он, ибо к тому времени уже знала, что у нас общий отец. Я удивлялась,
почему леди Тазеу не видит нашего сходства. Но она предпочитала жить в
неведении.
За эти годы я редко появлялась в поселении. Первые полгода или около
того я с удовольствием забегала повидаться с Валсу и бабушкой, показыва-
ла им свои красивые наряды, блестящие волосы и чистую кожу; но, когда я
приходила, малыши, с которыми я играла, бросались грязью и камнями и
рвали на мне одежду. Валсу работала на полях, и мне приходилось весь
день прятаться в хижине бабушки. Когда же бабушка посылала за мной, я
могла появляться только в присутствии матери и старалась держаться поб-
лиже к ней. Обитатели поселения, даже моя бабушка, стали относиться ко
мне сухо и недоброжелательно. Их тела, покрытые язвами и шрамами от уда-
ров надсмотрщиков, были грязны и плохо пахли. У них были загрубевшие ру-
ки и ноги с раздавленными ногтями, изуродованные пальцы, уши или носы. Я
уже отвыкла от их вида. Мы, обслуга Большого Дома, сильно отличались от
этих людей. Служа высшим существам, мы сами стали походить на них.
Когда мне минуло тринадцать или четырнадцать лет, я продолжала спать
в постели леди Тазеу, которая часто занималась со мной любовью. Но она
обзавелась и новой любимицей, дочкой одной из поварих, хорошенькой ма-
ленькой девочкой, хотя кожа у нее была белой, как мел. Как-то ночью ми-
леди долго ласкала потаенные уголки моего тела, зная, каким образом до-
вести меня до экстаза, который сотрясал с головы до ног. Когда я в изне-
можении замерла в ее объятиях, она стала покрывать поцелуями мое лицо и
грудь, шепча: "Прощай, прощай". Но я была так утомлена, что не удивилась
этим словам.
Наутро миледи позвала нас с матерью и сказала, что решила подарить
меня сыну на его семнадцатилетие.
- Мне будет ужасно не хватать тебя, Тоти, дорогая, - сказала она со
слезами на глазах. - Ты доставляла мне столько радости. Но в доме нет
другой девочки, которую я могла бы вручить Эроду. Ты самая чистенькая,
милая и обаятельная из всех. Я знаю, что ты невинна, - она имела в виду,
с точки зрения мужчины, - и не сомневаюсь, что мой мальчик сможет доста-
вить тебе много радости. Он будет добр с ней, Йова, - убежденно обрати-
лась она к моей матери.
Та поклонилась и ничего не сказала. Да ей и нечего было сказать. Ни
словом она не обмолвилась и со мной. Слишком поздно было посвящать меня
в ту тайну, которой она так гордилась.
Леди Тазеу дала мне лекарство, чтобы предотвратить зачатие, но мать,
не доверяя препаратам, отправилась к бабушке и принесла от нее специ-
альные травы. Всю неделю я старательно принимала и то и другое.
Если мужчина в Доме решал нанести визит жене, он отправлялся в безу,
но если ему была нужна просто женщина, за ней "посылали". Так что вече-
ром в день рождения молодого хозяина меня облачили во все красное и в
первый раз в жизни отвели в мужскую половину Дома.
Мое преклонение перед миледи распространялось и на ее сына, тем более
что мне внушили: хозяева по самой своей природе превосходят нас. Но он
был мальчиком, которого я знала с детства и считала сводным братом.
Я думала, что его застенчивость объяснялась страхом перед подступаю-
щим возмужанием. Другие девочки пытались соблазнить его и потерпели неу-
дачу. Женщины рассказали мне, что я должна делать, как предложить себя и
возбудить его, и я была готова все это исполнить. Меня привели в огром-
ную спальню, стены которой были заплетены каменными кружевами, с высоки-
ми узкими окнами фиолетового стекла. Я покорно остановилась у дверей, а
он стоял у стола, заваленного бумагами. Наконец он подошел ко мне, взял
за руку и подвел к креслу. Потом заставил меня сесть и обратился ко мне,
стоя рядом, что было странно и смущало меня.
