Станислав Лем. Звездные дневники Ийона Тихого. Путешествие двадцать первое
Станислав Лем. Звездные дневники Ийона Тихого.
Путешествие двадцать первое.
Stanislaw Lem. Dzienniki gwiazdowe.
Podroz dwudziesta pierwsza (1971)
___________________________________________
File from Sergey Grachyov
http://www.private.peterlink.ru/grachyov
ПУТЕШЕСТВИЕ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ
Вернувшись из XXVII века и послав И. Тихого к Розенбайсеру занять
освобожденный мною пост в ТЕОГИПГИПе (впрочем, с величайшею неохотой,
после целой недели беготни и скандалов в небольшой петле времени), я
задумался о том, как быть дальше.
Чем-чем, а исправлением истории я был уже сыт по горло. Между тем
вовсе не исключалось, что этот Тихий снова завалит Проект и
Розенбайсер пошлет его за мною еще раз. Поэтому я решил не ждать сложа
руки, а махнуть в Галактику, и притом подальше. Отправлялся я в
величайшей спешке, из опасения, что МОЙРА сорвет мои планы; но там,
как видно, после моего отъезда начался полнейший кавардак, потому что
никто мною особенно не интересовался. Понятно, мне не хотелось давать
стрекача куда попало, так что я захватил с собою множество самых
свежих путеводителей и годовую подшивку "Галактического Альманаха",
которая успела нарасти за время моего отсутствия. Отлетев от Солнца не
меньше чем на пару парсеков, я со спокойной душой принялся листать эту
литературу.
Там, как я вскоре убедился, сообщалось немало нового. К примеру,
д-р Гопфштоссер, брат того Гопфштоссера, который занимается
тихологией, создал периодическую таблицу космических цивилизаций,
исходя из трех принципов, позволяющих безошибочно распознавать
наиболее высокоразвитые общества. Это Правила Хлама, Шума и Пятен.
Каждая цивилизация, достигшая технической стадии, мало-помалу утопает
в отходах, причиняющих ей массу забот, до тех пор пока не выведет
свалки в космическое пространство; а чтобы они не слишком мешали
космоплаванию, их размещают на особой, изолированной орбите. Так
возникает все расширяющееся мусорное кольцо, и как раз по его наличию
узнается высший фазис прогресса.
Однако ж некоторое время спустя мусор меняет свою природу; дело в
том, что по мере развития интеллектроники приходится избавляться от
все возрастающей массы компьютерного лома, а также от старых зондов,
спутников и т.п. Эти мыслящие отходы не желают вечно кружить в
кольцевой свалке и дают из нее деру, заполняя окрестности планеты и
даже всю местную солнечную систему. Для данной стадии характерно
загрязнение среды интеллектом. Разные цивилизации по-разному пытаются
решить эту проблему; порой дело доходит до компьютероцида: в
пространстве размещают особые ловушки, тенета, силки и расплющиватели
психических развалин. Однако плоды всех этих усилий плачевны: отловить
удается только развалины, стоящие на низких ступенях умственного
развития; такая тактика способствует выживанию наиболее смышленого
хлама, который соединяется в группы и шайки, устраивает налеты и акции
протеста, выдвигая трудновыполнимые требования, поскольку речь идет о
запасных частях и жизненном пространстве. В случае отказа он
злонамеренно заглушает радиосвязь, врывается в передачи, зачитывает
собственные прокламации, и в результате вокруг планеты возникает зона
такого радиотреска и завывания, что лопаются барабанные перепонки. Как
раз по этому треску и можно - даже на значительном расстоянии -
распознать цивилизации, страдающие интеллектуальной поллюцией. Даже
странно, что земные астрономы так долго терялись в догадках, отчего
это Космос, подслушиваемый радиотелескопами, полон шума и всяких
бессмысленных отголосков; а это не что иное, как помехи, вызываемые
описанными выше конфликтами и серьезно препятствующие установлению
межзвездной связи.
