Когда я дошел до этого места, появился послушник; он пригласил
меня на ужин от имени настоятеля. Трапезу я вкушал наедине с ним. Сам
отец Дарг ничего не ел, а лишь время от времени пил воду из
хрустального бокала. Ужин был скромный - отварная столовая ножка под
соусом, довольно мочалистая; как я убедился, мебель окрестной пущи,
дичая, становилась преимущественно мясной. Я, однако, не спрашивал,
почему она не деревенеет, задумавшись после прочитанного о более
высоких материях; так началась первая моя беседа с отцом настоятелем
на богословские темы.
Он объяснил мне, что дуизм - это вера в Бога, отказавшаяся от
догматов, которые постепенно ветшали в ходе биотических революций.
Самым глубоким был кризис Церкви, вызванный крушением догмата о
бессмертной душе с ее будущей вечной жизнью. В XXV столетии на
догматику обрушились удары трех технологий поочередно: фригидации,
реверсирования и духотворения. Первая заключалась в превращении
человека в ледышку, вторая - в обращении вспять индивидуального
развития, а третья - в свободной манипуляции сознанием. Атаку со
стороны фригидации теологам еще удалось отбить при помощи довода, что
смерть, которой подвергается замороженный, а потом воскрешенный
человек, не та же самая смерть, о которой сказано в Священном писании
и после которой душа отлетает в мир иной. Такое толкование было
необходимо, ведь, будь это обычная смерть, воскресший должен бы что-
нибудь знать о том, куда подевалась душа на время его сто- или
шестисотлетней кончины.
Некоторые богословы, например Гаугер Дребдар, полагали, что
настоящая смерть наступает лишь после разложения ("в прах
обратишься"); но эта версия рухнула после создания ресуррекционного
поля, собиравшего человека как раз из праха, то есть из атомов, на
которые было распылено его тело, причем воскрешенный ничего не ведал о
том, где перед тем побывала его душа. Догмат спасли страусиной
тактикой, избегая точно указывать, когда именно смерть становится
настолько очевидной, что душа уже безусловно отлетает от тела. Потом,
однако, появился обратимый онтогенез; этот метод не был специально
направлен против догматики веры, просто он оказался необходимым при
устранении нарушений эмбрионального развития: развитие плода научились
останавливать и обращать вспять, чтобы еще раз начать с
оплодотворенной клетки. Под ударом оказался догмат о непорочном
зачатии вместе с догматом о бессмертии души, потому что благодаря
ретроэмбриональной технологии любой организм можно вернуть на любую
предшествующую стадию и даже заставить оплодотворенную клетку, из
которой он возник, опять разделиться на яйцо и сперматозоид.
Забот со всем этим было немало, ведь, согласно учению церкви.
Господь создает душу в момент оплодотворения; если же оплодотворение
можно обратить вспять и тем самым аннулировать, разделив зародыш на
составляющие, то что тогда делается с уже сотворенной душой? Побочным
результатом этого метода было клонирование, позволившее выращивать
нормальный организм из клеток, взятых откуда угодно - из носа, пятки,
эпителия полости рта и т.п.; а так как происходило это без всякого
оплодотворения, налицо определенно была биотехника непорочного
зачатия, вскоре получившая применение в промышленном масштабе.
Эмбриогенез научились не только обращать вспять, но также ускорять или
перестраивать таким образом, чтобы человеческий плод превратился,
например, в обезьяний; так как же? так что же тогда происходило с
душой? Может, ее сжимали и растягивали, как гармошку, или же, после
перевода стрелки эмбрионального развития с человеческого пути на
обезьяний, она исчезала где-то по дороге?
Но, согласно догмату, душа, возникнув, не могла ни исчезнуть, ни
уменьшиться, поскольку была неделимым целым. Уже подумывали, не
предать ли инженеров-эмбрионалистов анафеме, но отказались от этой
мысли, и хорошо сделали, ибо вскоре получил распространение эктогенез.
Отныне все больше народу, а потом и все поголовно стали рождаться не
от отца с матерью, но из клетки, оплодотворенной в утераторе
(искусственной матке), и трудно было отказать всему человечеству в
церковных таинствах из-за того лишь, что на свет оно пришло девородным
манером. В довершение зла появилась еще и технология сознания. С
проблемой духа в машине, порожденной интеллектроникой с ее разумными
компьютерами, еще как-то справились, но на смену ей пришла проблема
жидкостного сознания и психики: удалось синтезировать разумные
мыслящие растворы, которые можно было разливать в бутылки, переливать
и сливать, и всякий раз возникала личность, причем нередко более
одухотворенная и разумная, нежели все дихтонцы, вместе взятые.
О том, может ли машина или раствор иметь душу, велись
ожесточенные споры на Соборе 2479 года, пока наконец Собор не
провозгласил новый догмат. Косвенного Сотворения, согласно которому
Господь наделил разумную тварь способностью зачинать разум второй
волны; но и это не было еще концом перемен: в скором времени
обнаружилось, что искусственные умы могут производить другие умы,
следующего порядка, а также синтезировать, по собственному расчету,
человекообразные существа и даже обычных людей из первой попавшейся
кучки материи.