- Ракам, - сказал он. - Это твое имя, не так ли? - Я кивнула. - Ра-
кам, моя мать руководствовалась самыми лучшими намерениями, и ты не
должна думать, что я не ценю их или не вижу твоей красоты. Но я не
возьму женщины, которая не может предложить себя по собственной воле.
Соитие между хозяином и рабыней - это изнасилование. - И он продолжал
говорить, так красиво, словно миледи читала мне одну из своих книг. Я
почти ничего не поняла, кроме того, что буду являться по его указанию и
спать в его постели, но он никогда не прикоснется ко мне. И об этом ник-
то не должен знать. - Мне жаль, мне очень жаль, что я вынуждаю тебя
лгать, - сказал он так серьезно, что я поняла: необходимость лгать при-
чиняет ему страдания. Это свойство было присуще скорее богам, чем чело-
веческому существу. Если ты страдаешь от лжи, как вообще можно существо-
вать?
- Я сделаю все, что вы прикажете, лорд Эрод, - сказала я.
И много ночей слуга приводил меня к нему. Я засыпала на огромном ло-
же, пока Эрод, сидя за столом, работал с бумагами. Сам же он спал на уз-
ком диванчике у окна. Часто он изъявлял желание говорить со мной, и по-
рой наши разговоры длились долго-долго, когда он делился со мной мысля-
ми. Еще учась в столичной школе, Эрод стал членом группы властителей,
которые хотели покончить с рабством. Они называли себя Общиной. Узнав об
этом, отец забрал его из школы, отослал домой и запретил ему покидать
поместье. Так Эрод тоже оказался заключен в его стенах. Но он постоянно
по телесети переписывался с другими членами Общины, ибо знал, как
пользоваться этой системой связи втайне и от отца и от правительства.
Он был полон идей и не мог не излагать их. Часто Геу и Ахас, двое мо-
лодых крепостных, которые выросли вместе с ним и всегда являлись за мной
по приказу молодого хозяина, оставались слушать его речи о рабстве, о
свободе и о многом другом. Нередко меня одолевала сонливость, но я все
же старалась слушать и узнала много того, что было мне непонятно или во
что я просто не могла поверить. Эрод рассказал нам, что те, кто считался
"имуществом", создали организацию, именовавшуюся Хейм, которая похищала
рабов на плантациях. Этих рабов доставляли к членам Общины, которые вып-
равляли им фальшивые документы на других хозяев, хорошо обращались с ни-
ми и помогали обзавестись достойной работой в городах. Он рассказывал
нам о больших городах, и я любила слушать его. Эрод поведал нам о коло-
нии Йеове и сообщил, что там рабы подняли революцию.
О Йеове я ничего не знала. Кроме того, что это была большая синева-
то-зеленая звезда, которая исчезала после восхода солнца и появлялась
перед закатом; она была куда ярче, чем самая маленькая из лун. Йеове бы-
ло названием из старой песни, которую затягивали в поселении: "О, о,
Йе-о-ве, никто никогда не вернется с нее".
Я понятия не имела, что такое революция. Когда Эрод растолковал мне,
что "имущество" на плантациях Йеове вступило в бой со своими властителя-
ми, я просто не поняла, как "имущество" могло сделать такое. С начала
времен было определено, что должны существовать высшие существа и низ-
шие, что есть Господь и есть человек, мужчины и женщины, владеющие и
принадлежащие. Моим миром было поместье Шомеке, которое покоилось на
этом фундаменте. Кому могло прийти в голову сокрушить его? Любой погиб-
нет под его обломками.
Мне не нравилось, когда Эрод называл "имущество" рабами, ибо это
уродливое слово сводило на нет нашу ценность. Про себя я решила, что
тут, на Уэреле, мы "имущество", а в другом месте, в колонии Йеове, - ра-
бы, тупые и бестолковые крепостные. Поэтому их туда и отослали. Что име-
ло глубокий смысл.
Из этого вы можете сделать вывод, насколько я была невежественна. По-
рой леди Тазеу позволяла нам смотреть вместе с ней головизор, но сама
предпочитала драмы, а не новости или репортажи о событиях. О мире, су-
ществовавшем за пределами поместья, я не имела представления, кроме то-
го, что узнала от Эрода и чего совершенно не понимала.