И наконец, пятна на солнцах - но специфические по форме и
химическому составу, который устанавливается спектроскопически, -
выдают присутствие наиболее развитых цивилизаций, преодолевших как
Барьер Хлама, так и Барьер Шума. Такие пятна возникают, когда огромные
тучи наросших веками отходов сами, подобно ночным бабочкам, бросаются
в пламя местного Солнца, чтобы погибнуть самоубийственной смертью. Эту
манию возбуждают в них особые депрессивные средства, Бездействующие на
все, что электрически мыслит. Метод, конечно, чрезвычайно жестокий, но
существование в Космосе и тем более создание в нем цивилизаций - тоже,
увы, не идиллия.
Согласно Гопфштоссеру, эти три стадии - железная закономерность
развития гуманоидных цивилизаций. Что же касается негуманоидных, то
тут в периодической таблице доктора еще имеются кое-какие пробелы. Но
мне это ничуть не мешало, ведь я, по понятным причинам, интересовался
как раз существами, наиболее похожими на нас. Поэтому, соорудив по
описанию Гопфштоссера детектор "WC" (Wonder-Civilization, то есть
"чудо-цивилизаций"), я немедля углубился в большое скопление Гиад. Ибо
оттуда доносились особенно сильные шумы, там особенно много планет
опоясывали мусорные кольца, и к тому же несколько солнц покрывала
пятнистая сыпь с необычными линиями в спектре - немое свидетельство
убийства электронного разума.
А так как в последнем номере альманаха были фотографии существ с
Дихтонии, как две капли воды похожих на человека, именно там я и решил
высадиться. Правда, ввиду немалого расстояния - в тысячу световых лет
- эти снимки, полученные по радио д-ром Гопфштоссером, могли несколько
устареть. Тем не менее я, преисполненный оптимизма, приблизился по
гиперболе к Дихтонии и, перейдя на круговую орбиту, попросил
разрешения сесть.
Получить разрешение на посадку бывает труднее, нежели покорить
галактические пространства, поскольку коэффициент экспоненциального
роста бумагописания больше, чем искусства ракетовождения, и справки,
без которых и думать нечего о въездной визе, куда важнее фотонных
реакторов, экранов, запасов топлива, кислорода и т.д. Мне ко всему
этому не привыкать, так что я приготовился к долгому, быть может,
многомесячному кружению вокруг Дихтонии, но не к тому, что меня
ожидало на самом деле.
Планета, как я успел заметить, голубизной напоминала Землю,
обтекалась океаном и была снабжена тремя крупными континентами,
безусловно цивилизованными: уже на дальних подступах мне пришлось
вовсю лавировать между спутниками - контрольными, глазеющими,
надзирающими и в безмолвии пролетающими; этих последних я на всякий
случай избегал с особой старательностью. Никто на мои петиции не
отвечал; трижды я подавал прошения, но никто не потребовал
телевизионного предъявления бумаг, и лишь с континента в форме почки в
меня выстрелили чем-то наподобие триумфальных ворот из синтетической
хвои, обвитых разноцветными ленточками и флажками и украшенных
надписями, вроде бы зазывающими, однако настолько неопределенными, что
я не решился пролететь через эти ворота. Следующий континент, весь
усеянный городами, бухнул в меня молочно-белой тучей какого-то
порошка, который до того заморочил все мои бортовые компьютеры, что
они попытались немедля отправить корабль к Солнцу; пришлось отключить
их и взять управление на себя. Третий, самый большой материк, с виду
не столь урбанизированный и утопавший в зелени, ничем в мою сторону не
выстрелил, поэтому, отыскав достаточно укромное место, я притормозил и
осторожно посадил ракету посреди живописных холмов и нив, поросших то
ли капустой кольраби, то ли подсолнечником: трудно было разглядеть с
высоты.
Как обычно, двери ракеты заело из-за атмосферического разогрева и
открыть их удалось не сразу. Я выглянул наружу, сделал глоток
живительного, свежего воздуха и, сохраняя надлежащую осторожность,
ступил в незнакомый мир.