Попытки спасти догмат о бессмертии души предпринимались и позже,
но потерпели крушение под ударами новых открытий, сущей лавиной
обрушившихся на XXVI столетие; едва успевали подремонтировать догмат
очередным толкованием, как на свет появлялась опровергающая его
технология сознания. В результате возникло множество сект и ересей,
которые попросту отрицали очевидные факты. Но дуистическая церковь
оставила в силе только один догмат - Косвенного Сотворения; что же до
посмертного существования, то веру в непрерывность индивидуального,
личного бытия спасти не удалось, поскольку и личность и
индивидуальность в этом мире стали пустыми словами. Два или несколько
разумов можно сливать в один, и не только у машин и растворов, но даже
у людей; благодаря персонетике появилась возможность изготовлять миры,
замкнутые в машинах, в которых возникало разумное бытие, а оно, в свою
очередь, в этом узилище могло конструировать следующее поколение
разумных субъектов; разум можно было усиливать, делить, умножать,
редуцировать, обращать вспять и так далее. Крушению догматов
сопутствовало падение авторитета религии; прежняя вера в столь твердо
обещанное вечное блаженство, во всяком случае индивидуальное, тоже
угасла.
Видя, что богословская мысль не поспевает за техническим
прогрессом, Собор 2542 года основал орден прогнозитов - для
футурологических исследований в области веры, ибо предвосхищение
дальнейших ее судеб становилось неотложной задачей. Аморальность Новых
биотехнологий ужасала не одних лишь верующих; так, клонированием можно
было получать не только нормальных людей, но и почти безмозглые,
способные лишь к механическому труду существа и даже выстилать особыми
тканями, выращенными из организма человека или животного, полы и
стены; можно было изготовлять вилки, разъемы, усилители и ослабители
разумности, вызывать состояние мистического парения духа в компьютере
или растворе, превращать лягушачью икринку в мудреца, наделенного
телом человека, животного или существа, доселе невиданного,
спроектированного профессионалами-эмбрионистами. Это встречало
сопротивление также со стороны мирян - очень сильное, однако же
тщетное.
Обо всем этом отец Дарг рассказывал с полнейшим спокойствием, как
о чем-то самоочевидном; впрочем, для него это и было очевидностью -
частью дихтонской истории. Хотя бесчисленные вопросы сами просились
мне на язык, я не хотел показаться назойливым, а потому после ужина
вернулся в келью и раскрыл второй том труда А.Грагза, который, как
свидетельствовала пометка на первой странице, относился к числу
запрещенных книг. Я узнал, что в 2401 году Биг Брогар, Дирр Даагард и
Мерр Дарр распахнули двери перед неограниченной свободой автоэволюции;
эти ученые горячо верили, что возникший благодаря их открытию Homo
Autofac Sapiens, или Самодел Разумный, достигнет полной гармонии и
счастья и, наделив себя такими формами тела и свойствами души, какие
сочтет наиболее совершенными, преодолеет, если захочет того, Барьер
Смерти. Словом, в эпоху Второй Биотической Революции (первая началась
с появлением живчиков, производящих потребительские товары) они
проявили максимализм и оптимизм, типичный в истории науки. Подобные
надежды возлагали на каждую эпохальную технологию.
Сперва автоэволюционная инженерия (или, иначе, эмбрионистское
движение) развивалась как будто в соответствии с предвидениями своих
просвещенных творцов. Идеалы здоровья, гармонии, духовно-телесной
красоты широко воплощались в жизнь; конституции гарантировали каждому
право обладания наиболее ценными психосоматическими свойствами. Очень
скоро любые врожденные деформации и увечья, уродство и глупость стали
не более чем пережитками. Но развитие потому и развитие, что разные
прогрессивные новшества неустанно подталкивают его вперед, так что на
этом дело не кончилось. Начало дальнейших перемен было с виду
невинным. Девушки наводили на себя красоту благодаря кожной биожутерии
и прочим телесным изыскам (ушки сердечком, жемчуговые ногти),
появились сбоку- и сзадибородые юноши, щеголявшие наголовными
гребешками, челюстями двойной зубастости и т.п.
Двадцать лет спустя появились первые политические партии. Я не
сразу сообразил, что "политика" означает на Дихтонии нечто иное, чем у
нас. В отличие от политической программы, то есть призыва множить
телесные формы, монолитическая программа провозглашает редукционизм,
то есть отказ от излишних, по мнению монотиков данной партии, органов.
Когда я дошел до этого места увлекательной книги Грагза, в келью без
стука вбежал мой послушник и, не скрывая испуга, велел мне немедленно
собираться, поскольку привратник заметил опасность. Я спросил, какую,
но он торопил меня, повторяя, что нельзя терять ни минуты. Никаких
личных вещей у меня не было, поэтому, с одной лишь книгой под мышкой,
я побежал вслед за моим провожатым. В подземной трапезной лихорадочно
суетились деструкцианцы; по каменному желобу съезжали целые груды
книг, сталкиваемых сверху братьями библиотекарями, затем их грузили в
контейнеры и в величайшей спешке опускали в колодец, пробитый в
сплошном камне; на моих ошеломленных глазах монахи, вмиг раздевшись
донага, поспешно сбрасывали в бетонированное отверстие свои облачения
и капюшоны; все они до единого оказались роботами, лишь отдаленно
напоминавшими человека. Затем они гурьбою принялись за меня, прилепляя
к моему телу что-то вроде диковинных кантов, пузыреобразных и
змеевидных, какие-то хвосты и конечности, - толком я не мог разобрать,
так они торопились; настоятель собственноручно приладил к моей голове
нутрешку, похожую на сильно надутого и лопнувшего в нескольких местах
таракана; пока одни прилепляли, другие уже разрисовывали меня в
полоску. Поблизости не было ни зеркала, ни даже блестящей поверхности,
так что не знаю, как я выглядел; но они, похоже, были очень довольны
тем, что получилось.
Меня подталкивали, я очутился в углу и лишь тут заметил, что
похож скорее на четвероногое или шестиногое, нежели на прямоходящее
существо. Мне велели опуститься на четвереньки и на все вопросы, буде
таковые последуют, отвечать исключительно блеяньем. И тотчас двери
