- Я скажу вам, что случилось с моим служкой! - вскричал он. - Его
поглотил Ланкмар. Он пожрал его - этот нечестивый Ланкмар, город пьянства,
распутства и разврата, Ланкмар, город зловонных черных костей!
Последнее кощунственное замечание относилось к истинным богам
Ланкмара (их под страхом смерти нельзя было даже упоминать, хотя простых
богов в Ланкмаре можно было оскорблять сколько угодно) и заставило толпу
потрясенно умолкнуть.
Бвадрес запрокинул лицо и воздел руки к бегущим тучам:
- О Иссек, милосердный и могущественный Иссек, смилуйся над своим
смиренным слугой, который лишился друга и остался один. Был у меня один
служка, твой неутомимый защитник, и того у меня отняли. Ты говорил ему,
Иссек, о своей жизни, посвящал в свои тайны, у него были уши, чтобы
слышать твои речи, и губы, что их петь, но черные дьяволы унесли его! О
Иссек, смилуйся надо мной!
Бвадрес простер руки над толпой и оглядел слушателей.
- Когда Иссек ходил по земле, он был юным богом - юным богом,
говорившим лишь о любви, но его схватили и привязали к пыточной дыбе. Он
принес людям воду мира в священном кувшине, но они разбили его.
Тут Бвадрес весьма пространно и гораздо живее обычного (возможно, он
чувствовал, что должен чем-то восполнить отсутствие своего служки-скальда)
описал житие и, главное, муки и смерть Иссека Кувшинного, так что среди
слушателей не осталось ни одного человека, у кого не встал бы перед
глазами образ Иссека на дыбе (вернее, на нескольких дыбах по очереди) и не
сжалось бы сердце при мысли о страданиях бога.
Женщины и сильные мужчины плакали безо всякого смущения, нищие и
судомойки выли в голос, философы затыкали уши.
Стенания Бвадреса достигли душераздирающего апогея:
- И даже когда, о Иссек, твое бесценное тело оказалось на восьмой
дыбе, когда ты переломанными руками превратил шейный обруч своего мучителя
в изображение кувшина невиданной красоты, ты думал лишь о нас, о святое
дитя. Ты думал лишь о том, чтобы сделать прекрасной жизнь даже самых
страдающих и обезображенных из нас, твоих ничтожных рабов.
И тут Пульг, сделав несколько неверных шагов вперед и ведя за собой
Грилли, опустился коленями на грязные булыжники. Его серебристо-черный
полосатый капюшон откинулся на спину, украшенная самоцветами черная маска
упала с лица, и все увидели, что оно залито непритворными слезами.
- Отрекаюсь от всех иных богов, - выдавил главный вымогатель между
всхлипами. - Отныне я буду служить лишь кротчайшему Иссеку Кувшинному.
Остролицый Грилли, извиваясь изо всех сил, чтобы не запачкаться о
грязную мостовую, смотрел на своего хозяина как на полоумного, однако
высвободить свою руку из пальцев Пульга все еще не решался.
Действия Пульга не привлекли особого внимания - в этот миг обращенных
можно было брать по смердуку за дюжину, - однако Мышелов все видел, тем
более что Пульг теперь оказался совсем рядом с ним, и Мышелов мог без
труда погладить его по лысине. Человечек в сером испытывал известное
удовлетворение, вернее облегчение: если Пульг уже какое-то время был
тайным поклонником Иссека, то все его причуды можно было легко объяснить.
И одновременно Мышелова пронизало какое-то чувство, похожее на жалость.
Взглянув вниз, Мышелов обнаружил, что сжимает в левой руке золотую
безделушку, украденную у Фафхрда. Его так и подмывало тихонько положить ее
в ладонь Пульгу. "Как было бы уместно, трогательно, хорошо, - думал он, -
если бы в миг, когда его захлестнул поток религиозных чувств, Пульг
получил бы столь прекрасное напоминание о выбранном им боге". Но золото
есть золото, а черный одномачтовик требует такого же ухода, как и судно
любого другого цвета, и Мышелов подавил искушение.