Эрод побуждал нас спорить с ним. Он считал, что таким образом наше
мышление расковывается и обретает свободу. Геу это нравилось. Он задавал
вопросы типа: "Но если не будет "имущества", кто же станет работать?"
После чего Эрод нам все растолковывал, сияя глазами и блистая красноре-
чием. Я обожала его, когда он говорил с нами. Он был прекрасен, и то,
что он говорил, тоже было прекрасно. Словно я возвращалась в свое ще-
нячье детство и слушала в поселении старика, "поющего слово" Аркамье.
Я пользовалась контрацептивами, которые миледи каждый месяц вручала
мне, как и девушкам, нуждавшимся в них. Леди Тазеу возбудила во мне
чувственность, и я привыкла, что меня используют в сексуальном смысле
слова. Мне не хватало ее ласк. Но я не знала, как сблизиться с кем-то из
крепостных женщин, а те опасались приближаться ко мне, ибо знали, что я
принадлежу молодому хозяину. Я часто проводила с ним время, слушая его
речи, но мое тело томилось по нему. Лежа в постели, я мечтала, как он
подойдет, склонится надо мной и сделает то, что обычно делала миледи. Но
он никогда не прикасался ко мне.
Геу тоже был красивым юношей, чистоплотным и воспитанным, довольно
смуглым и привлекательным. Он не спускал с меня глаз. Но не приближался
ко мне, пока я не рассказала, что Эрод так и не тронул меня.
Так я нарушила данное Эроду обещание никому ничего не рассказывать;
но я не считала себя связанной этим обязательством, так же, как не дума-
ла, что всегда и везде обязана говорить только правду. Честь вести себя
подобным образом могут позволить себе только хозяева, а не мы.
После этого Геу стал договариваться со мной о встречах на чердаке До-
ма. Удовольствия от них я не получала. Он не входил в меня, считая, что
должен сохранять мою девственность для хозяина. Вместо этого он вводил
мне член в рот, но, перед тем как кончить, вынимал его, ибо сперма раба
не должна пятнать женщину хозяина. Это слишком большая честь для раба.
Вы с отвращением можете сказать, что вся моя история посвящена лишь
такой теме, хотя в жизни, даже в жизни раба, существует не только секс.
Совершенно верно. Могу лишь возразить, что только с помощью чувственнос-
ти легче всего забыть о рабском состоянии, и мужчинам, и женщинам. И бы-
вает, что, даже обретя свободу, и мужчины и женщины чувствуют, как труд-
но пребывать в новом состоянии. Ибо плоть властно заявляет о себе.
Я была молода, здорова и полна радости жизни. И даже теперь, даже
здесь, вглядываясь сквозь пелену лет в тот мир, где остались поселение и
Дом Шомеке, я ярко вижу их. Я вижу большие натруженные руки бабушки. Я
вижу улыбку матери и красный шарф у нее на шее. Я вижу черный шелк тела
миледи, раскинувшейся среди подушек. Я вдыхаю дымок навоза, горящего в
очаге, и обоняю ароматы безы. Я ощущаю мягкость красивой одежды, облега-
ющей мое юное тело, руки и губы миледи. Я слышу, как старик "поет сло-
во", и как мой голос сплетается с голосом миледи в песне любви, и как
Эрод рассказывает нам о свободе. У него возбужденно пылает лицо, когда
он видит перед собой ее облик. За ним фиолетовое стекло окна в каменном
переплете смотрит в ночь. Я не говорю, что хотела бы вернуться туда.
Лучше смерть, чем возвращение в Шомеке. Я бы предпочла умереть, но не
покинуть свободный мир, мой мир, и вернуться туда, где царит рабство. Но
воспоминания моей юности, полной красоты, любви и надежды, не покидают
меня.
Но все это было предано. Ибо покоилось на фундаменте, который в конце
концов рухнул.
В тот год когда мир изменился, мне минуло шестнадцать лет. Первые пе-
ремены, о которых я услышала, не вызвали у меня никакого интереса, если
не считать, что милорд был взволнован, так же, как Геу, Ахас и еще
кое-кто из молодых крепостных. Даже бабушка изъявила желание услышать о
них, когда я навестила ее.
- На этом Йеове, в мире рабов, никак обрели свободу? - сказала она. -
И прогнали своих хозяев? И открыли ворота? О, мой благословенный Владыка
