанция между
Богом и разумом с течением времени возрастает - везде и всегда!
Прежде, в древних откровениях, Господь постоянно вмешивался во
все: хороших живьем забирал на небо, плохих поливал серой, сидел за
первым попавшимся кустом - и лишь потом начал отдаляться, утрачивать
наглядность, человекообразие, бородатость; исчезли школьные пособия в
виде чудес, эффектные учебные опыты - такие, как переселение бесов в
свиней и ангельские инспекции, - словом, вера обходилась уже без
ярмарочной метафизики; из области чувств она переходила в сферу
абстракции. Но и тогда не было недостатка в доказательствах Его
существования, формулируемых на языке санкторной алгебры или какой-
нибудь еще более элитарной герменевтики. В конечном счете процесс
абстрагирования достигает вершины, на которой объявляют о смерти Бога,
взамен обретая стальной, леденящий и жутковатый покой, - тот самый,
что становится уделом живых, навсегда оставленных теми, кого они
любили больше всего.
Манифест о смерти Бога оказывается поэтому новым маневром,
который должен избавить нас - хотя и к нашему ужасу - от
метафизических хлопот. Мы одни, и будем делать, что захотим, или то, к
чему ведут нас очередные открытия. Так вот: дуизм пошел еще дальше; в
нем ты веруешь, сомневаясь, и сомневаешься, веруя; но и это состояние
не может быть окончательным. Согласно некоторым отцам прогнозитам,
эволюции и революции, то есть обороты и перевороты вер, не протекают
одинаково в целом космосе, и есть весьма могущественные и великие
цивилизации, которые пробуют всю Космогонию обернуть антигосподней
провокацией. Согласно этой догадке, есть где-то на звездах народы, что
пытаются прервать ужасное молчание Бога, угрожая Ему КОСМОЦИДОМ и тем
самым бросая Ему вызов: им нужно, чтобы вся Вселенная стянулась в одну
точку и сама себя сожгла в пламени этой последней судороги; можно
сказать, что низвержением Господня творения они пытаются заставить
Господа хоть как-то заявить о себе; и пусть мы не знаем об этом ничего
достоверного, психологически подобный замысел представляется мне
возможным. Но вместе с тем и напрасным, ибо устраивать, вооружаясь
антиматерией, крестовые походы на Господа Бога - не слишком удачный
способ до Него достучаться.
Я не мог удержаться от замечания, что дуизм, похоже, либо
совпадает с агностицизмом или "не до конца уверенным в себе атеизмом",
либо он - вечное колебание между двумя полюсами: "есть" и "нет". Но
если в нем имеется хоть крупица веры в Бога, то чему служит мона
стырская жизнь? Кому хоть что-нибудь дает это сидение в катакомбах?
- Слишком много вопросов сразу! - произнес отец Дарг. - Подожди.
А что нам, по-твоему, следовало бы делать?
- То есть как это? Ну, хотя бы миссионерствовать...
- Значит, ты так ничего и не понял! Ты и ныне далек от меня, как
при первой нашей встрече! - сказал настоятель с глубокой грустью.- Ты
полагаешь, нам следовало бы заняться проповедничеством?
Миссионерством? Обращением в нашу веру?
- А разве вы, отец, думаете иначе? Как же так? Разве не таково во
все времена ваше призвание? - удивился я.
- На Дихтонии, - произнес настоятель, - возможен миллион вещей, о
которых ты и не подозреваешь. У нас без труда можно стереть содержимое
индивидуальной памяти и опустевший разум заполнить новой,
синтетической памятью, так что подвергнутому этой операции будет
казаться, будто он пережил то, чего никогда не было, и ощущал то, чего
никогда не ощущал, - словом, можно сделать его Кем-то Иным, чем он был
раньше. Можно переделывать характер и личность, то есть преображать
сластолюбивых насильников в кротких самаритян и наоборот; атеистов - в
святых, аскетов - в беспутников; можно оглуплять мудрецов, а глупцов
делать гениями; пойми, что все это очень легко и ничто МАТЕРИАЛЬНОЕ не
препятствует таким переделкам. А теперь призадумайся хорошенько над
тем, что я тебе скажу.
Доводам наших проповедников поддается даже твердокаменный атеист.
Допустим, такие апостолы-златоусты обратят в нашу веру сколько-то
посторонних. В конечном результате этой миссии изменится сознание тех,
кто раньше не верил, и они уверуют. Это очевидно, не так ли? Я
согласился.
- Превосходно. А теперь учти, что эти люди изменят свои убеждения
в вопросах веры, потому что мы, снабжая их информацией посредством
