восемью видами драгоценных камней, а во второй части объясняла,
каким именно способом стяжал ее господин Мнадес, и каждый способ
был занимателен, но малопристоен. Конца у памфлета не было.
Автор обещал опубликовать конец после государева дня. Полиция
плохо арестовывала этот памфлет, потому что автором его был
министр полиции Андарз.
А месяц назад случилось следующее. Господин Мнадес устраивал
торжественный прием в пятый день шим. Вдруг стало известно, что
господин Нан тоже устраивает прием в пятый день шим. Господин
Мнадес заколебался и перенес прием на седьмой день шим. И что
же! Господин Нан тоже перенес прием на седьмой день шим. В
седьмой день шим улица перед домом первого министра была забита
экипажами, горели плошки, и наряды женщин были как цветы и луга;
а господин Мнадес провел этот день, можно сказать, в
одиночестве.
На следующий день господин Мнадес в зале Ста Полей подошел к
министру просить у него прощения за то, что вчера не явился к
нему на прием. Первый министр оборотился и сказал с улыбкой:
- Как-то господин Мнадес, вы выбранили меня за то, что я по
нечаянности забрызгал вам воротник соусом, а сегодня вы
осмелились явиться в залу Ста Полей с воротником, прямо-таки в
сплошных пятнах!
Господин Мнадес в ужасе схватился за круглый кружевной воротник:
тот был белый и чистый.
- Помилуйте, на воротнике ничего нет!
- Неужели, - сказал Нан и стал спрашивать стоящих рядом
чиновников. И все чиновники по очереди стали говорить, что
первый министр всегда прав! В этот миг вошел государь. Мнадес
упал на колени:
- Государь! Есть ли у меня пятно на воротнике?
Государь изумился. Чиновник что-то зашептал ему на ухо. Государь
улыбнулся, как породистый котенок, и сказал:
- Конечно, прав господин первый министр.
И министр полиции Андарз крякнул и заметил своему соседу:
"Несомненно, что я конфискую его коллекцию, а не он - мою".
Господин Мнадес, вовсе того и не желая, оказался в центре
оппозиции. Он охотно соглашался с теми, кто считал, что нынче
нарушены все принципы управления, и что в государстве не должно
быть трех разновидностей разбойников, как-то - взяточников,
землевладельцев и торговцев.
Мнадес страдал от обиды. Нан расчистил себе его же, мнадесовыми,
руками путь к власти, был почтителен. Теперь было ясно, отчего
министр не принял его отставку полтора года назад: знал, знал
негодяй и прохвост, что все реформы приведут к бедствиям и
упущениям; и хотел свалить все бедствия и упущения на Мнадеса!
Мнадес стал противиться реформам, и только потом сообразил, что
Нану того только и надо было!
Нан и министр полиции умелыми слухами и памфлетами разбередили
народное воображение. Народ требовал казни Мнадеса и упразднения
дворцовых чиновников. Министр полиции Андарз собрал через
соглядатаев им же посеянное народное мнение и сделал к
Государеву Дню доклад, и этот доклад был заключением к его
собственному, как уверяли, памфлету о "Ста Вазах".
Господин Мнадес не знал, что делать, и каждый день молился. То
ему казалось, что можно будет обойтись взаимной уступчивостью.
То он спохватывался, что взаимной-то уступчивостью Нан его и
стер в порошок... Он готов был ухватиться за любую соломинку.
- Посмотрите, какая нелепица, ваша светлость, - сказал как-то
секретарь господина Мнадеса, поднося ему на серебряном подносе
анонимное письмо. Письмо извещало, что господин Нан выследил и
приказал доставить в столицу, с такими-то двумя стражниками,
живого аравана Арфарру.
- Да. Это нелепица, если не ловушка, - сказал Мнадес. Несчастный
мученик давно мертв: надо это проверить.
Так-то, разумеется, чтобы проверить нелепицу, трое человек из
внутренней дворцовой стражи встретили парчовых курток с Арфаррой
у полосатой пристани и препроводили их во дворцовую тюрьму.
Парчовые куртки обиделись и засуетились: на бумагах расписались
трижды, и теперь уже вряд ли можно было защемить узника, если
будет удобно.