Я находился на краю засеянного чем-то поля, но то, что на нем
росло, ничего общего не имело ни с подсолнечником, ни с кольраби; это
были вообще не растения, а тумбочки, то есть порода мебели. И, словно
этого было мало, между их довольно ровными рядами там и сям виднелись
серванты и табуреты. Поразмыслив, я пришел к выводу, что это продукты
биотической цивилизации. С чем-то подобным мне уже доводилось
встречаться. Ибо рисуемые подчас футурологами кошмарные картины мира
будущего, отравленного выхлопными газами, задымленного, уткнувшегося в
энергетический, тепловой или какой там еще барьер, - просто нелепость:
- постиндустриальной стадии появляется биотическая инженерия, которая
все эти неприятности устраняет. Овладение тайнами живой природы
позволяет производить синтетические зародыши; достаточно посадить
такой зародыш куда попало и окропить горсточкой воды, как вырастает
нужный объект. А уж откуда он берет информацию и энергию для радио- и
шкафогенеза - не наша забота; ведь не заботит же нас, откуда зерно
сорняка черпает силу и знания, чтобы взойти.
Так что не само по себе поле тумбочек и сервантов удивило меня,
но крайняя степень вырождения этих плодов. Ближайшая тумбочка, которую
я попробовал было открыть, чуть руку мне не отгрызла зубатым выдвижным
ящиком; вторая, росшая рядом, при малейшем дуновении ветра колыхалась
как студень, а табурет, мимо которого я проходил, подставил мне ножку,
так что я растянулся во весь рост. Порядочной мебели подобное
поведение никак не пристало; что-то было неладно с этой
сельхозкультурой. Продвигаясь дальше - теперь уже с исключительной
осторожностью, не снимая пальца со спускового крючка бластера, - в
какой-то неглубокой ложбине я наткнулся на густые заросли в стиле
Людовика XV; оттуда прямо на меня выскочила дикая козетка. Она,
пожалуй, растоптала бы меня своими позолоченными копытцами, не уложи я
ее метким выстрелом. Некоторое время я пробирался между купами
мебельных гарнитуров со всеми признаками гибридизации не только
стилей, но и значения. Там водились помеси буфетов с оттоманками,
сохатые стеллажи, а широко отверстые и словно приглашающие в свое
глубокое нутро шкафы были, похоже, хищными, судя по объедкам,
валявшимся у их ножек.
Все более убеждаясь, что это вовсе не культурные насаждения, но
сплошная неразбериха, усталый и в жарком поту (ибо солнце стояло в
зените), я, перепробовав несколько кресел, выбрал одно из них, на
редкость спокойное, и уселся, чтобы поразмыслить над своим положением.
Я сидел в тени нескольких крупных, одичавших комодов, которые пустили
многочисленные побеги вешалок, когда примерно в ста шагах от меня из-
за высоко раскинувшихся карнизов для штор высунулась голова, а за ней
и туловище какого-то существа. На человека оно не походило, но уж
подавно не имело ничего общего с мебелью: прямое, с ослепительно белым
мехом, лица я не видел - его заслоняли широкие поля шляпы; вместо
живота - что-то вроде тамбурина, острые плечи переходили в сдвоенные
руки; тихонько напевая, оно подыгрывало себе на этом брюшном барабане.
Когда существо сделало шаг и еще шаг вперед, я увидел его продолжение.
Теперь оно несколько напоминало кентавра, правда, без копыт и босого;
вслед за второй парой ног показалась третья, потом четвертая; тут
существо прыгнуло и скрылось в чаще, а я сбился со счета. Только и
успел заметить, что стоногим оно все же не было.
Я покоился в своем мягком кресле, порядочно одуревший от странной
встречи; наконец встал и пошел дальше, стараясь не слишком удаляться
от ракеты. Между могучими, словно дубы, диванами я заметил каменную
щебенку, а дальше - бетонированный люк канализации. Подойдя поближе,
чтобы заглянуть в темную глубину, я услышал за спиной шорох, хотел
обернуться, но какое-то полотно упало мне на голову; я попытался
