стены висевшую там старую лютню - трехструнный инструмент с длинным
грифом, широко распространенный на Острове Шелка, - и теперь тихонько
наигрывал на ней, стараясь не перекрывать стук капель дождя по соломенному
навесу.
- На рынках Хорттауна, - сказал Сокол, - я видел ткань, которую
выдавали эа шелк с Лорбанери. Иногда это действительно был шелк, но ни
разу - с Лорбанери.
- Времена наступили тяжелые, - сказал тощий человек, - уже четыре
года это длится, пятый пошел.
- Уж пять лет прошло с того Кануна Вспышки, - сказал чавкающим,
самодовольным голосом какой-то старик, - когда умер старый Милди, да,
умер... ведь он был моложе меня. В Канун Вспышки он умер.
- Недостаток товара поднимет цены, - заметил мэр, - за один рулон
голубого материала мы выручим столько, сколько некогда за три рулона.
- Если сможем продать. Где корабли-то? Да и краска паршивая, -
возразил тощий, вызвав там самым получасовую дискуссию относительно
качества красителей, используемых в больших станках.
- А кто делает красители? - спросил Сокол и вызвал тем самым новый
всплеск эмоций. В результате выяснилось, что весь процесс крашения - это
прерогатива одной семьи, члены которой, ко всему прочему, называли себя
колдунами. Но если они и являлись таковыми, то теперь утратили свое
искусство, и никто другой, как метко подметил тощий мужичок, не смог
отыскать его.
Все они, исключая мэра, сошлись на том, что знаменитая лазурь
Лорбанери и тот не имеющий себе равных пурпур - "пламя дракона", что
некогда носили королевы Хавнора, уже не те, что раньше. Чего-то в них не
хватало. Жаловались на несвоевременные дожди, на красители, на очистители.
- А может, виноваты глаза людей, не умеющих отличить подлинную лазурь
от голубой грязи, - добавил тощий и свирепо взглянул на мэра. Тот не
принял брошенный вызов, и все снова замолчали.
Легкое вино, казалось, лишь усугубило их подавленность и на лицах
островитян застыли хмурые маски. Тишину нарушали только стук дождевых
капель по бесчисленным листьям садов в долине, шепот моря внизу на окраине
деревни да мурлыканье лютни в темноте за дверьми.
- Умеет ли петь этот твой изнеженный паренек? - спросил мэр.
- Да, умеет. Аррен, спой нам чего-нибудь.
- Я не могу заставить эту лютню играть не в миноре, - улыбаясь,
сказал выглянувший в окно Аррен. - Ей хочется рыдать. Что вы желаете
послушать, добрые хозяева?
- Что-нибудь новенькое, - проворчал мэр.
Лютня легонько затрепетала. Юноша уже нашел с ней общий язык.
- Вот это, видимо, вы здесь еще не слышали, - сказал он и запел:
"У белых Проливов Солеа
И согнутых красных ветвей
Склонивших соцветья свои
Над головою твоей,
Поникшей от горя утраты
Любимого твоего,
Клянусь я именем матери
И отца своего,
Я, Серриад, сын Морреда,
Клянусь у цветущих ветвей
Помнить всегда злодеянье
И горе родимой моей...
...всегда, всегда..."
Они застыли, как изваяния: угрюмые лица и грубые, отмеченные печатью
тяжелой работы, руки и тела. Люди сидели не шелохнувшись и слушали теплым
дождливым южным вечером песню, такую же надрывную и тоскующую, как крик
серого лебедя среди холодных морей За. Даже после того, как смолкла лютня,
они еще долго хранили молчание.
- Странная музыка, - неуверенно произнес кто-то.
Другой, убежденный в абсолютном превосходстве острова Лорбанери над
всеми и во всем, заявил:
- Чужеземная музыка всегда странна и мрачна.
- Сыграйте нам что-нибудь свое, - попросил Сокол. - Я и сам не прочь
послушать какую-нибудь веселенькую песенку. Паренек всегда поет о древних
умерших героях.