Вечером два охранника, Изан и Дутта, зашли посмотреть на нового
заключенного. Это был высокий старик, необыкновенно тощий,
грязный и седой, в балахоне цвета унавоженного снега и с
огромными желтыми глазами. Старик спросил у них воды помыться.
Изан справился, есть ли у старика деньги или родня. Денег и
родни не было.
Надо сказать, что раньше в дворцовой тюрьме сидели, можно
сказать, все столпы государства, место стражника в ней стоило
тысячу розовых, - такие высокие были доходы от страждущих
родственников, - и от несправедливости в ответе старика Изан
чуть не заплакал.
- Ах ты негодяй, - вскричал он, - совсем всякую дрянь нам стали
сажать!
Стражник Изан перевернул алебарду и хотел тупым кончиком побить
старика, но стражник Дутта на первый раз его остановил.
- Невеселый у тебя товарищ, - сказал старик, - что у него, - с
чахарским братом беда?
Изан замер: откуда этот колдун догадался про чахарского брата? А
Дутта ответил:
- Да, беда. У него брат, знаешь ли, сделался мелким торговцем,
привозил из Чахара соленую белоглазку. А недавно все крупные
торговцы рыбой, из "красных циновок", сговорились и у всех
четырех ворот белоглазку скупают не больше одной желтой за
кадушку. Покупают втридешева, продают втридорога. Брат попытался
продать сам: рыбу унесли, зонтик сожгли, а брата порезали.
- Говорят, - сказал Изан, - при Золотом Государе государство не
давало в обиду мелких торговцев и само все скупало у них по
справедливой цене.
- Это, значит, лучше? - спросил желтоглазый. Странное дело: он
еще ничего не сказал, а как-то уже было немыслимо его ударить.
- Конечно, лучше, - сказал стражник Изан.
- Но ведь, - усмехнулся лукаво старик, - крупные торговцы платят
серебром, а Золотой Государь, говорят, платил удостоверениями о
сдаче товара, и на эти удостоверения потом ничего нельзя было
купить.
- Все равно лучше, - сказал Изан. Государь есть государь. Если
он делает мне беду, то бескорыстно. А частному лицу на моей беде
я наживаться не позволю.
Тут снаружи послышались крики. Захрустели запоры: в камеру вошел
один из секретарей господина Мнадеса, управляющего дворца.
Секретарь был в темно-зеленом кафтане на салатовой подкладке, с
черным оплечьем и в черных сафьяновых сапожках. В последнее
время люди Мнадеса одевались, соблюдая традиции.
- Я, недостойный, - промолвил секретарь, глубоко кланяясь
грязному старику с золотыми глазами, - имею честь служить при
господине Мнадесе. Смею спросить: вас ли называют Арфаррой?
- Что? - Да, Арфарра, я, конечно, Арфарра, - сказал старик,
по-особенному склабясь и вертясь.
Секретарь почтительно задумался.
- А не могли бы вы, - молвил он, - поведать мне о последней
вашей встрече с мятежником Баршаргом?
- Могу, - вскричал старик, - очень даже могу. - Вскочил с места
и взмахнул грязными руками:
- Значит так: он - на деревянном гусе; я - на медном павлине! У
него волшебный меч, у меня - вот такая кубышка!
Старик повернулся и подхватил горшок с тюремной похлебкой.
Грязный балахон хлопнул за спиной. По горшку словно пробежали
голубые молнии.
- Он махнул мечом и прочитал заклинание! Точас же с неба слетели
голубые листья, превратились в волков и накинулись на государево
войско. Я, однако, прочитал заклинание и брызнул водой из
кубышки, - тотчас посыпались желтые листья, превратились в мечи
и стали сечь волков. Глядь, - те пропали, вся равнина вновь
усеяна листьями. Тут он махнул рукой и произнес заклятия, -
листья вспучились волнами, вот-вот затопит государево войско.
- Негоже! - крикнул я и взмахнул рукавом, - вся вода ушла ко мне
в рукав. Тут я поднял кубышку и прочитал заклинание, -
чернокнижника выворотило наизнанку и внесло ко мне в кубышку:
одна голова гуся торчит наружу!
И старик поднял кубышку: из нее, действительно, точала голова
живого гуся, поводила глазами.
- Я - к государю. "Эге!, - говорит государь, - чего это у
кувшина горлышко неровное?" "Неровное - так сравняю" - отвечаю
я, - и одним ударом сношу гусю голову!
