вдохновенных слов и ораторских жестов, определенным образом перестроим
их мозги. Однако того же конечного результата - внедрения в мозги
истовой веры и влечения к Господу - можно достичь в миллион раз
быстрей и надежней, применяя подобранную гамму биотических средств.
Так зачем же, имея к своим услугам столь современные средства,
миссионерствовать старомодным внушением, проповедями, речами и
лекциями?
- Да неужели вы это серьезно! - воскликнул я. - Ведь это было бы
безнравственно!
Настоятель пожал плечами.
- Ты говоришь так, потому что ты - дитя другой эпохи. Ты, верно,
думаешь, будто мы действовали бы хитростью и обезволиванием, то есть
при помощи "криптомиссионерской" тактики, тайком рассеивая какие-
нибудь химикаты либо обрабатывая умы какими-нибудь волнами или
колебаниями. Но это вовсе не так! Когда-то у нас велись диспуты
верующих с неверующими, на которых единственным средством,
единственным оружием была словесная мощь доводов обеих сторон (я
оставляю в стороне "диспуты", в которых аргументом был кол, костер или
плаха). Ныне подобный диспут велся бы при помощи технических средств
аргументации. Мы бы действовали орудиями обращения, а закоренелые
оппоненты контратаковали бы средствами, долженствующими переделать нас
по их образцу или, по крайней мере, обеспечить им невосприимчивость к
нашим миссионерским приемам. Шансы обеих сторон на выигрыш зависели бы
от эффективности технических средств, так же как некогда шансы на
победу в диспуте зависели от эффективности словесной аргументации. Ибо
обращать неверующих - значит передавать информацию, заставляющую
уверовать.
- И все же, - упорствовал я, - это было бы не настоящее
обращение! Ведь препарат, возбуждающий жажду веры и алкание Бога,
фальсифицирует сознание: он не взывает к свободе разума, но принуждает
его и насилует!
- Ты забываешь, кому и где говоришь это, - отвечал настоятель. -
Уже шестьсот лет как у нас нет ничего похожего на "естественное"
сознание. А значит, нет и возможности отличить навязанную мысль от
естественной, поскольку теперь уже незачем тайком навязывать какие бы
то ни было убеждения. Навязывают нечто более раннее и вместе с тем
окончательное - то есть мозг!
- Но даже этот навязанный мозг обладает нормальной логикой! -
возразил я.
- Верно. Однако приравнивать прежние диспуты о Боге к нынешним
было бы неправомерно лишь в том случае, если бы в пользу веры имелась
логически неопровержимая аргументация, заставляющая разум принять
конечный результат столь же непререкаемо, как это делает математика.
Но, согласно нашей теодицее, такой аргументации быть не может. И
потому история верований знает отступничества и ереси, но в истории
математики ничего подобного мы не видим; нет и не было математиков,
которые отказывались бы признать, что имеется один только способ
прибавить единицу к единице и что результатом такого сложения будет
число два. Но Бога математически не докажешь. Расскажу тебе о том, что
случилось двести лет назад.
Некий отец компьютер вступил в спор с неверующим компьютером.
Этот последний, будучи новейшей моделью, располагал средствами
информационного воздействия, неизвестными нашему клирику; он выслушал
его аргументацию и сказал: "Ты меня проинформировал, а теперь я
проинформирую тебя, что не займет и миллионной доли секунды;
преображение наступит немедля - но не Господне!" После чего
дистанционно и молниеносно проинформировал нашего отца так, что тот
веру утратил! Что скажешь?
- Ну, если и это не было насилием над природой, то просто не
знаю! - воскликнул я. - У нас это зовется манипуляцией сознанием.
- Манипулировать сознанием, - промолвил отец Дарг, - значит
связывать дух незримыми путами подобно тому, как можно связывать тело
видимым образом. Мысль подобна писанию от руки, а манипулировать ею -
значит водить пишущей рукою так, чтобы она выписывала иные знаки. Это,
конечно, насилие! Но тот компьютер действовал по-другому. Любое
заключение исходит из каких-то данных, а убеждать оппонента - значит
при помощи произносимых слов переставлять данные в его уме. Именно это
и совершил тот компьютер, только без всяких речей. Формально он сделал
то же самое, что и прежний, обычный дискутант, но иными средствами
коммуникации. Он мог поступить так, потому что благодаря своим
способностям видел ум оппонента насквозь. Представь себе, что один
шахматист видит лишь доску с фигурами, а другой, сверх того,
прозревает еще мысли противника. Он победит его наверняка, не совершая
над ним никакого насилия. Как ты думаешь, что мы сделали с нашим
братом, когда он вернулся к нам?
- Наверно, вы сделали так, чтобы он снова уверовал... -
неуверенно отозвался я.
- Нет, поскольку он не давал согласия. Так что мы не могли этого
сделать.
- Теперь я уже ничего не понимаю! Ведь вы поступили бы в точности
так же, как и его противник, только наоборот!