- Давай, я попробую, - сказал последний из говоривших, откашлялся и
затянул песенку о старом добром барреле вина и гей, гей, мы идем! Но никто
не подхватил разудалый мотивчик, и он уныло продолжал свои "гей, гей".
- Нс поют больше старые добрые песни, - сказал он со злостью. - В том
виноваты юнцы, всегда пытающиеся изменить ход вещей и не желающие учить
старинные песни.
- Дело не в этом, - возразил тощий. - Все вокруг пошло наперекосяк.
Ничто больше не идет своим чередом.
- Да, да, - проскрипел самый старый из присутствующих здесь. - Удача
покинула нас. Вот так-то. Удача покинула нас.
После этих слов говорить больше стало не о чем. Жители деревни
уходили парами-тройками, пока не остались лишь Сокол по одну сторону окна,
и Аррен - по другую. И тут Сокол, наконец, рассмеялся. Но в смехе его не
было радости.
Вошла застенчивая жена владельца постоялого двора, постелила им на
полу и ушла. Они улеглись спать. Но среди стропил под потолком кишмя
кишели летучие мыши. Они всю ночь, пронзительно визжа, носились туда-сюда
сквозь незастекленные окна. Лишь на рассвете они все вернулись на место и
утихомирились, повиснув крохотными серыми сверточками вниз головой на
стропилах.
Наверное, из-за мышиной возни Аррен засыпал с трудом. Уже много ночей
он не спал на берегу. Его тело отвыкло от неподвижности земли, и когда
Аррен уснул, ему представилось, что он качается, качается... затем пол
уходит из-под него... и он мгновенно проснулся. Когда Аррен, наконец,
заснул вновь, ему приснилось, что он прикован в трюме невольничьего
корабля. Вокруг него другие люди, но все они мертвы. Он рванулся из этого
сна еще яростнее, чем из предыдущего, но, едва освободившись, вновь
провалился в него. В конце концов, ему привиделось, что он остался на
корабле один, но по-прежнему закован в цепи и не в силах пошевелиться.
Затем странный монотонный голос сказал ему на ухо: "Сбрось оковы". Юноша
попытался приподняться, и ему это удалось: он встал. Аррен очутился на
какой-то обширной сумеречной пустоши, под давящим небом. Земля и спертый
тяжелый воздух были пронизаны страхом, первобытным ужасом. Это место
пугало, оно являлось воплощением страха, и он находился здесь, где
отсутствовали дороги. Аррену необходимо было найти путь наружу, но здесь
его не было, и он был беспомощен, словно дитя или крошечная букашка, а
место было обширным, необъятным. Он побрел куда-то, споткнулся и
проснулся.
Даже теперь, когда он бодрствовал, страх по-прежнему гнездился в его
душе: то место оставалось таким же обширным и необъятным. Его душила
непроницаемая тьма комнаты, и он попытался отыскать звезды в сером
квадрате окна, но несмотря на то, что дождь кончился, звезд не было. Аррен
лежал без сна, испуганный до смерти, а летучие мыши носились туда-сюда на
своих бесшумных кожистых крыльях. Временами он слышал их писк, настолько
высокий, что был еле уловим для человеческого слуха.
Пришло ясное утро, и они встали рано. Сокол настойчиво расспрашивал
всех о камне эммель. Хотя ни один из горожан толком не знал, где его
искать, у каждого была на этот счет своя теория, и они горячо спорили друг
с другом, а маг внимательно слушал, выуживая, однако, сведения отнюдь не о
камне. Наконец, они с Арреном отправились по дороге, указанной им мэром -
к карьеру, где добывали окрашенный в голубой цвет грунт. Но на полпути
Сокол свернул в сторону.
- Здесь должен быть дом, - сказал он. - Они говорили, что семья
красильщиков и дискредитированных магов живет поблизости от этой дороги.
- Будет ли от разговора с ними какой-нибудь прок? - спросил Аррен,
слишком отчетливо помнивший Хэйра.
- Существует место, где таится корень всех бед, - резко бросил маг. -
Место, куда утекает удача. Мне нужен проводник, который довел бы меня до
него!
И он зашагал дальше. Аррену ничего не оставалось, кроме как
последовать за ним.