С этими словами старик выхватил у стражника алебарду и расколол
алебардою горшок. Гусиная кровь так и брызнула секретарю в
глаза, залила платье. Тут только секретарь сообразил, что это не
кровь, а вонючая тюремная похлебка. Секретарь отпрыгнул,
ругаясь, и выскочил из камеры.
В камере оба стражника упали на колени перед стариком:
- Яшмовый араван, - шептал Изан, стелясь по полу носом.
Секретарь улепетывал вверх по лестнице. Уже на пятнадцатой
ступеньке он сообразил, что гусиная голова, которой стращал его
сумасшедший фокусник, была ни чем иным, как костлявой
фокусниковой рукой. "Да где же они такую дрянь берут на
похлебку" - думал секретарь, принюхиваясь к омерзительному
зловонию, исходившему от темно-зеленого кафтана на салатной
подкладке.
В камере старик, выпрямившись, смотрел поверх голов стражников
на захлопнувшуюся дверь. Никакого сумасшествия в глазах его
больше не было, а злорадство было преизрядное. "Неумный же ты
человек, господин Мнадес, - думал он, - и хватаешься за
соломинку. Уж кому-кому, а тебе настоящий Арфарра страшней, чем
первому министру."
Через три часа, почистившись, секретарь доложил Мнадесу.
- Похож, но - обыкновенный сумасшедший.
В голове его прыгала озорная мысль "Вот забавно, если это
настоящий Арфарра - но спятивший. Впрочем, если правда то, что о
нем рассказывают, то этот человек был не в своем уме с самого
начала."
- Говорят, - прибавил секретарь, - у настоящего Арфарры была
злая болезнь, - когда он волновался, на лице его ничего не
отражалось, но на лбу выступала кровь. А этот прыгал передо
мной, как пирожок на ниточке, и никакой крови.
Не прошло и недели, - старик с золотыми глазами приобрел
изрядную власть над стражниками. Заключенных часто водили на
работы, и старик приказал, чтобы его повели в Небесную Книгу,
перетаскивать ящики. Это было разрешено, поскольку старик
сказался неграмотным.
Стражники стали таскать ящики за него, а старик куда-то пропал.
Начали искать и долго не могли найти, пока Идари, которая теперь
была за старшего в красных отделах, не догадалась заглянуть в
отдел грамот, увечных от рождения. Там-то и нашли старика: он
сидел, нахохлившись, на большом белом ящике. Старик очень
обрадовался, что его нашли, и Идари тоже обрадовалась, поглядела
и подумала: "Бедненький! На нем лица нет: еще бы полчаса посидел
и, наверное, задохнулся бы."
А вечером Идари заметила непорядок: один из ящиков тайного
отдела сидел в гнезде задом наперед. Идари стала ящик
переставлять и заметила, что кто-то перевернул в нем карточки.
Идари перевернула их обратно и увидела, что не все карточки
лежат головой вниз, а только одна треть. Кто-то перебирал бумаги
и, по рассеянности, перебранную им треть переворотил. Идари
поглядела на карточку, которой окончили перебор. Карточка была
невразумительная: отчет о какой-то морской экспедиции, посланной
араваном Арфаррой за год до его опалы. Идари поняла, что
экспедиция вернулась, когда Арфарра был уже арестован.
Идари хотела сходить в седьмой зал и посмотреть, на каком ящике
сидел давеча золотоглазый старик, но забегалась и устала. Да и
что он мог там найти? В увечный отдел никого не пускали без
особых разрешений. (заключенные - не в счет, разумеется). А
разрешений никто не просил, потому что эти документы были
совершенно никому не нужны. Стояли они без всякого порядка,
архивариусы таскали их домой для разных нужд, так что порой из
той самой ведомости, для которой был нужен особый пропуск,
уличная торговка крутила кульки для пирожков.
На следующий день Идари испекла лепешек и украдкой сунула их
старику.
- Это что, - удивился старик, и цепко ухватил ее за рукав.
- Вот... лепешки, - покраснела девушка. Вам и стражники носят...
- Стражники считают меня Арфаррой, а вы - сумасшедшим.
Идари побледнела: "Никакой он не сумасшедший" - вдруг мелькнуло
в ее голове. То ли старик понял ее мысли, то ли разум его был
действительно омрачен: глаза его зажглись желтым, нехорошим