Бвадрес широко распростер руки и продолжал:
- Наши пересохшие гортани, о Иссек, жаждут твоей воды. Рабы твои с
горящими и потрескавшимися губами молят хотя бы о глотке из твоего
кувшина. Мы прозакладываем свои души за одну каплю твоей воды, которая
остудила бы нас в этом мерзком городе, проклятом черными костями. О Иссек,
низойди к нам! Принеси нам твою Воду Мира! Ты нужен нам, мы стремимся к
тебе! Приди же, о Иссек!
И столько было в этом последнем призыве страстной мольбы, что
коленопреклоненная толпа подхватила его и начала все громче и громче,
словно загипнотизированная, скандировать нараспев:
- Приди же, о Иссек! Приди же, о Иссек!
Эти ритмические возгласы проникли в темную комнату, где лежал пьяный
Фафхрд и добрались до какой-то бодрствующей частицы его оглушенного вином
мозга, хотя очень возможно, что путь туда уже был проторен упоминаниями
Бвадреса о пересохших гортанях, потрескавшихся губах и целительных глотках
и каплях. Как бы там ни было, но Фафхрд внезапно пробудился с одной лишь
мыслью в голове: еще чего-нибудь выпить, и помня только одно - что где-то
еще оставалось вино.
Его несколько встревожило, что рука его не покоится на горлышке
стоящего под кроватью кувшина, а по каким-то непонятным причинам находится
где-то в районе уха.
Он потянулся было за кувшином и с возмущением обнаружил, что не может
пошевелить рукой. Кто-то или что-то ее держит.
Не теряя времени на полумеры, могучий варвар мощно повернулся всем
телом, желая одновременно высвободить руку и сунуть ее под кровать за
вином.
В результате ему удалось перевернуть кровать на бок и себя вместе с
ней. Это его отнюдь не обеспокоило и не причинило никаких неудобств его
онемевшему телу. Обеспокоило его другое - вина поблизости не было: он не
чувствовал его запаха, не видел кувшин даже краем глаза, не треснулся о
него лбом... а ведь Фафхрд помнил, что оставил не менее кварты как раз для
такого случая.
В то же самое время он начал смутно догадываться, что каким-то
образом прикреплен к тому, на чем спал, в особенности в районе кистей,
плеч и груди.
Впрочем, ноги его казались сравнительно свободными, хотя у коленей
что-то мешало. Поскольку же, перевернувшись вместе с кроватью, Фафхрд
оказался частично лежащим на низком столике и упирался головой в стену, он
с помощью очередного могучего поворота и рывка встал на ноги с кроватью на
спине.
Оказавшись в вертикальном положении, он огляделся. Занавешенная дверь
выделялась на фоне мрака более светлым пятном, и Фафхрд устремился к ней.
Кровать застряла в дверном проеме, не давая ему пройти, однако в конце
концов, покрутившись так и сяк, Северянин одолел и это препятствие и
двинулся вперед со шторой на лице. Он смутно подумал, что выпитое вино,
должно быть, парализовало ему руки или какой-то колдун наложил на него
заклятие. Уж больно унизительно было Фафхрду идти с руками, поднятыми к
ушам. К тому же его голове, щекам и подбородку почему-то было прохладно, -
вероятно, и тут не обошлось без черной магии.
В конце концов штора сползла с его головы и он увидел перед собой
довольно низкую арку, а за ней - что, впрочем, не произвело на него
особого впечатления - толпу коленопреклоненных и раскачивающихся из
стороны в сторону людей.
Опять наклонившись, Фафхрд пролез под аркой и выпрямился. Свет
факелов буквально ослепил его. Северянин остановился и заморгал ресницами.
Когда его глаза немного привыкли к свету, он увидел Серого Мышелова - это
было первое, что хоть как-то возвратило Северянина к действительности.
Он тут же вспомнил, что Мышелов был последним человеком, с которым он
пил. А значит - в этих делах затуманенный ум Фафхрда работал на удивление
быстро, - значит, Мышелов и увел у него из-под носа кварту или даже больше
столь ценного снадобья. Северянина обуял неистовый, но праведный гнев, и
он набрал в легкие как можно больше воздуха.