Дом стоял особняком посреди собственного сада - прелестное каменное
строение, которое, однако, как и весь участок вокруг него, имело весьма
запущенный вид. Выцветшие коконы несобранных шелкопрядов висели на
поломанных ветках, дохлые личинки и мотыльки толстым слоем покрывали почву
под деревьями. На окруженном близко посаженными деревьями доме лежала
печать запустения, и когда они подошли к нему, Аррену вдруг вспомнился его
ночной кошмар.
Дверь отворилась прежде, чем они приблизились к ней. Наружу выскочила
седая женщина, вытаращила на них покрасневшие глаза и завопила:
- Вон, будьте вы прокляты, воры, клеветники, бесстыжие лгуны и пошлые
кретины! Убирайтесь прочь отсюда! Пусть удача навечно оставит вас!
Сокол остановился, глядя на нес с некоторым удивлением, затем сделал
странный быстрый жест рукой и сказал одно лишь слово:
- Изыди!
Женщина тут же замолкла и уставилась на него.
- Зачем ты это сделал?
- Дабы отвести твои проклятия.
Она внимательно оглядела его и, наконец, хрипло спросила:
- Чужеземцы?
- Мы с Севера.
Она подошла поближе. Поначалу Аррен был склонен посмеяться над
старухой, визжащей на пороге собственного дома, но когда он рассмотрел ее
получше, ему стало стыдно за себя. Одежда женщины была грязна и неопрятна,
изо рта у нее воняло, а в глазах ее застыла боль.
- Я больше не в силах проклясть, - сказал она. - Не в силах.
Старуха повторила жест Сокола.
- Там, откуда вы пришли, все еще делают так?
Он кивнул, продолжая смотреть на нее в упор, и она выдержала его
взгляд.
Внезапно выражение ее лица изменилось, и женщина спросился:
- А где твой посох?
- Я не показываю его здесь, сестра.
- Нет, ты не должен поступать так. Это нить, на которой держится твоя
жизнь. Подобно тому, как смысл моей жизни заключался в моей силе. Поэтому
я утратила ее, забыв все, что знали: все Слова и Имена. Они ушли по
тоненьким ниточкам, похожим на паутинки, из моих глаз и рта. В мире
существует отверстие, и в него уходит свет. А Слова уходят вместе с этим
светом. Ты знаешь об этом? Мой сын целыми днями сидит, уставившись во
тьму, и ищет это отверстие. Он говорит, что будет лучше видеть, если
ослепнет. Он утратил навык красильщика. А мы были Главными Красильщиками
Лорбанери! Взгляни!
Она продемонстрировала свои тонкие сильные руки, испещренные от
кончиков пальцев до плеч несмываемыми пятнами красителей.
- Эти следы никого не вытравить с кожи, - сказала она, - но мозг
отмыт начисто. В нем не осталось ни одного рецепта. Кто вы?
Сокол промолчал. Его глаза вновь встретились с глазами женщины, и
стоявший в стороне Аррен с тревогой наблюдал за ними.
Она снова вздрогнула и прошептала:
- Я знаю, кто ты...
- Да, родственные души узнают друг друга, сестра.
Интересно было наблюдать ее реакцию: она сперва в ужасе отпрянула от
мага, намереваясь убежать, потом подошла к нему, словно желая пасть на
колени у его ног.
Он удержал ее, взяв за руку.
- Хочешь ли ты вернуть обратно свою силу, искусство, знание Имен? Я
могу дать тебе это.
- Ты - Великий Человек, - прошептала она. - Ты Король Теней,
Повелитель Мрака...
- Нет, я не король. Я человек, простой смертный, брат твой, подобный
тебе.
- Но ведь ты никогда не умрешь!
- Умру.
- Но ты вернешься и будешь жить вечно.
- Ни я, не любой другой человек не в силах вернуться.
- Тогда ты не... не из Повелителей Тьмы, - нахмурившись, произнесла
она, взглянув на него с некоторым подозрением и с меньшим страхом. - Но ты
из Великих. Не так ли? Как тебя зовут?
Суровое лицо Сокола на мгновение помягчело.