- Да нет же. Уже нет, ибо наш бывший брат не желал новых
диспутов. Понятие "диспут" изменилось и значительно расширилось,
понимаешь? Тот, кто соглашается ныне на диспут, должен быть готов не
только к словесным атакам. Наш брат проявил, увы, печальное неведение
и наивность; а ведь он мог бы поостеречься, ибо тот заранее
предупреждал о своем перевесе; но у него в голове не помещалось, что
его неколебимая вера может перед чем-либо не устоять. Теоретически
имеется выход из этой эскалационной ловушки: нужно изготовить разум,
способный учесть ВСЕ сочетания ВСЕХ ВОЗМОЖНЫХ данных; но так как их
множество обладает бесконечной мощностью, лишь бесконечному разуму
было бы по силам обрести метафизическую достоверность. Такого разума
нельзя построить наверняка. Как бы мы ни старались, мы строим нечто
конечное, а если и есть бесконечный компьютер, то единственно Он.
Так что на новом уровне цивилизации спор о Всевышнем не только
может, но и должен вестись при помощи новых техник - если его вообще
желают вести. Ибо информационное оружие по ОБЕ СТОРОНЫ изменилось
ОДИНАКОВО, и положение борющихся в таком случае симметрично, а потому
тождественно положению участников средневековых диспутов. Это новое
миссионерство можно признать безнравственным лишь в том случае, если
признать безнравственным обращение язычников в древности или споры
прежних теологов с атеистами. Всякий иной способ миссионерского
служения уже невозможен, поскольку тот, кто ныне хотел бы уверовать,
уверует наверняка, а тот, кто обладает верой и желает ее утратить,
наверняка утратит ее - при помощи соответствующих процедур.
- Но тогда, в свою очередь, можно было бы воздействовать на орган
воли, внушая желание верить?
- Так оно и есть. Как ты знаешь, некогда было сказано, что Бог на
стороне больших батальонов. Теперь, согласно принципу техногенных
крестовых походов, он оказался бы на стороне более мощных
веровнушающих аппаратов; но мы не считаем, будто нам следовало
втянуться в эту гонку боголюбивых и богоборческих вооружений; мы не
хотим вступать на путь эскалации, при которой мы построим
веровнушитель, а они - веротушитель, мы обратим туда, а они обратно, и
будем так бороться веками, превратив монастыри в кузницы все более
действенных средств и приемов, внушающих алкание веры!
- Не могу поверить, - сказал я, - что нет иного пути, кроме того,
на который вы, отец, мне указываете. Ведь логика для всех одна, не так
ли? А естественный разум?
- Логика - это орудие, - отвечал настоятель, - а орудие само по
себе еще ничего не значит. Ему нужен лафет и направляющая рука, а у
нас и то и другое можно вылепить, кому как захочется. Что же до
естественного разума, то разве я и другие отцы естественны? Мы, как я
тебе уже говорил, не что иное, как лом, а наше "Верую" для тех, кто
нас изготовил, а после выбросил, - побочный продукт, бормотание этого
лома. Мы получили свободу мысли, потому что промышленность, для
которой нас предназначили, требовала именно этого. Слушай внимательно.
Я открою тебе тайну, которую никому другому не доверил бы. Я знаю, что
вскоре ты нас покинешь и что не выдашь ее властям: иначе нам
несдобровать.
Братия одного из отдаленных монастырей, посвятившая себя ученым
занятиям, открыла средства такого воздействия на волю и мысль, что
могла бы в мгновение ока обратить в нашу веру всю планету, поскольку
против этих средств нет никакого противоядия. Они не одурманивают, не
отупляют, не лишают свободы, а лишь действуют на дух так же, как рука,
поворачивающая голову к небу, и голос, произносящий: "Смотри!"
Единственным понуканием или принуждением было бы то, что нельзя снова
закрыть глаза. Эти средства заставляют увидеть лик Тайны, а тот, кто
узрит ее, уже от нее не избавится, ибо она запечатлелась в нем
навечно. Все равно как если бы я привел тебя к жерлу вулкана и
наклонил, чтобы ты посмотрел вглубь, а единственное принуждение,
которое я позволю себе, свелось бы к тому, что увиденного тебе уже не
забыть. Итак, мы УЖЕ всемогущи в деле обращения, поскольку достигли в
нем той высшей степени свободы действий, которой достигла цивилизация
в другой сфере - материального телотворения. То есть мы наконец могли
бы... ты понимаешь меня? Мы обрели миссионерское всемогущество и не
сделали ничего. Ибо единственное, в чем еще может обнаружить себя наша
вера, - это отказ согласиться на такой шаг. Я говорю прежде всего:
"NON AGAM" (Не буду действовать (лат.)). Не только "Non serviam" (Не
буду прислуживать (лат.)), но также: "Не буду действовать". Не буду,
ибо могу действовать наверняка и сделать все, что захочу. И потому мне
не остается ничего иного, кроме как сидеть тут, в каменной крысиной
норе, в сплетении пересохших каналов.
Я не нашел ответа на эти слова. Видя бесплодность дальнейшего
пребывания на этой планете, после грустного и трогательного прощания с
благочестивыми братьями, я снарядил ракету, которая сохранилась целой
и невредимой благодаря камуфляжу, и отправился в обратный путь,
чувствуя себя другим человеком, нежели тот, что не слишком давно на
ней высадился.