Это пока все о Фафхрде и о том, что он увидел.
А вот толпа - впавшая в экзальтацию, поющая и рыдающая толпа -
увидела нечто совершенно иное.
Она увидела мужчину божественного сложения, его руки были высоко
подняты, а сам он привязан к какой-то раме. Могучего, мускулистого мужчину
в одной набедренной повязке, с бритой головой и лицом мраморной белизны,
которое казалось на удивление юным. И на этом мраморном лице застыло
выражение невыразимой муки.
Если толпе и нужно было еще доказательство (хотя вряд ли), что перед
ней стоит бог, всеблагой Иссек, которого она призывала в своих страстных
криках, то такое доказательство тут же было представлено: семифутовое
видение заорало громовым басом:
- Где кувшин? Кувшин где?
Тут уж даже те несколько человек, что до сих пор оставались стоять,
рухнули на колени, а кое-кто из них даже простерся ниц. Стоявшие на
коленях лицом в другую сторону принялись поворачиваться на месте, словно
перепуганные крабы. Несколько десятков людей, включая и Бвадреса, потеряли
сознание, причем у пятерых из них сердце прекратило биться навеки. Около
дюжины, и в их числе семь философов и племянница ланкмарского сюзерена,
сошли с ума, хотя в данный момент они ничем не отличались от остальных.
Толпа прямо как один человек пришла в экстатический ужас: люди ползали по
земле, корчились, били себя в грудь и по голове, закрывали ладонями глаза
и в страхе смотрели сквозь щелочку между пальцами, как будто перед ними
сиял нестерпимо яркий свет.
Нам могут возразить, что хоть несколько человек все же могли узнать в
видении рослого служку Бвадреса. Ведь рост у того и у другого был один и
тот же. Но ведь сколь разительны были и различия: служка был бородат и
космат, видение - безбородо и лысо и, как ни странно, даже безброво;
служка всегда ходил в балахоне, видение было почти голым; служка пел
приятным высоким голосом, видение хрипло ревело примерно на две октавы
ниже.
И наконец, видение было на чем-то растянуто (не иначе как на дыбе) и,
мучительно рыча, требовало свой кувшин.
Словом, толпа, как один человек, покорилась.
За исключением, естественно, Серого Мышелова, Грилли, Виггина и
Кватча. Они очень хорошо знали, кто стоит перед ними. (Пульг, конечно,
знал тоже, однако он, человек вообще-то очень проницательный и теперь
твердо обратившийся в иссекианство, просто решил, что Иссек счел нужным
явиться им в облике Фафхрда и что им, Пульгом, двигало само провидение,
когда он готовил тело Северянина для этой цели. Он даже немножко гордился
тем, какое важное положение ему удалось занять в процессе перевоплощения
Иссека.)
Однако трех его соратников религиозный экстаз обошел стороной.
Правда, Грилли пока не мог ничего предпринять: Пульг все еще лихорадочно
цеплялся за его руку.
Но вот Виггину и Кватчу никто не мешал. Несмотря на известное
тупоумие и отсутствие привычки действовать по собственной инициативе, они
сразу поняли, что гигант, которого нужно было убрать с дороги, может
испортить всю игру их странноватому хозяину и его ловкому помощнику в
сером одеянии. Более того: они прекрасно знали, что за кувшин с такой
яростью требует Фафхрд и кто этот кувшин стянул и опорожнил, поэтому ими,
кроме всего прочего, двигал и страх, что Фафхрд может их увидеть,
вырваться из своих оков и отомстить.
Молодчики поспешно взвели свои арбалеты, вложили стрелы, встали на
одно колено, прицелились и выстрелили прямо в обнаженную грудь Фафхрда.
Кое-кто в толпе заметил это; послышались крики ужаса, вызванного таким
злодейством.
Стрелы ударились Фафхрду в грудь, отскочили и упали на булыжники. В
этом не было ничего удивительного, поскольку это были стрелы для охоты на
мелких птиц (с деревянными шишечками на конце), которыми
предусмотрительный Мышелов заполнил колчаны своих соратников.
Толпа охнула при виде такой неуязвимости Фафхрда и тут же разразилась
